— В таком случае дамы могут подождать нас возле гардероба, — лучезарно улыбнулся Андрей, — а мы, как только рассчитаемся, тут же к вам присоединимся.
Как же у Андрея все ловко получается, восхитился я. Да и Саня с Игорьком ему не уступают. Это все потому, что они дети офицеров. У них все быстро, четко, но без хамства и с уважением.
Андрей махнул официантке:
— Девушка, будьте добры, счет!
Та приблизилась, достала блокнот и стала быстро складывать в столбик цифры.
— С вас двадцать один рубль семьдесят копеек. — Она оторвала листочек и положила его на край стола. — Если можно, молодые люди, — без сдачи, а то вы у нас сегодня первые.
— Слушайте, мужики, — растерянно сказал Андрей, — что-то уж больно много! Эдак на буфет в кино не хватит.
Он взял листочек и пробежал его глазами.
— Девушка, будьте добры, — попросил он вдруг официантку, та стояла неподалеку, — пересчитайте, пожалуйста!
Официантка принялась пересчитывать, причем безропотно.
— Да, молодые люди, извините. С вас восемнадцать рублей шестьдесят копеек!
— Вот это другое дело, — обрадовался Андрей и достал кошелек. — Ну что, господа, прошу! По пятерке с носа!
Спасибо тебе, баба Аня.
Когда мы вывалились из кафе, Андрей предложил прогуляться. И действительно, погода была подходящей, до Каланчевки, где находился кинотеатр «Перекоп», идти не больше часа, а в метро нырять совсем было неохота. Девчонки тоже не возражали. Они уже освоились, и видно было, что совсем этих ребят не опасаются, а можно сказать, даже наоборот.
Еще в кафе я понял расстановку сил. Андрею точно нравилась Танька, Игорьку — Ирка, а Сане оставалась Маринка. Мы хоть и шли все рядом, но они уже разбились на пары. Я примыкал то к одной парочке, то к другой, то к третьей. Шли, курили, болтали, смеялись над каждой ерундой. Когда проходили мимо Большого, я показал на фронтон и сказал:
— Вот Аполлон, стоит без штанов, мерзнет небось.
И все закатились так, будто смешнее ничего не слышали.
Потом Саня начал декламировать «садистские» стишки. Все засмеялись еще пуще.
А когда Игорек пошел изображать знакомого прапорщика, тут уж у всех просто судороги начались.
Ближе к Садовому кольцу уже и сил смеяться не было, и поэтому на какое-то время все замолчали.
Я остановился прикурить, дул сильный ветер, и у меня все никак не получалось, а когда наконец удалось, они стояли впереди у светофора. И тут Андрей отделился от них и быстрым шагом направился ко мне.
— Алексей, слушай, тут такое дело, — начал он, немного смущаясь. — Сам видишь, нас трое, девчонок трое. Да мы и билеты в кино еще утром купили, как только с вокзала вышли. Ты вроде как лишний получаешься. Не обижайся, мы ж нормально посидели, а девчонки могли без тебя и не приехать.
Андрей хлопнул меня по плечу и побежал к перекрестку. Когда он поравнялся с остальными, светофор как раз переключился. Я смотрел им в спины, пока они не скрылись из виду. Никто из них даже не обернулся.
Метро было совсем рядом, на входе я полез за пятаком и вдруг вытащил из кармана сложенные вчетверо листки бумаги. Я развернул и посмотрел. Это были те самые аккорды, что я полвечера так старательно записывал для Андрея. Да, здорово у меня получилось, мажор красный, минор синий. Я стоял и медленно рвал свои записи на мелкие клочки. Уже давно можно было остановиться, а я все рвал и рвал эти листочки. Потом подошел к урне и высыпал туда то, что никому не понадобилось.
Ветер подхватил обрывки, будто вьюга снежинки. Они взмыли белой спиралью куда-то туда, к троллейбусным проводам. И парили там какое-то время, пока не исчезли.
Дядька-дурак
Володе Гуськову
В начале весны восемьдесят второго, когда конец моего медового месяца совпал с началом госпрактики, нас, студентов училища, раскидали кого куда. И хотя я сделал все, чтобы снова попасть в реанимацию Седьмой больницы, где недавно провел интереснейших две недели, меня определили в Детскую клинику на Пироговке, объяснив, что реанимация — это все, конечно, здорово, но дети — святое.
Чувствуя, что и на распределении могут быть сюрпризы, я тем же днем побежал в Семерку, где заручился обещанием, что меня туда возьмут медбратом. В глубине души я конечно же надеялся летом поступить в институт, ведь армия неумолимо маячила в ближайшей перспективе, то есть осенью. Но если уж опять мне суждено пролететь, хорошо бы за пару месяцев до призыва успеть обучиться всяким реанимационным премудростям, авось когда-нибудь да пригодится.
Заведующая реанимацией Суходольская, в которую я зимой отчаянно влюбился, сама отправилась со мной в отдел кадров, где по всей форме был составлен запрос на мою скромную персону за подписью главного врача.
— Лидия Васильевна! — не удержавшись, похвастался я, демонстрируя ей новенькое обручальное кольцо. — Вот, смотрите, женился недавно!
— Помню-помню, ты пошутить любишь! — охотно улыбнулась та. — Ладно, жду тебя в августе, жених.
Права Суходольская. Надо срочно что-то решать с внешним видом, никто меня всерьез не воспринимает. Буду чаще костюм свадебный носить, я в нем, особенно когда с галстуком, солиднее выгляжу. Но чем же в этой Детской клинике заниматься, ума не приложу. Со взрослыми у меня имелся хоть небольшой, но опыт, к тому времени я успел несколько месяцев поработать санитаром в операционной и техником-сборщиком аппарата искусственной почки. А уж в реанимации Семерки каждый день я такое наблюдал и в таком поучаствовал, что неподготовленному лучше и не говорить. Там никто без работы не сидел, даже практиканты: граждане наши, они расслабляться не давали. Кто под поезд угодит, кто с балкона свалится, кто в поножовщину ввяжется.
А вот с карапузами, с ними-то что делать прикажете? Понятно что. Сказки рассказывать да манной кашей с ложки кормить. Эх, только время зря потеряю. Но с другой стороны, эта клиника на всю страну известна, там последователи самого Филатова, там передовой опыт и все такое.
Как бы там ни было, но ранним утром понедельника я входил в смешной старинный теремок из красного кирпича, под козырьком крыши которого можно было прочитать «Дътская больница». В фойе, будто подбадривая, с большой фотографии на меня смотрела знаменитая Эльза Львовна Варламова, врач-орденоносец, мой преподаватель по педиатрии. Я фамильярно подмигнул портрету и отправился в респираторное отделение, куда был прикомандирован.
В кабинете старшей сестры я обнаружил женщину в тяжелых роговых очках. В своем белом халате она сидела за столом и что-то с дикой скоростью строчила на разлинованном листе, не поднимая головы. Я немного помялся на пороге, потопал ногами, но она не обратила на меня никакого внимания. Тогда я сказал:
— Здравствуйте, Инесса Семеновна! Я к вам на практику!
Она продолжала писать, только еще быстрее. Я выждал паузу, потом еще малость повременил, но ничего не изменилось.
Тогда я подошел вплотную к столу, прокашлялся и, прибавив громкости, сообщил:
— Инесса Семеновна! Меня на практику прислали в ваше отделение! Сказали, сначала вас найти!
Это возымело действие, потому как старшая сестра вдруг подскочила на стуле, дернув головой будто потревоженная сова, и уставилась на меня непонимающим взглядом. Из-за сильных очков глаза казались огромными, что придавало ей еще большее сходство с этой ночной птицей. Она смотрела на меня так с минуту не моргая, затем, как бы очнувшись, резко вскинулась:
— Ты кто? Откуда?
Интересное начало, что же дальше будет?
— Инесса Семеновна! Я студент медучилища при Первом меде! — в третий раз пришлось заводить эту шарманку. — На практику к вам, на две недели.
— На практику? — переспросила старшая, часто заморгала, видимо лихорадочно соображая, и вдруг выскочила из-за стола, да так стремительно, что стул отлетел к стенке. Судорожно нацепив на голову колпак, она выбежала из кабинета, заложив крутой вираж в коридор. — Батюшки, у меня же уколы не сделаны, а я тут с тобой лясы точу!
И пока я стоял в некотором оцепенении, решая, что же мне делать, она уже мчалась в противоположном направлении с большим гремящим лотком в руках. Когда она свернула в ближайшую палату, я поспешил следом, ведь там в палате дети — мои с сегодняшнего дня подопечные.
Дети завтракали. Им было где-то от двух до пяти. Они сидели за длинным столом в предбаннике, уткнувшись в тарелки, и дружно стучали ложками. Во главе стола восседала нянька и следила за порядком.
Старшая, не говоря ни слова, грохнула лоток на стол, плюхнулась на свободный детский стульчик, отчего тот накренился, заскрипел, но каким-то чудом устоял. Частота стука ложек тут же резко пошла на спад.
— Так! Это что еще такое? — Чуткое ухо няньки мгновенно отреагировало на изменение ритма. — Кого в угол поставить?
Тем временем старшая, выудив из кармана видавшую виды толстую тетрадь, принялась шелестеть страницами и что-то судорожно искать в своих тайных конспектах. Дети уже все поняли, они тут же перестали есть, а на дальнем конце стола чей-то голос тоненько заскулил.
— Кто там у нас ноет? — снова вступила нянька, получая истинное удовольствие от отведенной ей роли. — Кому потом стыдно будет?
— Кондратьев! — найдя наконец нужную запись, произнесла старшая и стала медленно оглядывать всех по очереди, будто Вий, выискивающий несчастного Хому Брута. — Ну и кто из вас Кондратьев?
Дети сидели замерев, молча опустив головы. Я-то сразу понял, что Кондратьев — это стриженный под полубокс крохотный пацан в темно-красной клетчатой рубашке, тот, что сидел прямо рядом со старшей. Потому как он не просто молчал, как остальные, он даже и не дышал.
Судя по всему, старшая тоже это поняла, она схватила его за шкирку, оторвала от стула и подняла в воздух, как выхватывают котят из коробки на птичьем рынке. Затем она переломила его через свое колено, сдернула ему штанишки и тут же вогнала шприц, который по сравнению с этой попкой казался несуразно огромным, а у меня от такого зрелища тут же заломила половина тела. По окончании экзекуции старшая кинула этого бедного Кондратьева обратно на стул и снова зашелестела тетрадью.