Только Кэтрин вошла в его кабинет, он, протягивая вперед руки, подошел к ней так быстро, как только позволяла ему забинтованная нога.
— Нет, миледи Латимер, не нужно делать реверансов. Прошу вас, садитесь. — Он указал на кресло по другую сторону от камина, на котором стояла огромная ваза с розами.
— Какие красивые цветы, — сказала Кэтрин, вдыхая аромат и пытаясь успокоиться. — Надеюсь, ваше величество здоровы?
— Да, и надеюсь, что скоро мне станет еще лучше. Не томите меня, миледи, у вас есть что сказать мне? — Он жадно смотрел на нее.
Как только слова сорвутся с ее губ, пути назад не будет. Кэтрин заставила себя улыбнуться.
— Да, ваше величество. Для меня будет большой честью принять ваше милостивое предложение.
Лицо короля изменилось, осветившись радостью.
— Вы сделали меня счастливейшим человеком на земле, — срывающимся голосом произнес он, и на глаза его навернулись слезы. — Кэтрин, я надеялся и молился об этом. — Впервые король назвал ее по имени.
— Господь привел меня к вам, — ответила она. — Пусть Он дарует нам счастье.
Король привлек ее к себе. И поцеловал по-настоящему, со страстью.
— Я сделаю вас счастливой, — промурлыкал монарх. — У вас будет все, что вы захотите, моя дорогая.
— Я постараюсь от всего сердца быть вам хорошей женой, сир, и хорошей королевой.
Тот усмехнулся:
— Не называйте меня «сир» наедине, Кэтрин, не сейчас. Зовите меня Генрих или Гарри. И, если можно, я буду звать вас Кейт! О, моя дорогая, мне не дождаться момента, когда я смогу показать вас всему миру. Не думал, что когда-нибудь еще познаю такую радость.
Кэтрин молилась про себя: лишь бы он не заметил, что она не испытывает таких бурных чувств. И ответила на его поцелуй со всем пылом, какой только могла изобразить, делая вид, что ничего более прекрасного с ней просто не могло произойти. Ей вдруг пришло в голову, что отныне она будет жить во лжи. О Том, Том, что я наделала?
Генрих — она должна приучить себя думать о нем так — настоял на встрече с его дочерями. Они приезжали в Гринвич на следующий день. О скорой свадьбе короля пока широко объявлять не будут, так как он желал какое-то время безраздельно владеть Кэтрин, однако Мария и Елизавета должны знать: у них появится новая мачеха.
Вернувшись ко двору, Кэтрин привезла с собою Анну. Это казалось вполне уместным и давало ей моральную опору. Генрих сам проводил ее в свой личный сад, где в маленьком банкетном домике ждали принцессы. Вообще-то, по закону они теперь не были принцессами, поскольку обеих объявили незаконнорожденными, но Кэтрин привыкла думать о них так, к тому же о Марии и Елизавете все равно говорили с таким же почтением, как если бы они были законными дочерями короля.
Будущей королеве не терпелось познакомиться с ними, и она надеялась, что понравится им. У нее накопился богатый опыт в исполнении роли мачехи, и Кэтрин была готова снова войти в нее, испытывая сочувствие к этим двум юным созданиям, которые потеряли матерей при трагических обстоятельствах.
Когда вошел отец, его дочери встали — Мария держала сестру за руку — и сделали изысканные реверансы. Кэтрин заметила, что у обеих рыжие волосы, как у короля, только у того уже с проседью. Марии далеко за двадцать, и она не красавица: маленького роста, худая, со вздернутым носом, твердым подбородком, близорукая и бледная, взгляд нервный. Елизавета, которой в сентябре исполнится десять, выглядела более уверенной. У нее были острые черты лица, яркие умные глаза и повелительные манеры.
Генрих поцеловал дочерей.
— Мое сердце радуется при виде вас, — сказал он им, и те заметно расслабились. — Я хочу познакомить вас с леди Латимер, которая станет вашей мачехой.
— Я рада за вас, сир! — произнесла Мария глубоким, почти мужским голосом. — Леди Латимер, мои поздравления. Я слышала о вас много хорошего. И с признательностью вспоминаю вашу матушку. Она преданно служила моей матери.
— Приятно познакомиться с вами, миледи, — приветствовала ее Елизавета. — Надеюсь, вы и мой отец будете очень счастливы.
Кэтрин испытала истинное удовольствие.
— Я постараюсь быть хорошей матерью и подругой вам обеим.
Генрих предложил всем сесть и велел, чтобы в банкетный домик подали вина. Его принесли вместе с разными сластями.
— Золоченые марципаны! — воскликнула Елизавета и взяла сразу два.
— Она сладкоежка, как я, — улыбнулся Генрих.
— Слава летит впереди вас, миледи, — сказала Мария, обращаясь к Кэтрин. — Я слышала, вы очень образованны.
— Не смею думать, что могу сравниться с вашей милостью в этом отношении, — отозвалась Кэтрин, — но я с большим удовольствием позанималась бы вместе с вами и с леди Елизаветой, конечно.
— Увы, я редко бываю при дворе, — обиженно проговорила последняя.
— Вы еще слишком юны. Двор — нездоровое место для детей, — сказал король.
— Вот почему Эдуард почти никогда здесь не бывает, — объяснила Елизавета Кэтрин.
— Я не могу рисковать его здоровьем, — заявил Генрих. — Он мой единственный сын. — Глаза его встретились с глазами Кэтрин; она понимала, чего король от нее ждет.
— Я скоро вернусь. — Генрих встал. — Сидите, леди. Не нужно церемоний. — И направился в сторону своих покоев.
— Я так рада, что у нас теперь другая мачеха. — Елизавета взяла Кэтрин за руку. — Прошлая немного загуляла. — Девочка смутилась.
— Никогда не была о ней высокого мнения, — заметила Мария, — поэтому ее падение не так сильно потрясло меня, как некоторых.
— Мне она нравилась, — произнесла Елизавета, — хотя я редко ее видела. Это было ужасно, то, что случилось с ней, как… — Голос ее стих.
Как с ее собственной матерью. Ужасно жить, зная, что твой отец, как бы ни был он прав, отправил твою мать на жестокую, кровавую смерть. Это окрасит в особые тона все воспоминания о ней. Конечно, у Елизаветы их было немного, ведь ей еще не исполнилось и трех лет, когда казнили Анну Болейн.
— Вы должны попытаться выбросить ее из головы, — сказала Кэтрин. — Но, если когда-нибудь захотите поговорить, я готова вас выслушать.
— Я не хочу об этом думать, — заявила Елизавета. — И никогда не выйду замуж. Плохие вещи случаются, если вступаешь в брак.
Кэтрин было грустно слышать от Елизаветы такие слова, тем не менее подобные мысли с ее стороны вполне оправданны, учитывая судьбы ее матери и мачехи.
— Глупости! — возразила Мария. — Я бы хотела выйти замуж. Мы обе должны будем слушаться воли отца в этом деле. — В голосе ее звучала тоска, как будто она мечтала о браке.
Давно уже ходили разговоры о новых партиях для нее, но ничего не получалось. Печально было наблюдать, как подавлены обе принцессы омрачившими их юные годы трагедиями.
— Ваша мать была предана моей, — говорила Мария Кэтрин. — Она облегчила ей жизнь в трудные времена.
Елизавета явно занервничала. Это ее мать устроила королеве Екатерине трудные времена. Как бы ни были с виду близки сестры, прошлое навсегда встало между ними невидимой стеной.
— У меня есть несколько вещей, которые подарила мне и моей матери королева Екатерина, — сказала Кэтрин Марии. — Я покажу их вам.
Лицо Марии изменилось.
— Мне бы этого очень хотелось. У меня так мало от нее осталось. Елизавета, перестаньте набивать живот и уберите локти со стола. — Было ясно, что Мария привыкла по-матерински наставлять — или подавлять — свою сводную сестру.
Елизавета скривилась. Как только Мария отвернулась, чтобы приветствовать возвращавшегося отца, она стащила пирожное и засунула его себе в рот. Кэтрин сдержала улыбку.
После этого по распоряжению короля Кэтрин часто бывала при дворе. Его намерения по отношению к ней, казалось, ни для кого не составляли тайны, и она обнаружила, что люди стали относиться к ней с новым почтением. Кэтрин поделилась своими планами на будущее с близкими. Маргарет пришла в неописуемый восторг. Дядя Уильям появился в доме на Чартерхаус-сквер с огромным букетом цветов и добрыми пожеланиями, а отец Катберт прислал ей теплые поздравления. Даже архиепископ Кранмер заглянул к Кэтрин. Под его неброской наружностью скрывался замечательный ученый и государственный деятель, и он был горячим поборником реформ.
— Мы все обрадованы новостью, дорогая леди, весьма обрадованы, — проговорил Кранмер, с благодарным кивком принимая от Кэтрин кружку клубничного напитка ее собственного изготовления. Под «всеми» он подразумевал обосновавшихся при дворе реформистов. — Вы известны своей ревностью к Евангелию.
Архиепископ подталкивал ее открыться ему, но Кэтрин понимала, что ей нужно вести себя осмотрительно.
— Как и ваша милость, я восторгаюсь реформами его величества. Он подобен второму Соломону. Более того, он вывел нас из Вавилонского пленения. — Кэтрин надеялась, что ее слова передадут больше того, что она осмелилась произнести вслух.
Кранмер выглядел довольным.
— Некоторые из нас надеются, что его величество пойдет немного дальше в религиозной политике. Есть люди, которые боятся, как бы его не сманили к возврату в прошлое. Может быть, мы беспокоимся напрасно. Но вы, мадам, находитесь в уникальном положении, чтобы повлиять на него. Он прислушается к вам.
Кэтрин не ожидала такого недвусмысленного намека.
— Я всего лишь женщина, ваша милость. Он прислушивается только к богословам вроде вас. Если Господь захочет, чтобы я стала инструментом в Его руках, Он даст понять это. А я хочу всего лишь поступать правильно.
Архиепископ с уважением взглянул на нее:
— Да поможет вам Бог в вашем деле. — Кранмер благословил Кэтрин и ушел.
Король принудил шотландцев согласиться на брак принца Эдуарда с их королевой. В начале июля договор об этом был заключен в Гринвиче, и при дворе устроили торжества. Генрих пребывал в кипучем настроении, ведь теперь он мог поддержать императора и объявить войну Франции, с которой тот враждовал. Разбить извечных врагов Англии — французов — было его давней мечтой.
Кэтрин не позволяла себе много думать о Томе Сеймуре, а тот мог оказаться вовлеченным в назревавший конфликт. Чувства вины и сожаления поглощали ее. Получил ли он письмо? Ненавидел ли ее за то, что она его бросила? Дядя Уильям, владевший конфиденциальной информацией, доступной служившим в личных покоях короля, слышал, что Том находился в Брюсселе, а теперь его вроде бы вызывают обратно.