— Кафе? — переспросил он, почему-то углубляясь в сторону жилого массива. — Кафе, салага, называется «подъездное»!
И только тогда, когда мы кружком встали в каком-то подъезде, на площадке между вторым и третьим этажом, около мусоропровода, я понял, как собирается отметить аванс Витя Волохов.
Он ловко сорвал крышку с баночки, которую я всю дорогу бережно держал в руке, и вылил сок в мусоропровод.
Затем он всучил эту баночку мне:
— Так, Леха, не спи, держи стакан!
Затем он открыл дипломат. В нем лежали две бутылки водки. Одну Витя протянул Ивану:
— Ваня, наливай в темпе, пока жильцы не вышли!
Твою ж мать…
Даже неохота рассказывать, как мы выпили эти две бутылки водки, за десять минут, в вонючем подъезде, не закусывая, из баночки со щекастым карапузом на этикетке.
Почему мы тогда не отказались? Понятно почему. Нам с Ваней было очень неудобно, все-таки доктор пригласил нас, простых медбратьев.
Мы посадили Витю на трамвай, а сами нетвердой походкой поплелись к метро. Ване нужно было ехать на «Фрунзенскую», ну а мне в Тушино. «Эх, — думаю, — а ведь скоро еще один праздник. Через две недели. Пятого числа». По пятым числам нам выдавали зарплату.
В середине весны у доктора Волохова наконец-то появилась возможность самому сделать трахеостомию. Вообще он настолько быстро стал прожженным реаниматологом, будто не три месяца здесь отработал, а десять лет. А еще Витя здорово расшифровывал электрокардиограммы, и скоро уже все наши врачи бегали к нему консультироваться.
А трахеостомией за это время он так и не овладел, во втором блоке все никак не находилось подходящих больных. И вот только сейчас случай представился.
К нам доставили молодого мужика в коме, с тяжелейшей черепно-мозговой травмой. Вслед за скорой приехали люди на черных «волгах» с милицейскими номерами. И стало понятно, что пациент этот непростой.
Он работал оперативником, и его под видом уголовника внедрили в банду. Совсем как Шарапова в фильме «Место встречи изменить нельзя». Только реальность, в отличие от кино, оказалась гораздо суровее. Мужики с квадратными будками, вылезшие из своих черных автомобилей, говорили мало, но картина потихоньку прояснилась: бандиты беднягу разоблачили и выкинули из окна четвертого этажа. По мнению этих мужиков из черных «волг», он мог обладать очень важными для милиции сведениями, и посему нам была показана бумага, подписанная самим министром внутренних дел Федорчуком.
Согласно этому документу около постели данного больного следовало установить круглосуточный милицейский пост, а персоналу больницы оказывать всяческое содействие сотрудникам милиции.
Конечно, им объяснили, что при размозжении мозга — а именно такой диагноз был поставлен — вообще перспектив для жизни немного. И даже если произойдет чудо, способность к членораздельной речи вряд ли сохранится. Но если он и будет способен к беседе, у него между голосовыми связками стоит интубационная трубка, и никакого звука ему произвести не удастся. Кроме того, мы ему вводим в вену такое количество седативных препаратов, что тут и здоровый будет спать неделю, а не оперативные сведения о злодеях выдавать.
Но милиционеры были непреклонны, они еще раз показали нам бумагу и подпись на ней. Федорчук был выходцем из КГБ, соратником самого Андропова и слыл человеком без юмора.
Мы поставили для них стул во втором блоке рядом с койкой, на которой лежал искалеченный оперативник. Милиционеры были здоровыми двухметровыми дядьками в штатском, с пистолетами под мышкой. Они мужественно сидели на стуле, отходили только перекурить и в туалет и сменялись каждые восемь часов. Быстро освоившись, они даже помогали перестилать больных и двигать мебель во время уборки.
На третьи сутки Волохов решил поменять интубационную трубку на трахеостому. Ну и правильно, труба не должна долго стоять, а с размозжением мозга на аппаратном дыхании можно провести очень долго.
Решено было приступить к операции после завтрака. Я прикатил операционную лампу, притащил тазик для мытья рук и набор с инструментами. Пока совершались все эти действия, я обратил внимание, что тот мужик, заступивший на вахту сегодня, сильно нервничает. Он был подозрительно бледным и не сидел на своем стуле, а расхаживал взад-вперед.
Пять шагов от койки до двери, пять шагов от двери до койки. В одной руке он держал скрученную трубочкой газету «Правда» и каждый второй шаг бил себя этой «Правдой» по правому бедру. А примерно раз в десять минут он и вовсе выходил из блока перевести дух. Я даже гордиться немного начал, что работаю в таком месте, где и милиционеру страшно.
Мы с Витей намылись, облачились в зеленые халаты, обложили нашего больного стерильными простынями и решили приступать. Я раскрыл набор с инструментами и стал выкладывать, стараясь расположить их максимально удобно для себя, чтобы вовремя, как и подобает хорошему ассистенту, всучить один из них Волохову.
Набор для трахеотомии я знал так, что мог собрать его с закрытыми глазами. Вот скальпель, два пинцета, хирургический и анатомический, зажимы, иглодержатель, иглы. Я любовно перебирал их, позвякивала сталь. Вот крючки Фарабефа, крючки острые, элеватор…
Я вставил иглу в иглодержатель, зарядил нитку. Приготовил пару турунд из марли, собрал шприц.
И тут вдруг увидел лицо нашего постового, мы на него уже перестали обращать внимание, пусть себе расхаживает, главное, чтобы не мешал. Сейчас он стоял у окна и выглядел весьма паршиво. Он был даже не бледным, а зеленым, на лице проступила испарина. Еще он бросил считать шаги, встал как вкопанный и начал затравленно смотреть на наши приготовления. Каждый раз, когда инструменты стукались друг о друга, производя при этом характерное позвякивание, по его лицу пробегала судорога. Понятно — есть такие люди, которым становится дурно от одного только вида медицинских инструментов. Некоторым, особо впечатлительным, лучше вовсе глаза не открывать.
Через полминуты милиционер глубоко задышал носом и отступил в коридор. Ну и правильно, а то грохнется здесь, а в нем килограммов сто двадцать.
И тут Витя Волохов смалодушничал, хотя за это нельзя осуждать, по себе знаю.
— Давай-ка, Паровозов, сегодня ты за хирурга, а я пока посмотрю, что-то стремно мне!
Меня не надо было просить дважды, я лишь поменялся с Витей местами, чтобы было удобно резать под правую руку. Мы обежали вокруг койки и заняли каждый свою позицию, моя теперь была лицом к двери блока.
Я набрал новокаин в шприц, присоединил иглу и сделал первый вкол. Кожа тут же стала характерно вздуваться. Анестезия «лимонной корочкой». Еще трех лет не прошло с того самого дня, как я впервые увидел этот метод местного обезболивания в операционной 61-й больницы. Тогда, после окончания школы, я напросился туда бесплатно санитарить и месяц ошивался с дежурной хирургической бригадой, оставаясь с ними на всю ночь. А кажется, что не три года прошло, а вечность.
Хорошая у меня «корочка» получилась, тут главное — это чувствовать, на какое расстояние иглу вкалывать, чтобы правильно новокаин растекался, вот тогда кожа становится словно шкурка у лимона. Хотя с такой травмой, как у нашего больного, эффект от местной анестезии сомнителен, но специально для Вити мне приходилось делать все по правилам.
Ну, с богом! Я взял скальпель и приготовился. В этот момент товарищ в штатском решил вернуться на боевое дежурство. Видимо, он собрал в кулак всю свою волю, поэтому подошел совсем близко и бесшумно встал за спиной у Волохова. Он даже приподнялся на цыпочки, чтобы иметь возможность разглядеть всю картину. Витя и не подозревал, что к нему сейчас приставлен милиционер. В буквальном смысле.
Я сделал первый надрез, промокнул кровь, перемешанную с новокаином, которая потекла из раны.
— А вот скажи-ка мне, салага, — раздался в полной тишине веселый Витин голос, — на какой еще работе можно мента по горлу полосонуть, да еще за это деньги получать! — И он радостно заржал.
Что-то мой рассказ про доктора Волохова малость затянулся, чувствую, пора завязывать. Тем более что сам Витя стоит сейчас в сестринской и ковыряет, по своему обыкновению, спичкой в зубах, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.
— Давайте-ка быстрее приходите в себя, салаги, и я вас в «харчевне» жду! — сказал Волохов и вышел. Мы с Ваней наскоро умылись, благо в сестринской был рукомойник, и выползли в коридор.
Было непривычно тихо, только со стороны первого блока доносились звуки дыхательного аппарата. От этих РО-6 всегда столько шума, но вроде скоро их поменять должны, как сказала Суходольская, на что — непонятно, но наверняка на что-то более тихое и современное.
Так, нужно сориентироваться. Дверь в Надькин кабинет закрыта, и под дверью стоит цинковый ящик для лекарств размером с укороченный гроб. Значит, свалила, и по всему видно, что и Суходольская домой ушла. Во втором блоке до сих пор кварц горит и шесть пустых застеленных кроватей. Красота!
В «харчевне», комнатке с двумя кушетками и столом между ними, сидел Витя Волохов и читал журнал «Человек и закон».
Я включил электрический самовар, а Ваня достал из тумбочки три фаянсовых кружки. Витя, отложив чтение, стал следить за нашими приготовлениями.
— Ну что, Моторов, Романов, всех больных загубили, паразиты! — засмеялся он. — Блок-то пустой!
— Пустой-то он пустой! — задумчиво, еще не отойдя со сна, пробормотал Ваня. — Да свято место пусто не бывает!
Про свято место Ваня знал. Он был из церковной семьи. В реанимации об этом никто даже не догадывался. Сам Ваня о себе не распространялся, а я как-то не успел никому протрепаться, до сих пор удивляюсь.
Но особость Ивана была всем заметна, его манеры, поведение, речь — все было необычным. Он обладал уже давно утраченной в наше время степенностью, незлобивостью и чем-то еще таким, что притягивало к нему.
В училище про Ваню я услышал где-то на третий день после начала учебного года. У нас тогда был цикл по общему уходу, предмету, на котором учат правильно ставить градусник, подкладывать грелку, измерять давление и другим важным вещам. И вот тогда наш преподаватель сообщила по большому секрету, что в одной группе случилась забастовка. Оказывается, все девочки там не вышли в знак протеста на учебу. А причиной их бунта явился мальчик по имени Ваня, которого решили перевести в параллельную группу в целях правильной организации учебного процесса.