— Я сама слышала, как он со слезами заклинал герцога, нашего отца, освободиться от ваших цепей, порвав с вами связь! — сказала молодая герцогиня Ричмонд.
Арабелла ничего не ответила; она только стиснула руки, и легкая бледность набежала на ее щеки.
— А почему ты так злишься на брата? — задумчиво спросила старая герцогиня.
— Почему я так сержусь на него, спрашиваете вы, мама? Потому что в его руках было все мое счастье и будущее, а он безжалостно и гордо ногами растоптал эти драгоценные сокровища своей сестры.
— Но ведь ты требовала от него слишком большой жертвы, — сказала мать. — Он должен был жениться на постылой женщине только для того, чтобы ты могла стать женой Томаса Сеймура!
— Вы, мама, защищаете Генри, а он тем не менее ежедневно поносит вас и еще вчера говорил, что находит вполне естественным и законным, что наш отец бросил вас, нашу мать!
— Ах да? — воскликнула герцогиня. — Ну хорошо же! Генри забыл, что я — его мать, так и я забуду, что он — сын мне. Я буду вашей союзницей. Мести нашим оскорбленным сердцам! Месть отцу и сыну!
Она протянула обе руки, и молодые женщины схватили их.
— Месть отцу и сыну! — повторили обе, и их глаза засверкали, а румянец залил щеки.
— Я устала сидеть словно узница в своем дворце и не сметь показываться при дворе из боязни встретиться там с мужем, — продолжала герцогиня Норфольк.
— Вам не придется больше встречаться с ним где бы то ни было! — лаконически ответила дочь.
— Пусть никто не осмелится смеяться и вышучивать меня! — воскликнула мисс Арабелла. — И когда всем станет известно, что он бросил меня, пусть узнают также, как заставила я его поплатиться за это!
— Томас Сеймур не может стать моим мужем до тех пор, пока жив Генри Говард; ведь Сеймур чувствует себя жестоко оскорбленным им, так как Генри отказался от руки его сестры! — сказала герцогиня Ричмонд. — Так давайте же подумаем, как и с чего мы начнем, чтобы поразить их обоих метким и верным ударом?
— Если три женщины решили действовать единодушно, то они могут быть уверены в благополучном исходе своей затеи! — сказала Арабелла, пожимая плечами. — Слава Богу, мы живем в царствование настолько благородного и великодушного короля, что он с такой же радостью смотрит на кровь своих подданных, как и на пурпур королевской мантии, и никогда не упускал случая подписать смертный приговор.
— Да, но на этот раз он может поколебаться, — сказала герцогиня. — Он не решится покуситься на голову представителей самого знатного и могущественного рода во всем королевстве!
— Вот именно риск и подстрекнет его скорее всего! — засмеялась герцогиня Ричмонд. — И, чем труднее покажется снять с кого-либо голову, тем нетерпеливее будет он желать сделать это! Король ненавидит и моего отца, и моего брата и будет только благодарен нам, если мы поможем ему превратить ненависть в карающее правосудие.
— Ну так давайте обвиним их обоих в государственной измене! — воскликнула Арабелла. — Герцог замышляет измену: ведь я могу и хочу присягнуть в том, что он зачастую называл короля кровожадным тигром и безжалостным тираном, человеком без совести и веры, который кокетничает, изображая, будто является источником и оплотом религии.
— Если он говорил это и вы слыхали это, то вы обязаны донести королю, если сами не хотите быть обвиненной в государственной измене! — торжественно воскликнула молодая герцогиня Ричмонд.
— А разве вы не заметили, что с некоторых пор герцог носит тот же герб, что и король? — спросила герцогиня Норфольк. — О, в горделивом честолюбии своей души он не довольствуется тем, что является первым слугой страны, а хочет сам стать ее королем и повелителем!
— Скажите это королю, и уже завтра голова скатится с плеч изменника. Король ревнив к власти, как только женщина может ревновать возлюбленного. Скажите ему, что герцог носит его герб, и погибель герцога будет несомненной!
— Я скажу ему это! — твердо произнесла герцогиня Ричмонд.
— В гибели отца можно не сомневаться, а вот что у нас будет для сына?
— Самое верное и безопасное средство, которое с такой же меткостью отправит его на тот свет, с какой поражает крошечная пуля самого гордого оленя. Генри любит королеву, и я докажу это королю, — сказала молодая герцогиня Ричмонд.
— Так идем же к королю! — нетерпеливо воскликнула Арабелла.
— О нет! Это может обратить на себя внимание и легко разрушить весь наш план, — сказала герцогиня Ричмонд. — Сначала поговорим с графом Дугласом и выслушаем, что он нам посоветует. Пойдемте! Нам дорога каждая минута! Дело нашей женской чести требует мести. Мы не можем и не желаем оставлять безнаказанными тех, кто надругался над нашей любовью, оскорбил нашу честь и попрал ногами самые священные природные узы!
IIВОССТАНОВЛЕНИЕ В ПРАВАХ
Печально и замкнувшись в себе сидела принцесса Елизавета в своей комнате. Ее глаза покраснели от слез, и по временам она с силой стискивала рукой сердце, словно желая подавить его стон боли.
Безутешным, блуждающим взором обводила она комнату, и окружающая ее пустота причиняла ей двойное страдание, так как свидетельствовала о ее заброшенности, о позоре, все еще не снятом с нее. Ведь при иных обстоятельствах этот день был бы для всего двора праздником и все спешили бы принести ей свои поздравления.
Ведь сегодня был день рождения Елизаветы; в этот день четырнадцать лет тому назад дочь Анны Болейн увидела свет.
Дочь Анны Болейн! В этом-то и был весь секрет ее заброшенности. В этом и была причина того, что ни одна дама, ни один мужчина из всех придворных не вспомнили о дне ее рождения, потому что это было бы в то же время воспоминанием об Анне Болейн, о прекрасной и несчастной матери Елизаветы, которой пришлось поплатиться смертью за краткий миг величия и счастья…
К тому же сам король Генрих VIII объявил свою дочь незаконнорожденной и недостойной прав престолонаследия.
Таким образом, день рождения был для Елизаветы только еще одним оскорблением и унижением.
Раскинувшись на диване, она думала о безрадостном, полном унижений прошлом, об одиноком, безрадостном будущем.
Она была принцессой и не обладала правами, принадлежавшими ей по происхождению от короля; она была совсем юной и была осуждена на печальное отречение от всех радостей и наслаждений юности, а ее пламенное, страстное сердце было приговорено к вечному сну смерти. Ведь когда дофин Франции попросил ее руки, то Генрих Восьмой ответил, что незаконнорожденная Елизавета недостойна быть женой принца крови. Вместе с тем, чтобы отпугнуть также и других женихов, он объявил во всеуслышание, что никто из его подданных не должен осмелиться покушаться на руку королевских дочерей, а тот смельчак, который решится пожелать взять ее в жены, будет наказан как государственный преступник.
Таким образом, Елизавета была обречена оставаться незамужней, а ведь она любила, она таила одно только желание — стать женой своего возлюбленного и переменить гордое звание принцессы на имя графини Сеймур.
С тех пор как она полюбила его, для нее открылся новый мир, новое солнце взошло для нее, и пред чарующим шепотом любви должны были сами собой смолкнуть гордые, манящие голоса честолюбия. Елизавета уже не думала о том, что никогда не будет королевой; ее огорчало только то, что она не будет женой Сеймура. Она уже не хотела царствовать, а желала только быть счастливой, и все ее счастье заключалось в одном Томасе Сеймуре.
Обо всем этом думала она, сидя в своей одинокой комнате утром в день своего рождения, и покрасневшие от слез глаза и болезненно вздрагивавшие губы свидетельствовали, сколько уже плакала она сегодня, сколько вообще выстрадала эта четырнадцатилетняя девушка.
Но она решила прогнать от себя все эти мысли, она не хотела доставлять повсюду снующим и шпионящим, дерзким и насмешливым придворным лишний повод для торжества, не хотела дать им возможность видеть на ее лице слезы и радоваться ее страданиям и унижению. Это была гордая, полная решимости душа; Елизавета лучше бы умерла, чем приняла от придворных знаки сочувствия и сожаления.
— Буду работать! — сказала она себе. — Работа — лучший бальзам против страданий.
Она взялась за искусную вышивку шелком, начатую ею для бедной, несчастной подруги Анны Клевской, отвергнутой третьей супруги Генриха. Однако работа заняла только ее пальцы, но не отвлекла от мыслей.
Вдруг послышался сильный стук в дверь, и на пороге появилась Екатерина.
— Королева! — воскликнула Елизавета. — Вы приходите ко мне в такой ранний утренний час?
— А разве я должна была ждать вечера, чтобы поздравить мою Елизавету с днем рождения и пожелать ей счастья? — спросила Екатерина. — Или вы, быть может, думали, я не знаю, что сегодня день вашего рождения и что вы выходите из лет детства навстречу гордому и полному надежд девичеству?
— Полному надежд? — печально повторила Елизавета. — У дочери Анны Болейн нет надежд, и когда вы говорите о дне моего рождения, то напоминаете мне этим только о позоре, окружившем его.
— Этот позор больше не тяготеет над вами! — воскликнула Екатерина и, нежно обвив принцессу за шею, протянула ей свиток, сказав: — Возьмите это, Елизавета, и пусть эта бумага явится для вас знамением радостного и блестящего будущего! По моей просьбе король издал этот указ, а мне он дал радость доставить его вам.
Елизавета развернула свиток, прочитала его, и радостное выражение осветило все ее лицо.
— Признана! Я признана! — воскликнула она. — Позор рождения снят с меня! Елизавета больше не незаконнорожденная, а принцесса крови!
— И может когда-нибудь стать королевой! — улыбаясь сказала Екатерина.
— О! — воскликнула Елизавета, — не это переполняет меня радостью! Я радуюсь тому, что с моего имени снят позор и я могу с гордостью произнести имя своей матери! О, мать моя, мать! Теперь ты можешь спокойно спать в могиле, так как она более уже не обесчещена! Анна Болейн была не любовницей, а законной супругой короля Генриха, и Елизавета — его законная дочь! Благодарю Тебя, Боже мой, благодарю Тебя! — пылкая девушка бросилась на колени и подняла к небу руки и взор. — Просветленный дух моей матери! — торжественно сказала она. — Призываю тебя, явись ко мне! Осени