— Смотри, отчаянные какие! По льду бегут! Сейчас ухнут!!
Две черные фигурки, перескакивая через трещины, бежали по реке. По подпрыгивающей походке того, что был пониже, Сенька узнал Гришку Варенцова. Взрывать будут!.. Взрывники остановились посредине ледяного поля. Гришка опустил на лед маленький ящик и вместе с товарищем — Макеич это, что ли? — стал долбить лед пешнями. Даже издалека было видно, как летят брызги льда… Вот они наклонились, уложили ящик, протянули к нему что-то длинное и побежали назад. У берега Макеич остановился, нагнулся, а потом взрывники полезли в гору. Через несколько минут ухнуло, столб мелкого льда и воды поднялся вверх. Даже до Семена долетели брызги. Ледяное поле вокруг места взрыва пошло трещинами, как оконное стекло, когда в него с силой кинули камень…
Но ничего не изменилось. По-прежнему вся неподвижная, нетронутая масса льда упорно, всей своей чудовищной силой жала на плотину. Сеня исписывал третью страницу журнала: 5,62… 5,84… 5,90… 6,07… Теперь река уже не издавала отдельные тревожные звуки. Она ревела, стонала, трещала… Через водосброс она свергалась вниз водопадом, рассыпалась желтым кружевом, подымалась вверх плотным туманом брызг… Льдины вздыбливались друг на друга, они отрывались от массы льда и переползали через плотину, срывая доски и бревна, сгибая защитные железные балки… Уже несколько бычков ледозащитной стенки были сдвинуты со своих мест, накренились, вот-вот они рухнут, и вода со льдом их сомнет, кинет вниз, разделается с ними со всей своей яростью и жестокостью… И Семену уже нечего было делать. Водомерная рейка ушла вся под воду, торчал лишь никому не нужный ее кончик, и никому уже не нужны были Сенькины записи, и его работа, такая прежде важная и нужная, стала казаться ему бесцельной.
Выдержит или не выдержит! Наверно, об этом думали и те, кто были только зрителями, стояли наверху, на высоком берегу. Среди множества женщин и детей, сбившихся плотной толпой, выделялось несколько человек, одетых не по-нашему, в аккуратненьких костюмах, светлых плащах, при галстуках… Это шведы… Совсем недавно они приехали монтировать машины и вот вышли из чистенького и уютного домика, специально для них построенного, и пришли смотреть: справятся большевики пли же не справятся? А рядом стоит этот гад, Глотов, в своем френче и размахивает руками, как будто он по-шведски умеет!
Так что ж, ему, комсомольцу Семену Соковнину, теперь быть с ними, со шведами, с Глотовым, с женщинами да пацанами! Стоять у своей никому не нужной будки да глазеть, как его товарищи, мокрые и грязные, с рекой воюют! Сеня вбежал в будку, подвел под своими записями жирную черту, захлопнул журнал и спрятал в углу под столиком. Потом подумал мгновение, вынул из кармана часы, в последний раз приложил их к уху, насладился тиканием и положил часы на журнал. Он еще раз оглянулся, увидел, что продолжает гореть фонарь, дунул на него и решительно выбежал из будки.
«К ребятам побегу мертвяки закапывать», — решил было Семен. Но не успел. Первым, кого он увидел, был Пуговкин, который призывно махнул ему рукой.
— Сюда, Семен! А ну-ка, беги как можешь быстрей в контору, там Кандалов, спроси — разыскал ли он Графтио и разрешает ли он опускать щиты… И сейчас же назад! Как на салках!
…Когда Семен добежал до конторы, у него выскакивало сердце, он задыхался, в глазах потемнело. В почти пустой конторе несколько женщин на него зашикало:
— Да тише! Не кричи! Иннокентий Иванович с Питером разговаривает…
Дверь в кабинет Графтио была открыта, и Сеня — впервые и без всякого разрешения — вбежал туда. У стены, около большого деревянного телефона, стоял Кандалов и кричал в телефонную трубку:
— Не пойму… Не слышу!.. Барышня, соедините меня снова с Ленинградом!.. — Он начинал отчаянно вертеть ручку сбоку. — Генрих Осипович, я вас снова слышу! Говорите!.. Да, вода на предельной отметке… Крайние ряжи правого берега сдвинуты, но держатся. Сломано два бычка. Плотина в порядке, но балки перекрытия деформируются! Василий Иванович предлагает перекрыть водоспуск, чтобы поднять уровень, сломать поле и пропустить лед поверху… Нет, не знаю! Да это мы замерим!.. Щиты в готовности! Буду звонить через час…
Кандалов оторвался от телефона, перевел дух и только теперь увидел Соковнина.
— Василий Иванович велел спросить…
— Да, да… Беги назад, скажи Пуговкину, что Графтио приказал сначала замерить скорость движения воды… Если есть пятнадцать метров в секунду — опускать щиты Стоннея. Если меньше — ждать! Через час Графтио снова будет на проводе. Я сейчас тоже иду…
Расталкивая зевак, Семей по скользкой тропинке скатывался вниз к реке. Он проскользнул между лопотавшими по-своему шведами, грубо толкнул локтем Глотова — ух, паразит! Нет того, чтобы за кирку взяться! — и мгновенно разыскал Пуговкина. Тот заставил его два раза пересказать, что говорил Кандалов, и сказал:
— Пошли со мной! Эй, Семен Петрович! Давайте сюда вертушку!
Они побежали к плотине. Кто-то сунул Пуговкину палку, на конце которой была почти игрушечная штука: загнутые металлические лопасти были насажены на стержень, на верхнем конце — циферблат, как на Сенькиных часах… Почти такие же вертушки они в деревне делали из дерева и играли в мельницы… Пуговкин передал Сене эту игрушку, и он стал пробираться за начальником работ по гребню плотины.
Вот где было страшно! Только здесь, сверху, становилось видно, какая невероятная сила в этой реке! Безбрежное ледяное поле напирало на плотину, и Сеня всем телом чувствовал, как она трясется под ударами льдин, как непрочно все содеянное людьми перед громадой воды и льда… Но думать об этом было некогда. Пуговкин смело перепрыгивал через покореженные доски, гнутую арматуру, через быстрые потоки воды, прорывающиеся там, где льдины особенно высоко вздыбились.
Пуговкин остановился перед самым большим потоком, он стал на четвереньки и осторожно сунул в воду нехитрую свою игрушку. Он двигал ее то ближе, то дальше, всматриваясь в циферблат.
— Ох, стар становлюсь, глаза надо менять!.. Сеня, гляди, где стрелка? Гляди внимательно, без выдумки!
Но Семену не надо было ничего выдумывать. Он совершенно отчетливо видел, что каждый раз, когда вертушка опускалась в воду, стрелка сразу же резко подавалась направо и останавливалась около цифры «17».
— Семнадцать, Василий Иванович!
— Ну, семнадцать так семнадцать! Теперь уже не имеет значения! Держи вертушку, и давай вертаться! Да осторожно ставь ноги, раззява! Нырнешь рыбкой вниз — тебя все пожарники в округе не сыщут!
Да нет. Сеня совершенно не боялся, и слова Василия Ивановича его не испугали. И только по почтительно-удивленным глазам людей, стоявших на берегу, по тому, как предупредительно протягивали им руки, когда они сходили с плотины, Соковнин догадался, что все же не простое это дело — бегать по плотине сейчас…
Уже не спрашивая начальника, Сеня побежал вслед за Пуговкиным к водосбросу. У его могучих бетонных стен, возле железных ворот, стояли инженеры, рабочие, курил папиросу невозмутимый Кандалов.
— Ну как? Семнадцать метров в секунду? Больше ждать нельзя ни одной минуты! Опускайте щиты Стоннея!..
Щиты Стоннея — это огромные, толстые стальные ворота. Почему они так не по-русски называются, непонятно. Их делали не в какой-нибудь Швеции, а в Питере, привезли сюда, и Сеня не однажды бегал смотреть, как эти железные громады устанавливают на каких-то особых цепях, как ловко они ходят в стальных пазах бетонных стенок.
Рабочие бросились к огромным колесам с железными ручками и завертели их. Створки стали сдвигаться и опускаться туда, вниз, к водяному потоку, желтому кипению… Вот они уже достигли воды, с силой раздвигают ее, перекрывают водопад, сразу же ставший бессильным, маленьким. Щиты опущены, и только жалкие ручейки воды, текущие вниз по черному железу, напоминают о том буйстве, что было здесь всего лишь несколько минут назад.
Что будет дальше? Вода поднималась быстро, это можно было видеть по тому, как люди отбегали от берега. Они тащили вверх канаты, инструменты, какие-то доски, а вода шла за ними, настигала, хватала за ноги, кружилась в затапливаемых кустах, забирала брошенные бревна, щепки, забытую лодку… Теперь уже все на берегу были только публикой, только зрителями. И Сеня вместе с ними стоял, ничего не делал, не отводил глаз от того, что творилось на реке.
Вот где было буйство! Льды у самой плотины ломались, взбирались друг на друга. Они переползали через плотину и со страшным шумом рушились вниз, срывая бревна, доски, щебень… Толстенные бревна ломались, как спички, их подбрасывало вверх, потом они беззвучно падали в хаос льда и воды… Выдержит или снесет?!
Вдруг раздался такой треск, что на какое-то мгновение он заглушил все другие страшные шумы. Ледяное поле разломалось на несколько огромных кусков. Оно двинулось на плотину, нависло над ее гребнем и стало рушиться вниз с грохотом, который, казалось, в самом Питере можно было услышать…
— Пошла! Пошла! — отчаянно кричали вокруг Семена.
И он кричал вместе с ними. Кричал, крепко вцепившись в чей-то рукав. И только через несколько минут увидел, что это рукав начальника работ, что рядом с ним стоит Пуговкин и так же, как он, как другие, кричит:
— Пошла! Пошла!..
Потом Пуговкин всмотрелся в Соковнина и, ничему не удивляясь, спокойно, как будто на собрании в клубе, сказал:
— Вот так-то, брат Семен! Однако надо посмотреть, что же там, на плотине, делается… А? И как же нам это сделать? Пролететь над рекой как?
— Аэроплан из Питера, Василий Иванович!
— Ха! Что придумал! Зачем нам питерский аэроплан? У нас свой, волховстроевский, найдется! Полетим не хуже, чем на питерском!..
И, расталкивая людей, Пуговкин зашагал в сторону. Не раздумывая, Сеня двинулся за ним. Как же он, все здесь знавший, не пропустивший ничего интересного, что делалось на стройке, не знал, что под боком у него есть настоящий, свой, волховстроевский, аэроплан! И где же начальники его ловко так прятали, что ни он и никто из ребят-комсомольцев про это не знали? В позапрошлом году, когда они ходили по улицам поселка и кричали «Керзону лорду — в морду», они собирали деньги на Доброфлот, на советские самолеты… Может, на эти деньги и построили свой, волховский, самолет да и спрятали его так надежно