– Ты помнишь, как ее зовут?
– Да. Аталия. Аталия Айзнер.
8Понедельник, 6 августа 2001, день
На крыльце лежал золотистый ретривер. Судя по его виду, он раздумывал, стоит ли в такую жару продолжать дышать или от этой затеи лучше отказаться. Я нажал на кнопку, и внутри раздался электронный перезвон церковных колоколов. Во дворе, слева от меня, стояла свежевыкрашенная детская металлическая горка красного цвета, за ней протянулась ржавая проволока для сушки белья, на которой ничего не висело. Бабочка с коричневыми крылышками села на спинку шезлонга, стоявшего на веранде, и замерла, словно задумавшись, чем бы заполнить остаток своего краткого существования. Никакой реакции на мой звонок не последовало.
Мошав Гинатон отделяет от восточных кварталов Лода один километр высохшей сельскохозяйственной земли, которая с обидой ждет, когда дадут разрешение ее застроить. По другую сторону пейзаж украшен бензозаправкой и рекламными щитами ядовито-желтого цвета, сообщающими о распродаже моющих средств. Обитатели мошава – обычная смесь земледельцев, лишенных всяких иллюзий, и бывших горожан, переехавших сюда в погоне за иллюзиями, – живут в вытянувшихся в одну линию белых одноэтажных домиках, которые с годами обросли, как пиявками, серыми бетонными пристройками и сараями. Во дворах припаркованы машины – устрашающего вида конструкции, способные передвигаться по бездорожью. К двери дома, на пороге которого я стоял, была прибита табличка с надписью черным фломастером: «Аталия и Дафна Айзнер». Интересно, подумал я, почему за прошедшие двенадцать лет она не сменила табличку.
Справа от двери располагалось доходившее почти до земли зарешеченное окно. Я попытался заглянуть в него, но ничего, кроме неясных очертаний мебели, не увидел.
– Вот что происходит, когда я договариваюсь о встрече, – посетовал я, обращаясь к золотистому ретриверу. – А представляешь, что бывает, если я прихожу без предупреждения?
Он обдумал мои слова и два раза чихнул. Я потрепал его по голове, спустился со ступеней на тропинку, огибающую дом, и уже собрался проследовать по ней, как вдруг у меня за спиной раздался голос:
– Что вы здесь делаете?
Я обернулся и увидел плечи.
Мой рост – метр восемьдесят два. В сборную по баскетболу меня с такими данными, может, и не взяли бы, но я привык, глядя собеседнику в лицо, видеть его брови. Плечи, в данный момент маячившие передо мной, были на какой-нибудь сантиметр шире бильярдного стола, а то, что возвышалось над ними, заставило меня вмиг пожалеть о нехватке у меня хороших манер. На вид их обладателю было лет сорок, весил он килограммов сто двадцать, а на руках можно было вытатуировать полный текст Декларации независимости. Он был одет в рабочие штаны и майку, в анамнезе которой значился белый цвет, а на башмаки налипло столько грязи, что с трудом просматривались шнурки. Над всей этой громадой высилось лицо без малейших признаков какого-либо выражения, с которого на меня подозрительно глядели маленькие черные глазки – точь-в-точь как у шершня.
– У меня встреча с Аталией Айзнер.
– Она мне ничего не сказала.
– Я звонил всего полчаса назад. Может, она просто не успела.
– К ней не часто ходят гости.
Он произнес это с явным удовлетворением, и я попытался прикинуться не гостем.
– Вы случайно не знаете, где она?
– Где-то здесь.
– Где здесь?
– Вы задаете слишком много вопросов.
– В самом деле?
Моей искрометной шутке понадобилась почти минута, чтобы подняться на лифте до пустого чердака, в котором у него должен был находиться мозг.
– Вы что, издеваетесь?
– Вы слишком большой, чтобы я над вами издевался. Готов поспорить, что с вами никто не предпринимал подобных попыток класса с третьего.
– Ее нет дома.
– Вы ее муж?
– Я ее друг.
Уверен, я и на это нашел бы что ответить, но тут из-за моего левого плеча раздался женский голос. Женщина шла к нам со стороны заднего двора.
– Я тысячу раз говорила тебе, Реувен, что ты мне хороший друг, но ты не мой друг.
Он моментально съежился, как будто его на два месяца забыли в стиральной машине.
– Это одно и то же.
– Это совсем не одно и то же, но сейчас это неважно. Не смей пугать моих гостей.
– Он слишком задается.
Он произнес это с такой злобой, что мне пришлось навеки проститься с мечтой быть приглашенным к нему на день рождения. Я повернулся к ней с самым приветливым выражением лица, но она была слишком занята укрощением своего строптивого стража, не забывая каждый раз обращаться к нему по имени, как делают опытные воспитательницы детских садов, когда хотят быть уверенными в том, что ребенок их слышит.
– Возможно, ты прав, Реувен, но это я его сюда пригласила, поэтому тебе следует извиниться.
– Он обзывался. И ему нечего здесь делать.
– Реувен, нам с господином Ширманом надо кое-что обсудить. Уверена, у тебя есть дела дома.
– Я должен починить тебе забор.
– Это подождет. Мы увидимся позже, Реувен. Хорошо?
– Я потом приду.
Он кинул на меня еще один злобный взгляд и неохотно поплелся назад, изредка оборачиваясь, – вдруг хозяйка подаст знак вернуться.
– Прошу меня извинить. Опека Реувена бывает чрезмерной.
– Все в порядке. Я действительно склонен задаваться.
В том, как она произнесла слово «чрезмерной», я уловил легкий британский акцент. Она была очень худая, почти тощая, – большинство людей видят в такой субтильности признак духовной утонченности или артистизма. Впрочем, ее худоба не производила впечатления болезненности – она больше напоминала мускулистую подтянутость марафонца. Аталия опустила на землю пакет с яблоками и пожала мне руку. Ее рукопожатие было на удивление сильным, а ладонь – не меньше моей. Насколько я помнил из газетных вырезок, ей было примерно столько же, сколько и мне, и она не пыталась скрыть свой возраст. В ее волосах среди каштановых прядей пробивалась седина, а морщинки вокруг рта обещали скоро превратиться в горькие складки. Сломанный когда-то нос делал ее умное, чуть узковатое лицо слегка ассиметричным. На ней была холщовая рубашка и юбка миди цвета терракоты, придававшие ей сходство с белой женщиной начала прошлого века на сафари в африканской саванне.
Она придержала дверь, пропуская меня в дом, и золотистый ретривер воспользовался этой возможностью, чтобы радостным ураганом лап и ушей ворваться внутрь. В доме царила прохлада – спасибо кондиционеру. Аталия отдернула оконные шторы, и стала видна плетеная мебель с подушками цвета морской волны.
– По телефону вы сказали, что расследуете дело о пропавшей девочке.
– Да.
– Которой из них?
– Яары Гусман. Она пропала два года назад при обстоятельствах, очень напоминающих исчезновение вашей дочери.
Она села и разгладила юбку руками. Она источала сексапильность, не заметить которую было невозможно, да я, честно говоря, и не пытался.
– Вы давно над этим работаете?
– Я только начал.
– Как становятся частными детективами?
– Ну, насмотришься кино…
– По вам не скажешь, что на вас может так повлиять кино.
– Когда-то я был полицейским.
– Почему были?
– Похоже, у меня не очень получается работать в рамках строгих правил.
– Вы женаты?
– Был.
– И что случилось?
Это прозвучало немного бестактно, зато честно. Многие люди испытывают потребность задать вопрос тому, кто их допрашивает, чтобы беседа шла на равных.
– Мы познакомились на свадьбе у общих друзей, и нам так понравился этот праздник, что через три недели мы поженились. Когда мы стали жить вместе, она обнаружила, что по работе я иногда исчезаю на несколько дней, а ящики моего стола всегда заперты.
– Она от вас ушла?
– Однажды, когда я вернулся домой после двухнедельной командировки, ее там не было. Кстати, я еще не поблагодарил вас за то, что вы спасли меня от своего друга.
– Он не причинил бы вам вреда. Он просто за меня волнуется.
– Как его зовут?
– Хаим. Реувен Хаим.
– Крупный парень.
– Да и вы не мелкий.
– Это комплимент?
Она улыбнулась:
– Я еще не решила.
То, что между нами проскочила искра, было видно невооруженным глазом.
– В ряде случаев размер имеет значение.
– Это самореклама?
– Ну, сам себя не похвалишь… Вас всегда звали Аталия?
– Нет. Я Этель. Родилась в Южной Африке. Хотите чаю со льдом?
Я хотел, еще как! Она грациозно поднялась и ушла на кухню, оставив открытой дверь. На обеденном столе стояла белая пластиковая корзина с выстиранным бельем. Не отворачиваясь, она сняла юбку и рубашку, аккуратно сложила и надела футболку и шорты. У нее была восхитительная фигура. Маленькая твердая грудь, стройные бедра, длинные ноги. Я со своего места ухитрился даже разглядеть темный треугольник лобка. Переодевшись, она достала из холодильника кувшин холодного чая с лимоном и два высоких стакана с кубиками льда. Я стоически подавил желание взять один кубик и сунуть его себе за воротник.
– Вы смотрели?
– Конечно.
– Почему же не пришли на кухню?
У меня между ног случилась непроизвольная судорога, против которой я был бессилен. Мы в едином порыве бросились друг к другу, едва не повалив и кувшин, и стаканы, и столик. Холостяки за сорок теряют навыки ухаживания, зато экономят на большей части букетно-конфетного периода.
– Будь осторожен, – пробормотала она куда-то мне в шею, – у меня давно не было.
Мои руки скользнули ей под футболку и ощутили гладкую кожу спины.
– У меня тоже, – ответил я.
Она откинула голову назад и посмотрела мне в глаза. Потом положила руку мне на ширинку и, не расстегивая джинсов, принялась меня ласкать.
– Осторожен, – повторила она, – но не слишком.
Так мы простояли несколько минут, а потом она взяла меня за руку и повела за собой.
Порядка у нее в спальне было больше, чем в моей, но, за исключением этой детали, их можно было бы поменять местами, и никто ничего не заметил бы. Все одиночки в конце концов останавливаются на идентичном дизайне: телевизор напротив кровати, большое количество подушек, создающих ощущение объятий, и мощный светильник на стене, позволяющий читать, когда не думаешь, что доставишь кому-то неудобство. Мы скользнули под просты