В квартире дедушки и бабушки тоже осталась кой-какая мебель, картины и прочая мелочевка с тех еще, графских времен. Бабушка по секрету показывала мне фотографию в деревянной рамке, на толстой картонке, с медалями, двуглавым орлом и золотой надписью на обратной стороне «Фотографъ Его Императорскаго Величества». На ней была девушка чудной красоты.
— Это графиня Анна Шереметева, — говорила бабушка с большим уважением. — Наследница имения Вороново. Батюшка ее, Сергей Дмитриевич, души в ней не чаял!
Двор был маленьким, земля в нем пахла грибами. Днем сюда забредала разная публика — от дембелей, что покупали себе новую форму в Военторге, до иностранцев, возвращающихся с Красной площади. Эти садились на лавки, закидывали нога на ногу, закуривали длинные и душистые сигареты. Товарищ Вышинский уже не смотрел на них из своих окон, только иногда вдоль по улице, мимо ограды проходил старик в добротном старомодном пальто, с тяжелым неприятным взглядом. И ни дембеля, ни тем более иностранцы не подозревали, что надменный этот старик не кто иной, как Вячеслав Молотов, живое напоминание о прошедшей эпохе.
Школа, где учились и мама, и дядя Леня с тетей Люсей, стояла неподалеку, в соседнем переулке. Мамиными пионервожатыми были дочки Хрущева и Буденного, Никита Сергеевич устраивал в этой школе особые буфеты на праздники. А шефом школы была кондитерская фабрика «Красный Октябрь», во время экскурсии там разрешалось есть сколько влезет, но только не выносить с собой.
На улице несли службу специальные люди в штатском, охраняя высокопоставленных особ. Если пройтись вдоль дома номер три, то там что ни имя на мемориальной доске, то глава из учебника истории. Как-то раз мама с одноклассницами подбежали к молодому парню, который месяцами маялся тут, расхаживая взад-вперед по переулку, и радостно сообщили, что они пионеры и тоже хотят стать чекистами, а парень этот не на шутку перепугался, потому что его так легко разоблачили.
При мне они стали лучше маскироваться. Под зевак, случайных прохожих, даже под шпану. А однажды передо мной из подъезда вышел маляр с ведром белил, в синем заляпанном халате, на голове шапка корабликом из сложенной газеты. Он меня не видел, я шел сзади. Когда у него вдруг задрался порывом ветра халат, я успел разглядеть на пояснице кобуру.
А на углу дома, обычно в праздники, в особой нише с низким окном располагалась толстая тетка-лоточница. Она бойко торговала бутербродами с колбасой, красной рыбой, осетриной и самыми дорогими — с черной икрой, по полтиннику штука. Товар ее разлетался за час, народ шел толпами с Красной площади и обратно. Но главное развлечение в праздники была вовсе не Красная площадь, а Центральный телеграф на улице Горького. Там включали иллюминацию, желтым цветом горел вращающийся глобус, вокруг которого кружила красная ракета из множества лампочек.
Кстати, в нашей квартире черная икра появлялась с завидным постоянством. Одна из соседок по фамилии Циперович работала в бухгалтерии буфета кремлевской больницы, что стояла напротив. Масштабы выносимого были немалые, во всяком случае, Циперович, женщина малоприятная и скандальная, периодически принималась раздавать по соседям, которых, кстати, она явно недолюбливала, черную икру трехлитровыми банками, опасаясь, что та испортится.
Пару раз на моей памяти ночами грабили Военторг, и милиция ходила по квартирам, выясняя, не слышал ли кто подозрительного шума. А один милиционер, с прищуром косясь на меня, рассказал, что, по их сведениям, какой-то мальчишка-подручный залез в магазин через форточку и открыл окно ворам, а те утащили все шубы в меховом отделе.
Уже при мне обитатели дома в большинстве своем были происхождения отнюдь не графского. В соседнем подъезде жил мой троюродный брат Генка, малый добрый и несчастный. Когда ему было лет десять, он с одноклассником принялся фехтовать ржавыми рапирами, которые валялись на какой-то свалке неподалеку. Рапира товарища воткнулась бедному Генке в глазницу и, как говорила мама, прошла ему в мозг на десять сантиметров. Генка выжил, но превратился в инвалида. Он стал очень толстым, подволакивал правую ногу и плохо владел левой рукой. Я любил заходить к Генке. В комнате у него имелась цветомузыка — ночами он выкручивал разноцветные лампочки, которыми в праздники украшали все фонарные столбы проспекта Калинина. Последний раз я видел Генку зимой восемьдесят первого, незадолго до полного выселения дома. Тогда он остался один в целом подъезде. Генка позвал меня, чтобы показать своих новых друзей, и оказалось, что у него в огромной мансарде настоящая воровская малина каких-то наголо бритых людей с татуировками. Они копошились на грязных тряпках, постеленных на графский паркет, и когда я вошел, так недобро на меня уставились, что я быстро оттуда слинял. А по безлюдной улице, перегороженной металлическими скобками, десятками расхаживали топтуны, охраняя покой Брежнева, помещенного в те дни в кремлевскую больницу.
Дед Никита любил проводить вечера в компании мужиков, которые до темноты резались в домино за столом недалеко от ворот. К ним иногда подсаживался сам Буденный, без церемоний приходил из соседнего дома и давай забивать козла.
Среди любителей домино был грузный человек по имени Коля, он служил шофером в правительственном гараже и возил на «Чайке» какого-то большого партийного начальника. Коля частенько получал для него продуктовые заказы в главном распределителе для первых лиц государства, находившемся на нашей же улице. Когда начальник бывал в отъезде, Коля хранил заказы у себя в холодильнике.
Зная это, доминошники обожали приставать к Коле:
— Ну, что там сегодня у твоего?
На что Коля хмурился и отвечал неизменное:
— Мужики, не обижайтесь, но я подписку давал о неразглашении. Вам-то что! А я и с работы вылечу, и из партии!
Мужики перемигивались, они знали Колю. Потому как после второго стакана — а продуктовый при Военторге был в двух шагах — Коля обычно мотал головой и махал рукой:
— Да и хрен с ней, и с работой, и с подпиской этой! Устроили тут государственную тайну из жратвы! Не они меня в партию принимали, не им у меня и партбилет отбирать!
После чего резво бежал домой и возвращался с пакетами. Коля по очереди выставлял на стол продукты, которые выдавались высшему руководству страны. Мужики глазели на свертки, осторожно щупали банки, коробки, бутылки, восхищенно качали головами, присвистывали и вздыхали.
И я отлично понимал, по какой причине дедушка Никита перестал показываться во дворе. Если он выйдет туда, то первым делом его спросят, какие именно дары привез родителям их сын из заморских стран. Ведь дедушка даже зачитывал письма, что присылал из Сирии дядя Леня, и все были в курсе его заграничной жизни.
Здравствуйте, папа и мама! По пути в город Дамаск я пролетал над Черным и Средиземным морями.
Здравствуйте, папа и мама! Пишу вам из города Алеппо, где мы строим дороги. Погода стоит хорошая. Говорят, тут недалеко Турция.
Здравствуйте, папа и мама! Пишу вам из города Эль-Баб. На прошлой неделе меня и еще нескольких советских товарищей пригласили на свадьбу. Было весело, гости стреляли в воздух, одного человека даже ранило. А так народ тут хороший и гостеприимный.
Короче говоря, врать соседям дедушка Никита не хотел, а сказать правду язык не поворачивался.
— Хорошо, — сказала мама после минуты раздумий. — Попробую поговорить с Леней.
Через три дня мама сообщила, что Леня решил посоветоваться с тетей Люсей. Следующим же вечером стало известно, что тетя Люся полдня думала и ответила: «Ну, ладно». Еще спустя неделю дядя Леня позвонил родителям и спросил, что же именно они хотят получить в подарок. Баба Аня посетовала, что ей не в чем ходить на похороны, а дед Никита сказал:
— Главное, что ты, сынок, вернулся живой и здоровый!
Поэтому бабушка получила отрез черной ткани, а дедушка бутылку водки «Московская». Бутылка эта стояла в шкафу на кухне до самой дедушкиной смерти, вдруг исчезнув после поминок. На стол ее не выставляли, подозреваю, что именно дядя Леня забрал эту водку себе.
Шли дни, я все так же заезжал за Денисом, стараясь максимально разнообразить наш досуг. Помимо кинотеатров, мы с ним посетили ТЮЗ, Бородинскую панораму, планетарий и все парки культуры и отдыха от Сокольников и Измайловского до ЦПКиО, что был напротив их дома. Еще я показал Денису святая святых — мой любимый магазин «Атлас» на Кузнецком, где продавались географические карты.
Дядя Леня смотрел дома свой хоккей, разгуливал по улицам в новой японской куртке и ондатровой шапке, и было видно, что он уже стал забывать о своем желании уйти к Венере. Пару раз мы вместе с ним и Денисом ходили на каток в ЦПКиО, где сначала точили коньки в специальной заточке перед центральным входом, а потом катались, падали, смеялись. И, вернувшись, довольные, румяные, обедали у них дома.
И вдруг, ближе к Новому году, все изменилось. Тетя Люся перестала выходить в коридор при моем появлении, уже не приглашала к столу, не называла Алешенькой. Ее мать, натыкаясь на меня, бурчала что-то неодобрительное, жевала губами и качала головой. Надо сказать, и Денис отправлялся со мной на очередной киносеанс без особой охоты.
— Хватит выдумывать! — резко оборвала меня мама, лишь только я начал делиться с ней своими сомнениями. — Какой же ты лентяй! Раз в жизни тебя попросили, так ты сразу решил отлынивать.
Мама постоянно подозревала меня в лености, поэтому рядом с ней у меня никогда не было свободной минуты. И дабы выбить из меня праздность, она вменила мне в обязанности ходить в магазин за продуктами, мыть посуду, чистить картошку и бесконечно натирать пол мастикой, чтобы блестел. Вот и теперь придумала мне занятие. Я, конечно, понимал, что самой ей сходить со своим племянником в кино или на каток не так увлекательно, как носиться с его родителями по магазинам «Березка», но все-таки.
Короче говоря, мама, не обратив никакого внимания на мои сомнения, вместо разумной паузы достала два билета в новый цирк на проспекте Вернадского на утреннее представление тридцать первого декабря. — После поезжай к Лене, — приказала она, — я тоже туда заскочу, а оттуда мы отправимся к Надюшке, отмечать Новый год.