— Смотри! Вот реанимационная палата. Здесь ее называют блоком. У нас три таких блока. Два работают, третий законсервирован на случай катаклизмов, катастроф и гражданской войны. В каждом блоке по шесть коек. И всех больных обычно обозначают не по фамилии, больные постоянно меняются, да и долго вспоминать, особенно когда что-то случается экстренное, а по номеру койки, на которой он лежит. Поэтому главное — запомнить, что койки считают по часовой стрелке.
И я быстро их пересчитал для Димы, обводя блок пальцем и выставив вперед руку, будто дуло пулемета.
— Вот шкаф с растворами! Вот ящик с лекарствами! Все полки подписаны, гляди. Это я сам подписал в прошлом году, чтобы тут же найти, если что.
Почерк у меня был так себе, но я подписал все большими печатными буквами, поэтому разобрать было легко, где «Антиаритмические», а где «Спазмолитики».
Видно было, что Дима оценил мое творчество.
— Вот набор для торакотомии, это если полезут на прямой массаж, но такое случается раз в два года. Главное — набор для интубации. Только обязательно в начале дежурства проверь, горит ли лампочка на клинке ларингоскопа, а то бывает.
Я с большим энтузиазмом открывал ящики, распахивал створки шкафов, вынимал и демонстрировал их разнообразное содержимое, смахивая на торговца в арабской лавке. Дима реагировал, то есть кивал, уважительно хмыкал и восхищенно таращил глаза.
Я и сам помню, как первый раз здесь на практике, восемь лет назад, все это разглядывал, передо мной тогда просто пещеры Али-Бабы раскрылись.
Все-таки где же я его видел? Может, на овощной базе, куда нас пару раз на первом курсе посылали? Или на стройке нового административного корпуса? В такие места обычно все потоки отправляли.
— Над каждой койкой монитор висит, он сердечные сокращения выписывает. А вот здесь на второй койке больной на ИВЛ, то есть сам он не дышит, в него аппарат дует. Видишь, аппарат дует шестнадцать раз в минуту, а больной продыхивает в два раза чаще аппарата? Нужно понять, по какой причине он не синхронизируется. Чаще всего достаточно его просто загрузить, например барбитуратами, и все будет хорошо.
— Ну это-то я немножко знаю, — вдруг произнес Дима.
— Знаешь? — удивился я. — Так ты что, работал в реанимации?
— Нет, не работал! — ответил он. — Я там лежал.
И тут я наконец вспомнил.
— Стоп! — приказал я. — Ни слова больше!
Дима моргнул от неожиданности, но тут же послушно замолчал.
Я сделал серьезное лицо и внимательно принялся его разглядывать. С кончиков его коричневых сандалий до маковки зеленого колпака. Затем в обратном направлении. Диме стало неловко под моим взглядом, и он начал переступать с ноги на ногу.
— Не шевелись! — тут же прикрикнул я, и он замер.
Я зашел ему за спину, положил ладонь ему между лопаток и провел к пояснице. Затем повторил это движение, только уже спереди. При этом я хмурился, кривил рот и еще всячески изображал работу мысли.
Затем я перестал его гладить, постоял полминуты и со вздохом произнес:
— Да! Не врешь! И правда лежал. Причем не с хронью какой-нибудь, а с ургентной ситуацией.
У Димы открылся рот.
— Как это? — прошептал он.
— Что как? — опять нахмурился я. — Напомнить, как в реанимации лежат? Очень просто, на койке, первые сутки на трубе.
— Ну да, — кивнул он в потрясении. — Так все и было!
— А то я без тебя не вижу! — достаточно грубо оборвал его я. — А ну повернись! Надоело вокруг тебя бегать!
Он безропотно повернулся, причем достаточно ловко, наверняка в армии служил, если так команду «кругом!» выполняет. Я снова медленно повел ладонь от лопаток к пояснице.
— Теперь лицом ко мне!
Он выполнил и это без промедления.
Я провел ладонью от яремной вырезки до пупка.
Закончив, прикрыл глаза, потом резко открыл их, посмотрев ему прямо в зрачки, тяжело выдохнул и произнес:
— Да, не болезнь, острая травма, причем не абдоминальная, в брюхе чисто, а торакальная.
Тут Андрюха Кочетков как раз притащил листы назначений. Пауза эта пришлась весьма кстати и обалдение, в котором находился Дима, лишь усилила.
И конечно, он не давал мне работать, а все только крутился рядом и поминутно спрашивал:
— Не, ну как это? Ты чего, и правда экстрасенс?
Я прервался с капельницами и шприцами, строго на него посмотрел и выговорил:
— Дима, все эти истории про экстрасенсов — сказки для дурачков. Надо не в такую ерунду верить, а быть врачом и клиницистом!
Тут он уже совершенно растерялся. Закончив с назначениями, я решил продолжить свои эксперименты, собственно, меня к этому и призывали. Дима просто сгорал от нетерпения, а я повторил, чтоб он не вздумал обмолвиться и словом, что с ним приключилось, где и когда.
— Ну хорошо, — смилостивился я. — Так и быть! Обычно я это никому не демонстрирую. Кстати, никто здесь из наших про эти мои дела понятия не имеет. Скажешь кому — убью! Не хватало еще, чтоб ко мне очередь выстроилась. Тут и так перекурить бывает некогда!
Дима, не думая ни секунды, согласился.
Я уже не стал его крутить, как-то стало лень, а просто поставил ладонь ему на грудину и долго думал.
— Какая-то не резкая картинка, — сообщил я спустя минуту. — Так бывает, когда прилично времени проходит с травмы! Значит, с тобой это приключилось года два назад, а то и три!
Дима опять открыл рот.
Я снова начал хмуриться, вздыхать, моргать.
— Ага! Вижу гемоперикард, понятно, что из сердца будь здоров ливануло! Края раны ровные, канала нет, поэтому не огнестрел! Тут либо ножевое, или что-то подобное, острое, типа стекла!
Дима раскрыл варежку на максимум возможного.
— Нет, не стекло! — помотав головой, определил я. — Точно ножевое!
Дима прикрыл на мгновение рот и судорожно сглотнул.
— Да! Говорю же! По всему понятно, что времени много прошло! — как бы извиняясь, развел руками я. — Обычно сразу можно увидеть, если ситуация свежая! Ножевое вообще спутать сложно!
Дима заморгал часто-часто.
— Давай-ка подойдем к окну, тут как-то темновато, — предложил я. — А то руками много не увидишь!
Дима послушно проследовал за мной к окну, словно ослик за морковкой.
Я развернул его к свету, пощелкал пальцами над его макушкой:
— Посмотри наверх, вот сюда! Так, да, хорошо, только не моргать! Говорю же, не моргай, сколько сможешь! Все, теперь моргай! А теперь снова наверх посмотри! Да! Вот так! А сейчас резко посмотри вниз, только головой не шевели, одними глазами!
Дима выполнил эту безумную пляску глазных яблок, чреватую развитием косоглазия.
Я потер ладонью лицо, изображая навалившуюся усталость:
— Ну что я могу сказать. Точно, сердце. Теперь по отделам. Не правые, это понятно. Левые. Не желудочек. Предсердие. Да, левое предсердие. Повезло тебе. Кровищи вылилось — мама дорогая!
— Подожди! Да как же это? Да это же охренеть можно! Нет, это ж чума просто!
Я терпеливо все выслушивал, слегка морщась от досады, мол, да, я знаю своему таланту цену, но зачем уж так шуметь!
— Ладно, хорош тебе! — оборвал его я. — Возьми тонометр в ящике, чем болтать, ходи и давление всем по кругу измеряй!
Пока он этим занимался, я успел выписать на бумажки назначенные анализы для лаборатории и нарезать пластыри на подключички.
Как только Дима закончил с давлением, он, вполне ожидаемо, тут же принялся выпытывать, каким образом я все это определил.
Приняв вид утомленного гения, потерев переносицу, намеренно снисходительным тоном я произнес:
— Слушай, Дим, да все это фигня! На самом деле дифференцировать болезнь от травмы легко. Определить локализацию и характер повреждения нетрудно. Топографию повреждения самого органа — это, конечно, увидеть малость сложнее, но возможно.
Дима, с одной стороны, кивал как прилежный ученик, а с другой — смотрел на меня с невероятным уважением. Главное сейчас — не заржать. А то все испорчу.
Я поднялся со стула, всем видом выражая решимость:
— Короче говоря, если бы у меня все этим ограничивалось, то и ладно, подумаешь. Но я и еще кой-чего умею.
Дима замер и перестал дышать.
— Ладно, бог с тобой. Могу сейчас на тебе попробовать! Хотя это такой концентрации требует, я после неделю ничего не смогу, даже температуру определить с расстояния метра. Но еще раз предупреждаю — чтоб никому!
Я усадил Диму, зашел сзади, обхватил его голову руками и замогильным голосом начал:
— Думай только о том, где ты тогда лежал! В какой клинике или больнице. Только об этом! Я сказал — только об этом!!! Не о том, как это у меня получается, а только о том, где ты лежал!!!
Через несколько секунд я отбросил руки и как бы в изнеможении опустился на соседний стул.
— Все, кончай уже мозги морщить!
Немного отдышавшись, я начал:
— Лежал ты три года назад. В Москве лежал, не в области. Не в центре, не на востоке, не на юге. Там все пусто, не вижу тебя. Север? Да нет, не север. Скорее запад. Да, точно, запад! Запад… запад… Ага! Кунцево!
Дима вздрогнул и глубоко задышал.
— Кунцево, ну конечно! Да! Семьдесят первая больница, голубушка! Десять дней в реанимации, три недели в отделении!
И все. Такого невероятного, такого искреннего, неподдельного восхищения я не встречал в свой адрес никогда. Да какой там! Даже на танцах в пионерском лагере, где я играл на соло-гитаре, мне не доставалось и сотой доли того восторга, который читался сейчас во взгляде Димы.
Когда в блок пришел Кочетков писать дневники, я отпросился у него покурить, и мы с Димой отправились в гараж.
Но не успели мы сесть на лавочку, как он начал:
— Леха! Ну как это у тебя получается? Я про такое только у Стивена Кинга читал! Да и то там чепуховина просто по сравнению с тобой! Это что, ясновидение? Или что-то другое?
— Слушай, и сам не знаю! — признался я. — Как это правильно назвать. Мне давно, еще в раннем детстве, были видны вещи в закрытых шкафах, я всегда до копейки представлял, сколько денег у моих родственников в кошельках, знал, куда прячут новогодние подарки, ну и все такое. Домашние были уверены, что я их дурачу, да мне и самому не очень хотелось их посвящать в подробности. Единственное применение моим способностям они находили в поисках сущей ерунды, типа потерянных ключей и вилок из сервиза.