— Брат, ты оскорбляешь короля!
— Ну так что же? Да, я оскорбляю его! А он разве не оскорбил меня, придумав такой план?
— Брат, одумайся! Сеймуры могущественны и пользуются громадной милостью короля.
— Да, у короля они в большой милости, зато народ достаточно хорошо знает их гордый, жестокий и надменный нрав, и как народ, так и знать презирает их! За Сеймуров — король, а за Говардов — весь народ, а это стоит гораздо большего. Король может возвысить Сеймуров, потому что они стоят неизмеримо ниже его, а Говардов он возвысить не может, так как они равны ему! Он даже не может унизить их! Екатерина Говард умерла на эшафоте — ну что же, король только сделался палачом, наш же фамильный герб не запятнался этим!
— Это — гордые слова, Генри!
— Они горды, как и должны быть горды слова Норфолька, Розабелла! Посмотри только на этого маленького лорда Гертфорда, графа Сеймура! Ему хочется доставить сестре герцогскую корону, он хочет дать мне ее в жены, потому что стоит моему отцу умереть, как я буду носить его корону. Заносчивые выскочки! Сестре — мою корону, брату — твою корону в герб… Нет, говорю тебе, что этого никогда не будет!
Герцогиня побледнела, и дрожь пробежала по ее гордому стану. Ее глаза пылали, и злобное слово уже дрожало на устах, но она сдержалась и силой воли заставила себя одуматься и успокоиться.
— Подумай об этом еще раз, Генри! — сказала она. — Не решай этого сейчас и окончательно. Ты говоришь о нашем величии, но забываешь о могуществе Сеймуров! Еще раз говорю тебе, что они достаточно могущественны для того, чтобы растоптать нас во прах, несмотря на все наше величие. И они могущественны не только сейчас, они будут еще могущественнее и впредь, потому что всем отлично известно, в каком духе и направлении ведется воспитание Эдуарда, принца Уэльского. Король уже стар, слаб и немощен. Смерть уже стоит около его трона и скоро схватит его в свои объятия. Тогда Эдуард станет королем; с его воцарением победа будет за протестантской ересью, и как бы велика ни была наша партия, мы будем бессильны и побеждены; да! мы станем угнетаемыми и преследуемыми!
— Так мы будем тогда бороться, а если понадобится — сумеем и умереть! — воскликнул граф. — Гораздо почетнее умереть на поле битвы, чем покупать жизнь ценою унижения!
— Да, очень почетно умереть на поле битвы, но, Генри, большой позор окончить свои дни на эшафоте. А это будет твоей участью, если ты на этот раз не смиришь своей гордыни и не примешь руки примирения, которую протягивает тебе лорд Гертфорд. Ведь ты оскорбишь его таким образом насмерть. Он отплатит тебе за это кровавой местью, как только очутится у власти!
— Пусть сделает так, если сможет! Моя жизнь в руке Господа. Моя голова принадлежит королю, но сердце — только мне самому, и я не хочу унизить его до степени товара, за который могу приобрести немножко безопасности и королевского благоволения.
— Брат, заклинаю тебя, подумай! — воскликнула герцогиня, не чувствуя более в силах сдержать свою страстную натуру и отдаваясь дикому бешенству. — Смотри, берегись разбивать также и мою будущность в своем гордом высокомерии! Умирай на эшафоте, если хочешь, я же хочу быть счастливой, хочу наконец после долгих лет горя и позора тоже получить свою долю в общей радости жизни. Я имею право на это и не откажусь от своего счастья, а ты не смеешь вырывать его у меня! Знай же, брат, я люблю Томаса Сеймура; вся моя страсть, все мои надежды устремлены к нему, и я не хочу вырывать эту любовь из своего сердца, не хочу отказываться от своего счастья!
— Ну что же, если ты любишь его, так выходи за него замуж! — воскликнул граф. — Стань женой Томаса Сеймура! Попроси нашего отца дать тебе согласие на этот брак, и я уверен, что он не откажет тебе. Он достаточно умен и рассудителен, чтобы лучше меня оценить выгоды, которые могут произойти благодаря нашему союзу с Сеймурами. Сделай так, сестра, выходи замуж за своего возлюбленного, я тебе не мешаю!
— Нет, ты мешаешь мне, и только ты один! — воскликнула герцогиня, разражаясь диким бешенством. — Ты отказываешься от руки Маргариты, ты хочешь насмерть оскорбить Сеймуров! Этим ты делаешь невозможным также и мой брак с Томасом Сеймуром. В гордом эгоизме своего высокомерия ты не замечаешь, что разбиваешь мое счастье. Ты только и думаешь о том, как бы оскорбить Сеймуров, я же говорю тебе: я люблю Томаса Сеймура; да, да, обожаю его, он — мое счастье, моя будущность и мое блаженство. Так сжалься же надо мной, Генри! Дай мне это счастье, которого я молю у тебя, словно благословения небес! Докажи, что ты любишь меня и готов принести мне такую жертву. Генри, я умоляю тебя на коленях! Дай мне мужа, которого я люблю! Склони свою гордую голову, стань мужем Маргариты Сеймур, чтобы Томас Сеймур мог стать моим!
Она и на самом деле встала пред братом на колени и умоляюще глядела на него, обливаясь слезами, сказочно прекрасная в своем страстном возбуждении.
Но граф не поднял ее, а, улыбаясь, отступил на шаг назад.
— Давно ли, герцогиня, — насмешливо сказал он, — вы клялись, что ваш секретарь Вильфорд является тем человеком, которого вы любите? Право же, тогда я поверил вам и верил до тех пор, пока однажды не застал вас в объятиях пажа. И в тот день я дал себе клятву никогда не верить вам, какими бы священными клятвами ни клялись вы мне, что любите кого-нибудь. Ну да, вы любите мужчину, но кого именно — это для вас все равно. Сегодня его зовут Томасом, завтра Арчибальдом или Эдуардом — как вам будет угодно!
В первый раз граф скинул маску и высказал сестре все презрение и гнев, который вызывало в нем ее поведение.
Герцогиня почувствовала себя при его словах так, будто ее ранили раскаленным железом. Она вскочила с колен и встала пред братом, задыхаясь, ее глаза метали бешеные взоры, ее лицо трепетало каждым мускулом и жилкой.
Теперь она была уже не женщиной, а львицей, которая готова без сожаления растерзать того, кто осмелился раздразнить ее.
— Граф Сэррей, вы — негодяй! — сказала она сквозь крепко стиснутые, дрожащие губы. — Если бы я была мужчиной, то ударила бы вас по лицу и назвала бы подлецом. Но, клянусь всемогущим Богом, вам не придется похвастаться впоследствии, что вы осмелились безнаказанно сказать мне все это! Еще раз — и уже в последний — я спрашиваю вас: хотите вы исполнить желание лорда Гертфорда? Согласны вы жениться на леди Маргарите и проводить меня с Томасом Сеймуром к алтарю?
— Нет, я не согласен и никогда не соглашусь! — решительно воскликнул граф. — Говарды не склонятся пред Сеймурами, и никогда в жизни Генри Говард не женится на женщине, которой он не любит.
— А, ты ее не любишь! — скрипя зубами, сказала герцогиня. — Ты не любишь леди Маргариты, и потому твоя сестра должна отказываться от своей любви и от того человека, которого она боготворит? А, ты не любишь сестры Томаса Сеймура? Это — не Джеральдина, которую ты боготворишь, которой ты посвящаешь свои стихотворения? Ну так хорошо же! Я открою, кто твоя Джеральдина! Я выведу ее на чистую воду, и тогда горе тебе и ей! Ты отказываешь мне в своей помощи, ты не даешь мне возможности пойти к алтарю с Томасом Сеймуром? Ну ладно же! В один прекрасный день я протяну тебе руку, чтобы помочь тебе и твоей Джеральдине взобраться на эшафот! — Увидев, как при этих словах испугался и побледнел граф, она продолжала с злорадным смехом: — Ага, ты испугался! Ужас заставляет тебя дрожать! Совесть говорит тебе, что самый крепкий столп добродетели может пошатнуться? Ты думал, что будешь в силах утаить от всех свою тайну, если закутаешь ее покровом ночи, подобно твоей Джеральдине, которая, как ты жалуешься в этом сонете, никогда не показывается тебе без черного ночного покрывала? Погоди только, погоди! Я зажгу для вас свет, от которого спадут все ваши вуали; я освещу ночь вашей тайны факелом, который окажется достаточно большим, чтобы поджечь тот костер, на котором придется тебе умереть вместе с твоей Джеральдиной!
— Ага, наконец-то ты показываешь мне себя в настоящем виде! — сказал Генри Говард, пожимая плечами. — Ангельская маска спала с твоего лица, и я вижу фурию, спрятавшуюся за ней. Теперь ты показала себя истинной дочерью своей матери, и только теперь я понимаю, сколько пришлось выстрадать отцу и почему он даже не отступил пред позором развода, только чтобы избавиться от подобной мегеры!
— Благодарю тебя, благодарю! — воскликнула герцогиня с резким смехом. — Ты переполняешь чашу своих преступлений! Тебе недостаточно, что ты доводишь до полного отчаяния свою сестру, так ты еще оскорбляешь мать! Ты говоришь, что мы — фурии!… Ну что же! Настанет день, когда мы станем ими и на самом деле, когда мы обернемся к тебе лицом Медузы, при виде которого ты обратишься в камень… Генри Говард, граф Сэррей! С этой минуты я становлюсь твоим непримиримым врагом! Крепче держи голову на плечах, потому что я поднимаю против тебя руку, в которой держу угрожающий меч! Береги тайну, которая дрожит в твоей груди, потому что ты сделал меня вампиром, и этот вампир высосет всю кровь из твоего сердца. Ты оскорбил мою мать, и я пойду расскажу ей это. Она поверит мне, потому что хорошо знает, насколько ты ненавидишь ее, знает, что ты достойный сын своего отца, а это значит быть благочестивым лицемером, негодяем, носящим добродетель на устах и порок в сердце…
— Замолчи! — крикнул граф. — Замолчи, говорю тебе, а то я забуду, что ты — женщина и моя сестра!
— О, пожалуйста, забудь про это! — язвительно сказала герцогиня. — Я давно забыла, что вы — мой брат, как и вы давно забыли, что вы — сын моей матери. Прощайте, граф Сэррей, я покидаю вас и ваш дворец и с этих пор буду жить у своей матери, разведенной жены герцога Норфолька. Но запомните: мы обе порываем с вами в нашей любви, но не в ненависти! Наша ненависть будет вечно и неизменно направлена на вас, и настанет день, когда она вас уничтожит! Прощайте, граф Сэррей! Мы увидимся с вами у короля!…
Она бросилась к дверям.
Генри Говард не стал удерживать ее. Он улыбаясь смотрел ей вслед и, когда она скрылась, сказал почти с состраданием: