Пойду-ка скажу ей, что она малость оборзела. Хотя Таньку обижать совсем не хотелось, она была девка веселая, и когда в настроении, с ней можно было помереть со смеху, так комично она изображала всех нас. Ей бы в цирк. Правда, у нас тут свой цирк, не заскучаешь.
Я решил ее догнать, но, подойдя ближе к стоявшему у дверей парню, вдруг обратил внимание, что на нем точно такие же сапоги, как у Кольки, Ванькиного брата. Такие сапоги назывались «казаки» и слыли большой редкостью даже у фарцовщиков.
Ба! Да это же сам Коля, только странный он какой-то, неужто пьяный? Глаза бегают, руки дрожат, меня видит, но не узнает!
— Коля, ты чего, не узнал меня? — спросил я. — Алё, гараж!
Коля посмотрел на меня взглядом, который человек художественного склада назвал бы затравленным.
— Где Иван? — выдавил он с усилием.
Ну точно, набухался и решил ночью добавить. Одному, видимо, скучно.
— Как где? Тебе что, разве не сказали? Иван лежит, — и я показал в соответствующем направлении, вдоль коридора, — во внутреннем противошоковом зале!
Тут уж Коля совсем стал чудной. Надо ему сказать, чтобы пить завязывал. Начал себе ладонью лицо тереть, так, что борода захрустела.
— А давно? — выдохнул Коля. — Давно это он.^
— Давно, — радостно объявил я, — уж пятый час пошел, как он отрубился. Наверняка брательник твой паутиной покрылся, пошли покажу!
И схватил Колю за рукав дубленки. Тот в ужасе отшатнулся. Эге! Похоже, он не пьяный, да и запаха нет от него. Уж не сбрендил ли Николай от своей загульной жизни?
Да, видно, плохо дело, глаза блестят, бормочет что-то, нужно пулей ему реланиум вколоть и Ваньку будить, срочно! Может, нам его вязать придется!
— Колька, стой здесь, никуда не уходи! — приказал я ему и побежал во второй блок. — Я мигом!
В блоке спиной ко мне стояла Танька и судорожно рылась на полке в шкафу.
— Богданкина, ты чего шаришь? Давай быстрей, мне твоя помощь сейчас понадобится!
— Леш, я реланиум никак не могу найти, — не оборачиваясь, ответила Танька, — придется в первый блок за ним бежать!
— Правильно, давай сбегай, — одобрительно сказал я. — Пойду тогда посторожу Ванькиного братца, пока он тут все не разнес!
Танька застыла, перестала шебуршать и медленномедленно начала поворачиваться.
— какого еще Ванькиного братца???
— Ну как это какого? Того самого, с которым ты в коридоре только что общалась! — нетерпеливо продолжал я. — Это же Колька Романов, родной брат Ивана нашего! Только он сегодня странный, похоже, свихнулся малость! Ну, ты ведь это и сама заметила, если решила его реланиумом ширнуть!
— Леша!!! — простонала Танька, обхватив голову руками. — Леша, я думала, это родственник того Романова, который с сепсисом! Того, который умер! Которого в морг отправили!!!
Когда мы с ней выскочили в коридор, Коля стоял там, где я его оставил, и будто зачарованный смотрел, как к нему навстречу, шаркая своими тапочками, брел брат Ваня. Одной рукой он вяло помахивал Николаю, а другой почесывал пузо.
С тех пор Колька странным образом полюбил приезжать к нам в реанимацию. Когда появлялся, то на вопрос, к кому он, Коля всегда отвечал четко и раздельно:
— Я приехал к своему брату Романову Ивану, он работает в вашем отделении!
Тут кто-то въехал мне локтем в бок. Я открыл глаза и понял, что сижу на лавочке в нашем гараже на эстакаде. Вероятно, я даже задремал. А вы сами как-нибудь попробуйте поспать днем и через десять минут после пробуждения шарахнуть пол-литра спирта на троих, без закуски.
— Скажи, Паровозов, — повторно пихнул меня Волохов, — а чего сегодня здесь такая грязюка? Все мои тапочки в каком-то навозе!
И в самом деле после нашей влажной уборки вся слежавшаяся за многие годы пыль намокла, взбухла и теперь ровным и глубоким слоем покрывала пространство гаража. Грязь начала жить своей, независимой и малоизученной жизнью.
На каждый шаг она реагировала чмоканьем, хлюпаньем, чавканьем. Видимо, ей хотелось с нами поговорить и, возможно, даже подружиться, но Витя Волохов был человеком прозаическим и обозвал нашу грязь навозом. Тогда грязь обиделась и ограничилась простым прилипанием к подошвам.
Я решил было рассказать Волохову про Надьку, про пожарный шланг, но не нашел в себе сил и просто закурил. Ваня Романов тоже закурил со мной за компанию. А некурящий Волохов, расположившись между нами, пассивно вдыхал дым. Мы все трое сидели прикрыв глаза и походили на буддистских монахов, ушедших в свою нирвану, в полном соответствии с последними доктринами махаяны.
Из транса нас вывел Борис Львович, заведующий отделением гемодиализа, пребывавший в своей постоянной меланхолии.
Он заметил нашу троицу на лавочке, встал над нами и довольно бесцеремонно, но вместе с тем очень печально произнес:
— Ребята, как хорошо, что я вас нашел. Мне тут одна баба пару бутылок коньяку притащила, у меня сегодня сутки, а компании нет.
И вздохнул так грустно-грустно.
Мы конечно же пробудились, как и положено буддистам — во благо всех живых существ, но не сразу поняли, что нужно от нас этому доброму человеку.
Первым, как всегда, сориентировался Волохов.
— Ну так в чем же дело, Боря! — еще не совсем выйдя из образа доброго монаха, воскликнул он. — Ты, главное, не дрейфь! Поможем!
Тут же выяснилось, что помогать Боре по мере сил вознамерился и Ваня, что совсем не входило в мои планы.
Я, конечно, начал препираться с ними, но без особого успеха. Тут уже их было целых трое против меня одного, и я быстро сдался. Взял с Ивана слово, что он только пригубит для соблюдения этикета, и втолковал, что основное его предназначение — это не дать расслабиться Виктору Григорьевичу. А сам остался в реанимации. Коньяк я никогда особо не жаловал.
И эта новоиспеченная птица-тройка весьма резво побежала на гемодиализ, находившийся на нашем же этаже, но только в противоположном конце. Потревоженная грязь зачмокала им вслед — наверняка что-то укоризненное.
Я посидел еще немного в гараже, потом из своего хирургического отделения спустился Леша Гусев, наш бывший пациент, которого мы приняли год назад и еле собрали после падения с девятого этажа.
Мы с Лешей немного поговорили, он спросил меня, когда будет дежурить Оля Николашина, его любимая медсестра, а я в который раз стал задавать ему вопросы про войну в Афганистане. Леша там два года был десантником и принимал участие в боевых операциях. Немного погодя он отправился к себе в отделение, а я — ужинать, меня девчонки позвали — Маринка Бескровнова и Ленка Щеглова. Ну а после ужина я стал ощущать нарастающую безотчетную тревогу. Блок наш все еще оставался пустым, не было ни скорых, ни вызовов в другие отделения, но волнение только усиливалось.
Наконец беспокойство мое зашкалило. Я попросил Маринку в случае чего прикрыть меня и ломанулся на гемодиализ.
Это отделение у меня всегда ассоциировалось с мифологическим царством теней. Вроде и больные есть, все ходячие, в сознании, а жизни нет. Коридоры пустые, из палат почти не доносится ни разговоров, ни тем более смеха. А в глазах у пациентов что-то такое, что понимаешь — они уже не совсем здесь. Это и понятно. Смертность в те годы в подобных отделениях была чудовищная.
Я почти бегом пролетел весь коридор и свернул направо, где недалеко от диализного зала находилась маленькая ординаторская. Одного взгляда хватило, чтобы понять, насколько мое «пригубить» отличается от Ваниного. Оставалось только вздохнуть.
— Ого, какие люди! — радостно воскликнул Иван, как будто не видел меня по крайней мере год. — Виктор Григорьевич, смотри, Алексей к нам пришел!
Но тот даже не отреагировал. Борис Львович выглядел хотя и лучше Волохова, но ненамного. Он поднял голову, скользнул по мне равнодушным взглядом и также без особых эмоций произнес:
— О, привет!
И снова уронил голову на грудь. Ваня, тот, напротив, был очень возбужден, активен и по-особому весел. Глаза его горели, усы топорщились.
Пустых бутылок я насчитал аж целых три.
— Так, Ваня, давай бегом в отделение и спать! — тоном, не терпящим возражений, приказал я. — Только поможешь мне Витю дотащить!
Тут дверь в ординаторскую открылась, на пороге нарисовалась Светка Крынкина, диализная сестра, и объявила:
— Там в реанимации случилось что-то, и вас всех зовут срочно!
Она внимательно оглядела всю нашу компанию, укоризненно покачала головой и вышла.
— Ты все слышал, Вань? — еще жестче проговорил я. — Давай приводи Волохова в чувства, наверняка у нас там аврал, я первый побегу, а вы оба потихоньку за мной, и если что, ныряй с ним в сестринскую!
Увидев, что Иван стал производить энергичные действия с Витиным телом, я очертя голову понесся в реанимацию.
В коридоре около второго блока меня поджидал Кимыч. Его поза не предвещала ничего хорошего. Он стоял насупившись, уперев руки в боки.
Кимычем здесь его называли для удобства. Вообще-то полное его имя было Виталий Кимович, он являлся старейшим доктором нашего отделения как по стажу, так и по возрасту. В ту пору ему было уже за сорок.
Знающие люди утверждали, что лет пять назад Кимыч пил по-черному, но нынче он находился в полной завязке. Как и все завязавшие алкоголики, Кимыч ненавидел пьяных, а чтобы не сорваться, у него всегда были полные карманы люминала. Он принимал его на ночь и спал богатырским сном. Растолкать его не удавалось еще никому.
В отделении у Кимыча была репутация интеллектуала, он курил трубку и много читал, обычно лежа на диване в ординаторской. По моему мнению, Кимычу недоставало литературного вкуса, он в равной степени восторгался как Трифоновым, так и каким-нибудь Пикулем. Но это ладно. Главное, что по дежурству он брал к нам больных только по абсолютным показаниям и не набивал отделение под завязку.
— Ты где шлялся? — начал он весьма злобно. — И куда делись остальные? Вас что, этот еврей к себе утащил?
Евреев Кимыч не жаловал.