— И что? — Я все не давал ему залезть в будку укрыться от ветра. — Катер вызывать пришлось?
— Не, я сначала к рыбакам сходил! — с неохотой начал рассказывать он, видимо, вообще был из неразговорчивых, и махнул рукой вдаль. — Они там стояли утром, пока снег не повалил.
Да, у нас там в любую погоду стоят эти отчаянные любители рыбной ловли. Только ведь у них лодок не водилось, это точно.
— Я их попросил, они спиннинги закидывать начали, все зацепить пытались! — объяснил он мне. — Да какой там! Далеко!
Он улыбнулся, как обычно улыбаются люди, не привыкшие это делать. Поэтому улыбка получилась неловкой. Он еще постоял, переминаясь с ноги на ногу, и вдруг произнес:
— Пришлось самому лезть!
Мне показалось, что я ослышался.
— Лезть? Куда???
— Да в речку! — снова в каком-то смущении ответил он.
Я посмотрел на воду, где свинцовые волны ветром закручивались в барашки. Тут и снег снова пошел.
— Подождите! — воскликнул я. От волнения у меня все никак не получалось подобрать нужных слов. — Да как же это! Там ведь глубоко!!!
— Да ладно, чего там глубоко, — пренебрежительно пожал он плечами. — Мне вот по сих пор!
И провел ногтем большого пальца под кадыком.
— Так вы же промокли!
Нет, ну я совсем в какого-то дурня превратился. Как еще можно оказаться на середине реки и не промокнуть.
Но мужик взглянул на меня без особого удивления, то есть не так, как обычно смотрят на слабоумных.
— Не, ну я ж разделся! А потом еще и рубахой вытерся.
Действительно, под комбинезоном у него, похоже, больше ничего не было.
Я сглотнул. Теперь у меня вообще все слова пропали. Рубахой он вытерся.
— Вам же срочно в тепло нужно! — наконец-то сообразил я, как будто кто-то другой держал его на этом холоде. — Так ведь и заболеть недолго!
— Да ладно! — небрежно махнул он рукой. — Меня ж сменить скоро должны. В четыре.
На часах было начало одиннадцатого.
И опять, вместо того чтобы дать ему укрыться в этой будке, я в потрясении произнес:
— А как же вы ее из реки выволокли? Здесь берег-то какой!
Еще давно, чтобы отвадить купальщиков, берега сделали не просто крутыми, а еще специально насыпали острых булыжников, чтоб было невозможно в этих местах шастать в воду и обратно. А уж вытаскивать тяжелую от воды коляску, босиком, по обледеневшим и острым как бритва камням… такое даже представлять себе не хотелось. Меня аж зазнобило.
— Туда — еще нормально, — будто услышав мои мысли, рассказал он, — а вот вылезать тяжко было.
— Вас как зовут? — спросил я.
— Меня-то? Алексей!
— Значит, мы тезки с вами! — жалко улыбнулся я. — Алексей, да обошлись бы мы без коляски! Зачем же так было рисковать?
— Так мне ребята по смене передали, что женщина, у которой коляска в воду упала, расстроилась очень! — Он виновато развел руками. — Вот я и решил достать, как только увидел!
— Алексей! — сказал я. — Вы бы позвонили своим, может, вас раньше сменят?
— Да нормально! — ответил он. — Рубаха как высохнет, так совсем хорошо будет!
Тут я его отпустил, и он сразу спрятался в будке.
Я шел быстро, насколько позволяла мокрая и тяжелая коляска. Колеса немного подвизгивали, но в целом она не очень-то и пострадала.
Как назло, дома ничего путного не нашлось, да и с деньгами было туго. Я вытащил из шкафа коробку с «Золотым петушком», знаменитой настойкой из Пензы. Мне ее когда-то подарили бывшие сотрудницы. Прикинул и по дороге еще в магазин забежал. Купил самую здоровую бутылку «Хортицы» и припустил к причалу. Бегу и думаю, ну какой же я идиот, сдались ему эти бутылки. Нужно было один из моих свитеров подарить, они хоть и велики будут, зато теплые.
Прибежал — он сидит, смены дожидается. Часа четыре с лишним ему еще куковать.
— Алексей, вот, возьмите! — протянул я ему пакет. — Спасибо вам огромное!
Я ведь сначала и не поблагодарил его толком, но это все оттого, что в себя никак прийти не мог.
— Да ладно! — Он тут же смутился, принялся отнекиваться, я ему эти бутылки чуть ли не насильно впихнул. — Ведь женщина та, она, говорят, переживала сильно!
Я шел обратно и лихорадочно думал. Все представлял себя на месте этого Алексея. Нет, я бы точно не полез в реку. В такую погоду, в снег, ветер, чтоб так рисковать из-за чужой коляски? Да и летом вряд ли. Ведь нужно раздеваться, искать место для входа в воду, на дне железки и битые бутылки, отвесный берег в острых камнях, вытереться нечем, и еще весь день сидеть потом, смены дожидаться. Тут и по поводу собственного добра сто раз подумаешь.
Еще важный момент — публика. То есть когда на берегу стоит восторженная толпа, с явным преобладанием красивых девушек, и все скандируют: «Сигай в воду!», конечно, для многих появляется искушение, дабы не обманывать общественных ожиданий.
А когда в радиусе километра ни души, снег да туман? Когда некому оценить по достоинству твой подвиг? Да гори оно синим пламенем. Без свидетелей часто любой вызов становится непосильным, и только крайне веский повод может заставить плыть на середину реки в такую дрянную погоду.
Но Алексей мне назвал причину, очень простую: женщина расстроилась. Причем он Лену и в глаза не видел. Ему по смене передали.
Хорошо. Вот сижу я в будке, снег, ветер. И вдруг, во время короткого просвета, замечаю в полусотне метров от берега спинку коляски. Соображаю, что эта та самая, о которой недавно судачили мужики. Из-за которой еще женщина расстроилась. И вот я за полкилометра топаю за рыбаками, битый час с ними пытаюсь подцепить эту коляску на удочку, потом не выдерживаю, раздеваюсь, изранив о камни ноги, спускаюсь к воде. Плыву, с риском утонуть, если сведет мышцы, подгребаю, хватаю эту коляску, с невероятными усилиями доставляю ее к берегу, цепляюсь за ледяные камни. С третьей попытки, весь ободравшись, но все-таки вылезаю и вытаскиваю добычу. На меня, мокрого, холодного, летит снег, ветер сбивает с ног. Я кое-как вытираюсь рубахой, надеваю на голое тело комбинезон, наскоро обуваюсь, ботинки тут же становятся предательски мокрыми, противными. Залезаю в будку, набираю телефон полиции и, стуча зубами, сообщаю о находке.
Ладно, хоть и с превеликим трудом, но я могу себе эту ситуацию представить. Так сказать, с тысячей оговорок, но примерить на себя этот отчаянный поступок. А вот что я сделаю точно, так это, когда за коляской придут растяпы хозяева, я выйду и, лопаясь от гордости, строго скажу: граждане хорошие, в следующий раз будьте бдительны, не разевайте варежку, следите за своим имуществом. А то мне за ним в реку нырять пришлось и плыть аж на середину, и теперь я запросто могу простудиться, а то и вовсе помереть.
Но этот Алексей вовсе не собирался мне ничего рассказывать. Это я его вынудил. Своим любопытством и тягой к болтовне. Именно это и потрясло меня больше всего. Да такой домой придет и никому не расскажет, что он сегодня делал. Я почему-то считал себя большим знатоком человеческой природы, а тут выяснилось, что мне ровным счетом ничего не известно.
Лена надраила коляску, пару дней она сохла в коридоре, потом явилась Сонька, посмотрела, поморгала, потрогала и сказала:
— Бозе мой, колясыка!
А на следующее утро я отправился на причал. Но будка была пуста.
Тогда я решил зайти в отдел охраны музея «Коломенское». Начальника по имени Сергей, с которым я познакомился, застать не удалось, зато на месте был его заместитель. Я рассказал ему всю эту историю, справился про Алексея, а то вдруг и правда заболел после такого? Но, к счастью, с ним все оказалось в порядке, просто перевели на другой объект. Я попросил заместителя поблагодарить их героического сотрудника, даже оставил для Алексея свой телефон. Но мне никто не позвонил.
Почти сразу началась настоящая зима, и прогулочная коляска стала не нужна. А весной Сонька уже вовсю ходила сама.
Всякий раз, проходя мимо причала, я заглядывал в будку полиции, надеясь увидеть там Алексея, но там сидели другие люди. А вскоре и саму будку убрали, поставив на ее месте ларек с пряниками.
Но если вдруг Алексей прочитает этот рассказ, пусть знает: дорогой тезка, я про тебя помню, дай бог тебе здоровья.
Вовочка
Вовочка стал первым внуком Лазаря и Полины. Первым и самым любимым. Старики любили его так самозабвенно, что все просто диву давались. И если суетливую, круглолицую бабу Полю ее же собственные соседи всю жизнь держали за малахольную, то Лазарь Аронович слыл мужчиной суровым: никакие сантименты были ему несвойственны. А тут оба как с ума посходили.
Ну а как тут не чокнуться? Вовочка был таким красивым ребенком, будто он и не мальчик вовсе, а какой-то херувим с открытки. Златокудрый, пухлощекий, веселенький, глазки умные, нрав озорной, а когда подбежит и поцелует бабушку с дедушкой, то просто свихнуться можно. И что он ни придумает, все вызывало у них восторг. Вот положил Вовочка в ступку дедушкины золотые часы, истолок их в пыль, а старикам от этого одна только радость, и пока внучок пыхтел, орудуя медным пестиком, они смотрели на него и таяли от нежности. И правильно: главное, чтобы ребенок рос здоровеньким.
— Лазарь, нет, ты только посмотри, какие у Вовочки сильные ручки, от твоих часов даже стрелок не осталось!
Одна беда, Вовочку в последнее время отдавали им лишь на лето, и то всего на два месяца, а в Москву самим не наездишься, они там на восемнадцати метрах всемером, да и Лазарь надолго уехать не может. Главный врач — это тебе не шутки.
Вовочка прибыл в субботу, отправили поездом со знакомыми, те ехали до Киева, не отказали, Нежин — он ведь по дороге. И хотя Лазарь с Полиной, получив телеграмму, волновались так, что просто места себе не находили, Вовочку им доставили в целости и сохранности.
А в воскресенье немецкие бомбы уже падали на Киев.
И поначалу казалось, что война эта — на неделю-другую, в крайнем случае на месяц. Ну если не через месяц, так через два Красная армия обязательно будет в Берлине. Поэтому и Вовочку в Москву не отослали, пока еще можно было, а скоро стало и нельзя, все пути как отрезало, а тут еще почта в обе стороны работать перестала. Но Лазарь ведь не может больницу оставить, а Полина… она-то куда без Лазаря?