Переодевалка закрыта, двери кабинетов тоже. Откуда-то веяло бодрящим запахом кофе, но сколько я не стучал в двери, так и не обнаружил источник. Впервые, за всё время моей работы в служебном коридоре такая тишина, что я услышал: далеко отсюда, на путях, разогревался плазменный двигатель поезда. В гул двигателя вмешивалось клацанье тягово-сцепных устройств.
Вышел на улицу и стал искать Алтынай в нарастающем потоке железнодорожников и пассажиров. Алтынай среди них не увидел. Её не было ни на скамейке, где встретились в прошлый раз, ни в кабинете Маргариты, где уже сварили кофе.
В переодевалке поменял одежду на комбез и сгонял до шкафчика Лебедева. Но друга тоже не оказалось. Коллеги не могли точно ответить, он уже ушёл или ещё не приходил.
Потом я долго тянул перед выходом на трассу, ждал на перроне Алтынай. Даже Алибек пригрозил мне:
— Бросила тебя стажёрка твоя. Работай один. Не забудь, завтра принимаем поезда по удвоенному графику.
Прижал к груди чехол дыролова, как замену отсутствующей Алтынай. Погрузился в служебный поезд и поехал на свой участок.
Эйфория счастья вчерашнего дня сопровождала меня во время обхода. Иногда казалось, что счётное колёсико дыролова превращалось в заднее колесо велосипеда Джессики: стоит мне поднять взор, как увижу её фигуру. Но мысли о Джессике не были столь волнительными, как тоска по Алтынай.
Джессика равнозначна своим аниматинам.
Алтынай — не имела ничего себе равного во всём мире.
Чувствовал, что если не поделюсь с Лебедевым своими ощущениями, то моё сердце разорвётся, превратившись в очередную размазню на поверхности монорельсы. Его рассудочность могла бы объяснить запутанность моего состояния. Ведь Лебедев читал много книг по психологии.
На пересечении линий, вместо Лебедева, встретил незнакомого парня. У него в плеере так громко играла русская попса, что не было смысла задавать вопрос-приветствие обходчика «Что слушаешь?»
Нарушая этикет, я грубо спросил:
— А где Лебедев?
— Хто? Какой Лебедев?
— Чувак, которого ты заменяешь.
— Он, не вышел на работу. Что слушаешь?
— Ничего, просто наушники по привычке одел.
И это было правдой.
Сегодня мне настолько было достаточно своих мыслей, что не нужны были музыкальные мыслишки незнакомцев.
2
Ни Алтынай, ни Лебедева.
Всё это странно, будто судьба спохватилась, что я перерасходовал лимит счастья.
Вечером отец встретил меня в коридоре пачкой писем. Большей частью от взломщиков, те продолжали слать отклики на объявление о поиске девочки в платьице белом. И очередная Premium-бандероль от Джессики Линс в нагрузку.
— Опять эта премиум-рассылка, — посетовал отец.
Я расстался с Джессикой вчера, а она уже перестала быть личностью: приняла облик торговой марки, чем и была до знакомства.
Одни взломщики писали, что нашли труп девочки в платьице белом. Нужно перечислить деньги на кремацию. Другие предлагали тот же труп, чтоб я мог устроить похороны, согласно традициям. В противном случае, её кремируют и похоронят в общей могиле.
Среди мошеннических конвертов с однотипными штемпелями я вдруг выцепил настоящее письмо. В графе «От Кого» значилось — «Алтынай Ш-ева».
Пальцы дрожали, когда распечатывал. Даже в комнату свою не убежал. Отец понимающе хмыкнул и деликатно удалился. Как бы по забывчивости, унёс и бандероль. Теперь ясно, как она оказывались в его кабинете, а не в мусорной корзине.
Алтынай начинала письмо так:
«Хотела много написать и рассказать, но потом поняла, что всё это не важно. Поэтому буду краткой…»
Естественно, её «кратко» расположилось на четырёх листах, отпечатанного на машинке текста.
Фактически краткая суть такова:
Алтынай тоже в меня влюбилась. Подобное чувство в её жизни впервые было столь сильным. Она не знала, что делать. Когда ей показалось, что у нас всё наладилось, я изменил ей с Джессикой. Изменой в прямом смысле назвать это нельзя, потому что «на тот момент мы не были вместе». Тем не менее, Алтынай считала, что «ей нужно привести свои мысли и чувства в порядок».
Для этого она уезжает к маме в Киев. Алтынай не знала, вернётся ли она в Абрикосовый Сад… («Абрикосовый Сад» зачёркнут и заменён на «Двор Юго-Запад 254», маленькая месть, указывающая на мою провинциальность)
Алтынай спрашивала себя (и меня), «есть ли ей смысл возвращаться туда, где ей сделали так больно?» Алтынай ещё не знала, сможет ли она простить меня (и себя).
Алтынай должна подумать, имеет ли она право требовать от меня чего-либо?
Уф, даже краткое изложение её письма заняло немало места.
3
Письмо Алтынай произвело на меня умиротворяющий эффект.
Всё ясно. Не нужно предполагать, не нужно строить догадки, не нужно фантазировать на тему возможных событий.
Со спокойствием, на которое сам смотрел со стороны, и с удивлением, взял с тумбочки в коридоре «Расписание поездов» на декаду.
ЧэПэ с «Ташкент-Алматы-Новосибирск-Киев-Варшава» не сбило график, просто поезда некоторое время будут ходить в два раза чаще, пока не залатают пробел.
Спокойно нашёл время прихода поезда на Киев.
Ещё более спокойно взглянул на часы. Подсчитал, что письмо Алтынай, если она бросила его в почтовый ящик на Вокзале, шло на сорок минут дольше положенного. И на двадцать пять минут дольше, если кинула в своём домашнем почтовом отделении. Задержка в доставке объяснялась всё тем же ЧеПэ. Людям делать не хер, вот и переписывались. Не стремились быть краткими.
К старому расписанию приплюсовал «двойной график». Второй поезд на Киев будет завтра в 6:40. За двадцать минут до начала моей смены. Можно поймать Алтынай прямо на перроне, не прогуливая работу.
Мне нравилось, что рассуждал зрело, без суетливых попыток бежать в ночь, чтоб разыскать дом Алтынай по адресу на конверте.
Из её письма я на всю жизнь усвоил две вещи:
1. Обещая «быть краткими» люди, даже самые лучшие, такие, как моя Алтынай, всегда врут.
2. Если Алтынай воистину хотела бы уехать, то честно «была бы краткой». Написала: «Я уезжаю, до свидания». Или же, чтоб совсем не врать, — ничего не написала бы, а молча уехала.
Удивительно, что за сентябрь 1899 года я повзрослел так, что смотрел на себя прошлого, позавчерашнего, со снисходительным пониманием.
4
Мы, железнодорожники, жили в едином ритме с поездами. Сигналы семафора, разграничивали рабочий день. Наши рассветы — это приближающаяся «звезда» аэродинамического нагрева на куполе теплозащиты моторного вагона. Наши закаты — оранжевые габаритные огни последнего вагона, уходящие за изгиб тоннеля.
Ритмичное подрагивание монорельсы, как предвестник перемен.
Мои шаги точны, синхронизированы с расписанием. Я прибыл на платформу вместе с «киевским» поездом.
Вспомнил роман «Уехать, чтоб вернуться», написанный в романтические 60-е годы, ещё в СССР:
Главный герой догонял девушку, которая уехала на международном рейсе. Действие тоже начиналось в маленьком номерном дворе. А из таких дворов поезда ходили с петлёй. К примеру, чтоб доехать до Киева, Алтынай пришлось бы сделать круг с заездом в Брянск или Москву. Так и героиня романа, не зная этих особенностей, блуждала по планете, пересаживалась с Вокзала на Вокзал. В итоге приехала обратно на исходный Вокзал, где её ждал обескураженный молодой человек, который тоже не знал настоящего устройства «Глобальной Перевозки™». Потеряв надежду догнать девушку, он просто ходил каждый день на Вокзал и ждал.
Я ждать не планировал.
Мои шаги точны, синхронизированы с расписанием. Я прибыл на платформу вместе с «киевским» поездом.
Сигнальные огни сменили цвет. Двери вагонов раскрылись и пассажиропоток вывалился на перрон.
Циркуляция пассажиров. Лавина неуравновешенных судеб вливалась в чёткие шестиугольники системы «Глобальная Перевозка™». Заняв своё купе, люди успокаивались. Они отдавали себя геометрии. На ближайшее дни, пока не прибудут в нужную точку, люди точно знали, с какой скоростью будут жить.
Жить в гиперзвуковой монотонности.
Стоит Алтынай сдать багаж, пройти по коридору вагона и сесть на диван у окна — она потеряна навсегда. Человека севшего на поезд нельзя уже выманить с той стороны окна. Он всё равно будет смотреть на тебя сверху вниз. Он уже не принадлежал той точке пространства, в которой находился ты и перрон.
Пассажир, который уже занял своё купе — это решившаяся неопределённость.
5
Девочка в платьице белом стояла возле груды чемоданов. Толстенький лысенький дядя рассчитывался с возильщиком. Забрав деньги, возильщик крутанул руль телеги и поехал за новым клиентом.
Девочка в платьице белом слушала мой плеер и попинывала борт вагона. Изредка задирала голову вверх, разглядывая далёкие окна.
Она не хотела оказаться навсегда по ту сторону.
Я шёл к ней, будто был один в туннеле. Будто нет другого пути, как вдоль монорельсы. Мой внутренний дыролов мигал всеми цветами, сигнализируя, что все микро и макро трещины в линии моей любви к Алтынай созданы мной.
Лебедев говорил, что это профессиональная деформация, когда мы описываем реальность в железнодорожных терминах.
Алтынай обернулась и не сразу узнала меня в комбезе. Взглянула на дыролов, потом опять на меня. Сняла наушники. Из-под днища поезда рвался сквозной ветер, слегка теребил подол её платья.
— Что слушаешь? — спросил я, сам удивляясь твёрдости голоса. А ведь шёл и не знал, что сказать.
— Нирвану.
— Мощная музыка.
— Тяжёлая. Просто ничего другого нет. Мой плеер у тебя.
— Спешил, чтоб тебе его вернуть.
— Скучал без своей мощной музыки?
— Алтынай, — я сделал шаг к ней: — Не уезжай. Не пропадай.
— Я должна.
— Нет, не должна.
— Почему?
Я посмотрел на лысенького дядечку: тот деликатно отвернулся и проверил, хорошо ли застёгнута сумка с вещами.
Алтынай сняла плеер и отдала мне: