легматичной, чтобы не сказать холодной. В то время мы еще не разбирались в темпераментах и пытались всеми способами растопить этот лед. Чего мы только не делали, чтобы эти пустые серые глаза взглянули на нас с интересом: выбивали из ее рук портфель, ставили подножки, распевали противными голосами глупые песенки, громко острили на каждом уроке, устраивали на переменах борцовские поединки — все было впустую.
Тогда мы решили и после занятий не оставлять усилий. Мы звонили ей по телефону каждые десять минут. Сначала просто вешали трубку, затем заводили музыку, а когда осмелели, то начали спрашивать задания на завтра, якобы мы забыли их записать. Первое время она терпеливо диктовала, затем, когда мы ее все-таки довели до ручки, сообщала уже страницы и параграфы наугад, и это был безусловный успех. И вот тут проявилась разница между мной и Юркой. Мы оба прекрасно знали, что именно нам было задано, но Юрка нарочно делал то, что сообщала ему наша безответная любовь. Когда ему ставили пары, он стоял у доски с трагичной миной, демонстрируя той девочке чудеса самопожертвования.
Вершиной совместных ухаживаний стали заляпанные цементом и краской штаны, забытые малярами на крыше дома, где жила наша избранница. Мы привязали эти портки тросом к ограждению крыши и опустили их так, чтобы они оказались ровно напротив ее окна, благо дом был двенадцатиэтажный, а жила она на одиннадцатом. Портки провисели так неделю, пока не были отцеплены специально вызванным отрядом работников ЖЭКа. Зато мы с Юркой чувствовали себя превосходно. Каждый божий день мы приходили любоваться, как пестрые от краски штаны развеваются под ветром перед окном, бестолково мотаясь туда-сюда, и зрелище это вызывало у нас приступы законной гордости и безудержного веселья.
Наконец нам пришла в голову идея сменить тактику. Посчитав, что все активные методы воздействия нами исчерпаны, мы решили установить наблюдение за дамой сердца, для этого залезть на крышу дома напротив и подглядывать в окна любимой. Сокрушаясь, что у нас нет бинокля, за месяц ничего интересного мы так и не увидели: пару раз девочка заходила на кухню поставить чайник, мелькала в коридоре и вроде открывала шкаф в комнате.
В тот раз мы тоже выбрались на крышу, захватив репу с морковкой. На огородах напротив шлюза после сбора урожая всегда можно было найти остатки. Нам нравилось вот так торчать на крыше, чистить ножичком ворованные корнеплоды и вглядываться в заветные два окна напротив. Кончался октябрь, было уже холодно, за полтора часа мы основательно продрогли, да к тому же стемнело. Девочка, как назло, ни разу не показалась, пора уже было заканчивать нашу вахту. Да и вообще нужно придумать что-то другое, а то скоро зима и на крыше не очень-то полежишь пузом на снегу.
И вот когда мы ехали на лифте обратно, Юрка решил развлечься. Как многие жители пятиэтажек, он рассматривал лифт как бесплатную потеху и конечно же был прав. Больше всего ему нравилась красная кнопка «стоп». Если на нее нажать, лифт вставал как вкопанный, а пол подпрыгивал вверх-вниз. С двенадцатого этажа мы доехали до седьмого, тут Юрка нажал на «стоп» — и началось! Сначала лифт пошел на одиннадцатый, с одиннадцатого на четвертый, с четвертого на девятый, с девятого на второй, со второго на седьмой, с седьмого на пятый, с пятого на десятый, с десятого на третий, а с третьего снова взмыл на двенадцатый.
Тут мне передался Юркин азарт, и я взял управление в свои руки. С двенадцатого на девятый, с девятого на одиннадцатый, с одиннадцатого на четвертый, с четвертого на восьмой, с восьмого на второй, со второго на пятый, с пятого на третий, с третьего на десятый.
Затем и Юрка не вытерпел, отпихнул меня, остановил лифт и погнал его вниз, затем вверх, затем снова вниз. Потом мне тоже захотелось оттолкнуть Юрку, чем я хуже? Лифт взлетел под крышу, а через мгновение тронулся в противоположном направлении. Дальше мы уже просто начали забавный турнир, правила которого были невероятно просты: нажать на кнопку «стоп», а затем на любой этаж, и главное — не дать помешать сопернику, всеми силами старающемуся не допустить твоих действий.
Мы толкались, пихались, заламывали друг другу руки, борьба в стойке переходила в партер, из партера обратно в стойку, лифт как безумный скакал по этажам, трясся как в лихорадке, слабые его стенки жалобно стонали, казалось, вот-вот хлипкий пол проломится и мы низвергнемся в шахту. Сколько это продолжалось, сказать трудно, за временем мы не следили, нам было не до этого.
Наконец мы выдохлись. Выпустили друг друга и поехали на первый этаж. Лучше бы нам этого не делать. Нужно было выйти где-нибудь на пятом, а там переждать. А самое правильное — пробраться через крышу в соседний подъезд и оттуда на улицу. Потому что не успели мы открыть двери лифта, как оказались в окружении разъяренной толпы. Люди орали на все лады и тянули к нам руки. Сначала мы не могли разобрать ни единого слова, настолько нас оглушили эти крики и вопли, но секунды спустя до нас начал доходить смысл справедливой коллективной ярости.
Ах вы, негодяи бессовестные, хулиганье, знали б вы, как мы на проклятой работе измотались, да еще давка вечная в транспорте и в магазинах, мало того что один лифт уже неделю не работает, так вы решили и второй доломать, все-таки хорошо молодым, вот им ждать надоело, так они пешком по лестнице отправились, а у меня ноги больные, на десятый этаж не набегаешься, нет, я, конечно, извиняюсь, но виданное ли дело в очереди к лифту стоять, словно за мясом в гастрономе, и не говорите, товарищи, из-за этой проклятой шпаны вообще жизни не стало, повадились шастать из своих бараков в наш кооператив, не успели дом построить, а уже в парадную зайти страшно, стоят, курят, на пол сплевывают, на прошлой неделе у мусоропровода кто-то кучу навалил, сто процентов — та же публика, да что вы, не видите разве, на лицах же все написано, это ж уголовники настоящие, ну, уголовники не уголовники, а надо бы их к родителям оттащить, пусть полюбуются, кого вырастили, ой, не смешите, какие родители, небось такие же дегенераты, если не хлеще, здесь у нас райончик врагу не пожелаешь — совхоз, «ЗИЛ» да «Динамо», там же нормальные люди работать не станут, вот это вы зря, гражданочка, у меня отец всю жизнь «ЗИЛу» отдал, фронтовик, между прочим, и сам никогда шпаной не был, и всю жизнь хулиганам окорот давал, но что правда, то правда, таких не к родителям, а в милицию, чтоб на учет поставили и в школу сообщили, у них там строго, коль на учете стоишь, в колонию за милую душу отправят, попробуй еще раз попадись, это верно товарищ говорит, это правильно, в милицию, обязательно в милицию, хватит с ними рассусоливать, тут в передаче «Человек и закон» показывали, как один мужчина замечание таким негодяям сделал, а они взяли и ножиком его, мерзавцы, сволочи, в больнице еле спасли.
Как и в любой толпе, быстро нашелся лидер. Из группы линчевателей выделился здоровый мужик в очках, зеленой фетровой шляпе, с авоськой, полной свеклы. Он был не просто широкий, а квадратный, фигурой похож на наш дачный сортир.
Свободной рукой он сгреб нас с Юркой, схватив за шиворот, стал от натуги пунцового цвета и, брызгая слюной, принялся нас трясти и мотать синхронно со своей свеклой:
— А ну, живо говорите, что вы делаете в нашем доме?
Я было начал судорожно подбирать версию, ведь в этой ситуации сказать правду, а именно что мы который день подсматриваем с крыши в окна нашей одноклассницы, вряд ли было бы разумным. А потом, когда тебя трясут так, что голова того и гляди отлетит, попробуй сообрази. Но Юрка недаром был любитель приврать — опередив меня, он тут же начал вопить:
— Мы к товарищу заходили, а его дома нет!
Мужик с удовольствием вошел в роль дознавателя и, не переставая нас трясти, продолжил допрос:
— Так! Что еще за товарищ? На каком этаже живет?
Я предпринял робкую попытку вырваться, да какой там! Кулак, в котором он держал воротники наших курток, был с мою голову.
— Саша, Саша Балабушка! — не сдавался Юрка. — С одиннадцатого этажа!
Саша Балабушка и правда учился с нами, он был лучшим на уроках труда и умел читать по-украински стихи Тараса Шевченко. Только он жил на первом этаже, совсем в другом доме, в трех кварталах отсюда.
— В какой квартире? В какой квартире, я спрашиваю, этот ваш Саша живет? — Мужик решил не останавливаться на достигнутом, поэтому затряс нас с удвоенной энергией так, что у меня застучали зубы. — И не врать мне!
— В сто шестьдесят девятой! — отчаянно закричал Юрка. — Я и не вру! Только там сейчас нет никого, сами можете проверить!
В сто шестьдесят девятой квартире на одиннадцатом этаже в доме напротив жила та, кого мы так упорно, но тщетно пытались созерцать. Эти кооперативные двенадцатиэтажки были типовыми, поэтому Юркины заверения выглядели правдоподобно.
Но мужик уже завелся и, видно, решил идти до конца.
— И проверю! Ну если врете! Ну если там нет никакого Саши! Я вас лично в милицию отволоку! Я и в школу вашу, к директору! И к родителям, на производство! Я вам такую жизнь устрою!
Наоравшись всласть, отчего его физиономия стала уже совершенно багровой, как у синьора Помидора в сказке про Чиполлино, он подтащил меня с Юркой к лифту, который все это время продолжал стоять с открытой дверью — тогда были такие лифты, — и под одобрительные возгласы публики втолкнул нас внутрь, да еще коленом наподдал.
Тут необходимо уточнить, что в те славные времена все взрослые могли принимать самое деятельное участие в воспитании будущих строителей коммунизма. Отвесить нашкодившему подростку со всей силы подзатыльник, накрутить ему уши, чтоб он зашелся от крика, или дать от души пинка было делом обычным, и никто никого и не думал осуждать за подобное.
Мужик нажал на одиннадцатый, и мы отправились к своей погибели. Несмотря на то что убежать из лифта мы не могли при всем желании, он и не думал нас отпускать. И пока лифт ехал, наш мучитель пыхтел как паровоз, скрипел зубами и бормотал:
— Ничего-ничего, брехуны несчастные, сейчас я вам такого Сашу устрою, век меня помнить будете!