Короче говоря, мы сопротивлялись как могли, но скоро сдались и малодушно спрятались в палатке, наглухо застегнув полог. Гул комариных туч над нами напоминал вой двигателя сверхзвукового лайнера, идущего на взлет. Разлив водку по кружкам, нарезав толстыми ломтями хлеб и колбасу, мы наскоро, по-простецки отужинали, не произнося никаких тостов, и повалились спать, забывшись тяжелым сном, в тайной надежде, что утро нового дня разгонит эту нечисть.
Но не тут-то было. Утром лучше не стало, а сил уже не было, чтобы даже отмахиваться от этих тварей. Вид у нас был такой, будто ночь мы провели в муравейнике, — наши отекшие физиономии были сплошь покрыты буграми, волдырями и шишками.
Делать нечего, мы собрались и позорно ретировались в Москву. Когда по дороге мы решили заглянуть в сельпо купить какого-нибудь лимонада, то продавщица, увидев наши рожи, тут же решительно замахала руками:
— Ребята! Вино и водка с двух часов!
Утешением, хотя и слабым, стал потрясающий футбольный матч Франция — Бразилия, увиденный тем же вечером, где Платини в серии пенальти позорно засадил мимо ворот. А комариный писк мерещился мне еще всю следующую неделю.
Мы сделали выводы и впредь стали приезжать в заповедник не раньше середины июля, запасаясь всеми возможными средствами от кровососущих. Комары в то время хоть и появлялись ближе к вечеру, но в количестве уже незначительном, да и вели они себя вполне пристойно. А место оказалось и правда удивительным. Извилистая речка с песчаными берегами и отмелями радовала чистой водой, которая из-за бурого торфяника была необычного коньячного цвета. В лесах было полно грибов, небо над головой поражало прозрачностью и обилием звезд по ночам, иногда можно было разглядеть даже спутники. Но главное, тут была такая тишина, что журчание воды в реке казалось излишне громким звуком.
Рассказывали, как однажды мать Вовки, расчувствовавшись, окинула благостным взглядом простор и, обращаясь к леснику, что вышел к стоянке на огонек поговорить со столичными жителями, воскликнула:
— Боже мой! Какое же это счастье здесь жить!
Лесник посмотрел тяжело, немного помолчал и произнес:
— Счастье — это как вы живете. У вас небось и вода в квартире из крана льется, и унитаз имеется. А мы здесь круглый год с недосером.
И, заметив недоумение, пояснил:
— Летом, только по нужде пойдешь, заголишься, и тут комары да мошки кусать принимаются. Зимой морозы, да такие, что того и гляди задница отвалится. Поэтому приходится все быстро делать: портки спустил, портки натянул. Вот и недосер. А вы говорите — счастье!
На въезде в охранную зону стоял маленький поселок, или, как его называли иначе, кордон — полтора десятка дворов, где обитали сотрудники заповедника, работники лесничества и практикантки с биофака, выгуливавшие маленьких журавликов — птиц, надо сказать, невероятно бестолковых, хотя и вызывающих традиционные романтические чувства. Журавлики любой движущийся предмет воспринимают как мать. И чем этот предмет крупнее, тем больше вызывает он у них сыновьего почитания. Идет практикантка, за ней, как за матерью, смешно ступая, вытягивая длинные свои шеи, послушно следует журавлиный выводок. Но если навстречу едет велосипедист, журавлики тут же разворачиваются и устремляются за ним. Корова пройдет — за коровой дружно шагают. Хорошо, в заповеднике слона не было. Хотя зубры имелись.
При кордоне был крохотный магазин с типичным ассортиментом сельпо. Соль, спички, свечки, пшено, ведра, кружки, хозяйственное мыло, папиросы «Север». Хлеб привозили раз в два дня. Консервы если и случались, то такие, специфические: их можно было употреблять в пищу лишь по приговору суда, типа кильки с перловой крупой в томатном соусе. Иногда появлялись конфеты, как правило «подушечки», от жары тут же слипавшиеся в единый вязкий комок. А вот с водкой была беда, за водкой приходилось пилить шестьдесят верст в город Спасск.
Основными источниками пропитания здесь были река и лес. Рыба и грибы-ягоды. Или егеря живность какую подстрелят. А за серьезными покупками — за макаронами или мукой — тут уж, хочешь не хочешь, надо было отправляться в Рязань. Обычно раз в две недели снаряжали посланца на местном газике да составляли списки, кому что купить. Но в Рязань не наездишься по такой дороге, три часа в одну сторону, а уж если по осени, когда дожди зарядят, то через раз приходилось газик трактором из грязи выдергивать.
Однажды в компании мужиков, съехавшихся сюда на рыбалку, среди которых был и отец Вовки дядя Витя, вдруг неожиданно закончилась водка. Брали, как всегда, много, с запасом, но то ли настроение вдруг случилось подходящее, то ли еще что, но до конца рыбалки целых три дня, а водки осталось всего пол-ящика. И это на четверых. Понятно, что нужно ехать в Спасск, а то и в Рязань, но для очистки совести на всякий случай решили заглянуть в магазинчик на кордоне, будто сами не знали, что там отродясь водки не бывало.
С трудом втиснувшись в узкое пространство перед прилавком, мужики стали вертеть головами, хотя здешнее изобилие было им давно знакомо. И можно бы уже гнать в Спасск, как вдруг дядя Витя ткнул пальцем в дальний угол, где угадывались жутко грязные бутылки, какие обычно наполнены олифой.
— А это что там такое?
Продавщица, баба в обычном своем состоянии неприветливая и хмурая, чрезвычайно вдруг оживилась, прижала руку к сердцу и заголосила:
— Ох, ребятушки дорогие, это ж погибель моя! Они мне, бутылки эти проклятые, от моей сменщицы-покойницы достались, который год я тут с ними кукарекаю, а меньше не становится. Чую, и меня с ними похоронят, так никто и не купит. Шутка ли, восемь целковых за поллитру! Да у нас тут ни у кого таких денег нету! А ведь бывает, здесь и крысы шастают, а что, если разобьют? Я ж вовек не расплачусь. И чего я только не делала, в трест письма писала, каждую инвентаризацию ревизору в ноги кланялась: заберите это вы от меня, я ж на весь район посмешище, всякий знает, и стар и млад, что у Люськи с кордона в магазине ящик коньяку по восемь рублей двенадцать копеек!
— Так это коньяк, что ли? — смог все-таки вставить слово дядя Витя. — Чего ж ты нам раньше про него не говорила?
— А чего вам про него говорить? Толку-то? — махнула было рукой Люська, но тут она вдруг внимательно посмотрела на визитера, на его красивый джинсовый батник Wrangler, на большие нерусские часы Orient, и в глазах ее тотчас зажглась сумасшедшая надежда и алчность коммерсанта. — Спорим, не купишь?
Дядя Витя спокойно щелкнул перламутровой кнопочкой на кармане, отсчитал восемь рублей с мелочью и положил на прилавок.
— Отчего ж не куплю? — произнес он, немного обидевшись. — Вот, держи! Одну возьму на пробу, понравится — еще приду!
Люська на секунду оторопела, но быстро пришла в себя, смахнула деньги в карман халата и с легкостью рыси вскочила на табурет, который под ее большим телом застонал и закачался. Схватив ближайшую к ней бутылку, она с той же кошачьей грацией спрыгнула и протянула покупку Вовкиному отцу.
Бутылка была засижена мухами так, что слой мушиного помета был толщиной сантиметра полтора, и разглядеть за ним ничего не удалось.
Что это за коньяк, как называется, Люська понятия не имела, коньяк и коньяк. По восемь двенадцать.
Бутылку принесли на реку, долго отмывали, терли песочком, пока наконец не проступила этикетка. На ней был изображен джигит на лихом коне, внизу надпись: «Чечено-Ингушетия», а вверху крупно название: «Вайнах». Приступить к дегустации было решено немедленно.
Мужики там были тертые, коньяки пробовали разные, у того же дяди Вити дома в баре мебельного гарнитура и «Камю» водился, и «Мартелль». Но все они, как один, пришли в дикий восторг. Никогда ничего подобного им пить не доводилось. Видимо, те экстремальные условия, в которых содержался этот «Вайнах», произвели с ним изрядные метаморфозы. Зимой он замерзал, летом нагревался, его хватали, взбалтывали, перетаскивали, проклиная, из угла в угол, и так много лет подряд. И все это его закалило, укрепило и придало удивительные свойства, впрочем, так часто бывает и с человеком.
Мужики, как только прикончили бутылку, гурьбой понеслись в магазин, будто опасаясь, что на всех не хватит, хотя конкуренции на этой необозримой территории у них явно не наблюдалось.
Когда Люська поняла, что с ней не шутят, а действительно разом берут весь ящик, столько лет висевший над ней дамокловым мечом, и кучу денег, что ей вручили, никто не собирается требовать назад, она вдруг отчаянно разрыдалась:
— Рябятушки, милые! Вы ж меня спасли! Избавили от этой заразы! Да мне за такую выручку рекордную, может, и премию в тресте выпишут! Век вас помнить буду, дорогие вы мои!
Она заботливо протерла все бутылки тряпкой, смоченной в керосине, полюбовалась ими напоследок и решительно произнесла:
— Вот что, я вам теперь хлеб продавать буду. Заходите с утра по нечетным, пока горячий, три буханки за мной.
Вот это действительно означало отблагодарить по-царски. Хлеба на кордон привозили немного и продавали только своим. А рыбалка без хлеба, как известно, не рыбалка.
В восемьдесят седьмом мы приехали туда на несколько последних дней августа. Я тогда поступил наконец в Первый мед и решил перед началом учебного года восстановить силы, подорванные сдачей экзаменов после бессонных суточных дежурств.
К полудню тридцать первого числа мы прибрали за собой на стоянке все следы нашего пребывания и двинули в Москву. До Рязани с нами напросился ехать крупный бородатый мужик в штормовке — егерь заповедника. Место в машине было, чего ж не взять? Егерь оказался человеком словоохотливым, дорогой он рассказывал всякие истории о местной жизни, почти все я забыл, а вот одну запомнил хорошо.
Однажды, в самом конце мая, ранним утром, к директору заповедника прикатил мотоциклист и вручил ему, еще толком не проснувшемуся, правительственную телеграмму из Москвы:
Срочно! Секретно! Завтра к вам с визитом прибудет важный американец тчк Встречайте тчк Не подведите тчк