и обошел вокруг дома и заглянул на задний двор. Никого. Только слежавшийся песок и редкие травинки сорняков, напоминающие волосы онкологического больного после химиотерапии. Вернувшись к машине, я поднял с пола термос с кофе. Жаки давно уехал – скорее всего, торопился вернуть «Тойоту», пока никто не заметил ее исчезновения. Я допил холодный кофе и взял курс на Тель-Авив.
Когда я вошел в квартиру, уже почти рассвело. Агарь, свернувшись в комочек, лежала с открытыми глазами на диване. При виде меня она приподнялась, но, перехватив мой взгляд, замерла. Из ее горла против воли вырвался вой. Она попыталась встать, но ноги ее не слушались – они отказывались выполнять команды, отдаваемые мозгом.
– Ты ее не нашел?
– Нет.
– А где ты был?
– Я нашел второго убийцу. Но это долгая история.
– Второго убийцу?
– Вставай, я отвезу тебя домой.
– Я не хочу оставаться одна.
– Я побуду с тобой.
Я помог ей подняться, и мы пошли к выходу: она впереди, я на шаг позади, поддерживая ее под локоть, чтобы не упала.
– Постой.
Она остановилась.
– Повтори еще раз.
– Что?
Я отвел ее к дивану, попросил дойти до двери и снова последовал за ней.
– Ну конечно! Именно так!
– Что так?
– Когда хотят кого-то защитить, идут не впереди него, а сзади.
Я пошел в спальню. Кассета с пожара все еще находилась в видеомагнитофоне. Я включил запись. Мужчина в черном. Яворский, шагавший перед Яарой, больше меня не интересовал. Я полностью сосредоточился на девочке, следя за каждым ее движением. Вот она идет, вот спотыкается, мужчина подхватывает ее и что-то ей говорит. Она кивает. Экран закрывает женская спина.
Женская спина, черт возьми!
Я остановил картинку и принялся ее рассматривать. Потом вернулся в гостиную. Рухнул на диван и прижал ладони к вискам, но это не помогло привести в порядок сумбурно мечущиеся мысли. Поначалу я чувствовал только одно – беспомощность. Кейдар был прав, это уравнение с одним неизвестным. Спустя несколько минут факты начали складываться в систему. В моем сознании появлялись, исчезали и снова появлялись человеческие силуэты. Я вспоминал обрывки фраз, услышанных в эти дни: они доносились до меня, как спутниковая трансляция, прерывающаяся из-за атмосферных помех. Агарь стояла напротив и молча смотрела на меня, боясь помешать. Лихорадочное возбуждение, охватившее меня, вернуло ей способность управлять своим телом. Левой рукой она с такой силой вцепилась в правое предплечье, что на коже проступили синие пятна, похожие на цветочные лепестки.
– Разожми руку.
– Что?
Она не сразу сообразила, о чем я.
– Она не…
– Который час?
Она посмотрела на свои часы – «Кельвин Кляйн» в серебристом корпусе. Такие продают в самолетах.
– Без четверти семь.
Я встал. Усталость никуда не делась, просто стала другой – так рана, затянувшаяся коркой, перестает причинять боль. На столе лежал мой черный рюкзак. Я достал из него «глок», убедился, что он заряжен, и сунул за пояс.
– Я с тобой.
– Пошли.
Второй раз за утро я ехал в мошав Гинатон. Движение стало плотнее, но основной поток шел в обратном направлении, к Тель-Авиву. Я старался держать максимальную скорость и без конца перестраивался из ряда в ряд, едва ли не впритирку к бамперам и дверцам чужих машин, отвечавших мне возмущенными гудками. Агарь сидела, вцепившись в кресло, но кроме побелевших запястий ничто в ней не выдавало, насколько она взвинчена.
– Ты хочешь еще детей?
– Что?
– Детей. Это такие маленькие создания, которые вечно болтают всякие глупости.
– Ты именно сейчас меня об этом спрашиваешь?
– Да или нет?
– Да.
– Я тоже.
Она посмотрела на меня в замешательстве, но ничего уточнять не стала. Через десять минут мы уже стояли под сосной во дворе Реувена. Там ничего не изменилось, разве что яма стала больше, а возле забора, рядом с оранжевой сумкой-холодильником для сэндвичей – предметом снаряжения, который ни одна следственная группа никогда не забывает захватить с собой на место преступления, – лежал черный пластиковый мешок с телом. Кравиц сидел в своей машине с распахнутой дверцей и разговаривал по телефону. Я подошел к нему и помахал рукой: закругляйся. Он извинился, повесил трубку и, вопросительно изогнув бровь, посмотрел на меня. Нам было по пятнадцать, когда я наблюдал, как он отрабатывал перед зеркалом этот изгиб.
– Нашли только одно тело?
– Да.
– Тут есть трактор?
– Трактор?
– Да.
– На заднем дворе.
Это был зеленый «Нью-Холланд» модели 80–66 с ковшом, начищенным до такого блеска, что в нем можно было выращивать культуры бактерий. В последний раз я сидел в тракторе лет в шестнадцать, но все рукоятки находились примерно на том же месте, что и тогда. Агарь забралась на сиденье рядом со мной. Кравиц, который наконец сообразил, что я затеваю, завел мотор и крикнул девушке на оранжевых платформах, чтобы садилась к нему в машину ехать с ним. Я быстро добрался до дома Аталии. Ворота были для трактора слишком маленькими, и я на мгновение заколебался. Все, что я имел, – это еще одна теория в голове. Если я ошибаюсь, счет за белый деревянный забор, превращенный в мелкую труху, мне придется оплачивать из собственного кармана. Я покосился на Агарь. Она опять вцепилась себе в руку, в том месте, где все еще виднелись старые синяки.
– Я же сказал, отпусти руку.
Я дал по газам и въехал во двор, оставив за собой громыхающую мешанину из металлической проволоки и разлетающихся в щепки досок. Не тормозя, я крутанул тяжелый руль вправо, потом влево и влетел на задний двор. Я не стал заглушать двигатель и спрыгнул на высохшую землю. Трава росла повсюду, кроме широкого песчаного квадрата на южной стороне двора. Я вернулся в кабину трактора, поднял ковш и начал вгрызаться в землю. Это случилось, когда ковш опустился в третий раз. Раздался отвратительный скрежет металла по бетону, напоминающий звук столкновения при тяжелой аварии или электрический разряд в голове, когда бур стоматолога задевает нерв. Стоявший позади Кравиц что-то закричал, но мне было все равно. Я продолжал выворачивать землю до тех пор, пока серый бетон не начал проступать повсюду. Только после этого я соскочил с трактора.
– Ищите дверь! – закричал я. – Здесь должна быть дверь!
Дверь нашла девушка-полицейский. Выкрашенная белой краской, она пряталась за большим кустом, который выглядел чуть более свежим, чем остальные. Девушка крикнула что-то и потянула дверь на себя. Мы подбежали к ней. Дверь не поддавалась, и скоро мы поняли почему: на ручке висел тяжелый мотоциклетный замок, обтянутый резиновой перчаткой. Кравиц – да, именно Кравиц – вытащил из начищенной кобуры пистолет калибра 9 миллиметров и выстрелил в замок. Перед этим он посмотрел на меня, и я кивнул. Если я ошибся, против него возбудят дело по обвинению в стрельбе в густонаселенном районе, а Шавид купит себе новый фломастер, чтобы поставить жирный красный крест на его карьере. Тем временем девушка, скользнув мимо нас, нагнулась и распахнула маленькую металлическую дверь. Я хотел крикнуть ей, чтобы не лезла вперед, но она уже исчезла в проеме. Мы последовали за ней испуганной кучкой, похожие на семью фермеров, убегающих от надвигающегося торнадо, и… оказались в детском саду.
Это была квадратная комната, размером самое большее четыре на четыре. В дальнем конце стояло раскладное кресло-кровать. На полу лежал раскрытый на середине «Гарри Поттер и узник Азкабана». На стене напротив висел постер к фильму «Русалочка». В другом углу располагалась тумбочка с телевизором и видеомагнитофоном, рядом – яркая стопка кассет студии Диснея. Возле тумбочки – ящик для игрушек, раскрашенный в веселые красно-сине-желтые полоски и доверху наполненный куклами Барби, настольными играми и коробками с пазлами.
– Где она?
Агарь била дрожь. Мелкая, неостановимая, мучительная. От усилия справиться с собой у нее свело челюсть. Я не ответил. Кравиц с коллегой принялись быстро обыскивать комнату в надежде найти хоть какую-то подсказку, не безуспешно. Агарь продолжала неотрывно смотреть на меня.
– Как ты узнал? – спросила девушка-полицейский.
– Благодаря тебе, – ответил я, обращаясь к Агари.
– Мне?
– Ты сказала, что для тебя десятое августа означает только дату похищения дочери. Мне еще тогда следовало сообразить. Но в начале этой истории эта дата имела то же значение для единственного человека – Аталии.
– А как ты догадался, что искать надо во дворе?
Это спросил Кравиц. Он перестал рыться в игрушках и выпрямился. В комнате стояла полутьма, и я не мог разглядеть его лицо, но он держался напряженно и не выпускал из руки пистолет, словно ждал, что она вот-вот сюда явится. Достав из кармана красный мячик, он начал с силой его мять.
– Оба раза, когда мы встречались, она шла со двора. В первый раз у нее в руках был пакет яблок, во второй – швабра и тряпка. Сегодня утром, когда я пришел к ней рассказать, что мы нашли тело, я зашел за дом и увидел, что здесь ничего нет. Я не сразу сообразил, но здесь нет яблонь, и убирать здесь нечего. Шваброй и тряпкой песок не моют. Значит, во дворе есть еще что-то.
– Где моя дочь?
Ее голос, произнесший эти три слова, перепрыгнул через две октавы, и это вывело меня из гипнотического морока этой маленькой тюрьмы.
– Который час?
– Пять минут девятого.
Проклиная себя, я сорвался с места. Я постоянно опаздывал на сутки. Скоро половина девятого. В это время исчезла дочь Аталии. Это было ее время. Остальные и дернуться не успели, а я уже сидел в машине, одной рукой набирая номер телефона, а другой выруливая на трассу.
– Кравиц.
– Слушаю.
Он тяжело дышал, видимо, гнался за мной.
– Мне нужен вертолет.
– Где я его тебе возьму?
– Ты хочешь увидеть девочку живой?
– Да.
– Тогда поднимай вертолет над песками Ришон-ле-Циона.
– Почему там?
– Вспомни о трупах Веславской, Абекассис, Леви и Маром. Их нашли в песках Ришона. Она убивает их там. Надо было еще вчера оставить там засаду.