— Я хочу найти какое-нибудь занятие для леди Марии, — сказала она ему однажды, когда они сидели над затертым томиком Цицерона. — Ваша дочь хорошо образованна, и ей нужно дело. Я размышляла о том, что следует перевести на английский парафраз Евангелия Эразма Роттердамского, и подумала, не захочет ли леди Мария принять в этом участие, если вы считаете, что она достаточно хорошо владеет латынью, и одобрите это.
— По-моему, отличная идея! — обрадовался Генрих. — И ей будет интересно. Да, думаю, она достаточно хорошо знает латынь и справится с задачей, но это большое дело. Вы планируете взять часть перевода на себя?
— Нет, моя роль будет чисто наблюдательная. У меня как королевы слишком много разных обязанностей.
Генрих сжал ее руку:
— Вы покажете прекрасный пример покровительства религиозной учености. Это можно только одобрить!
Екатерина была тронута его похвалой.
— Я хочу помочь тем, кто имеет усердие в вере и жаждет получить простое и ясное понимание Божьих дел. У меня нет намерения превращать их в пытливых исследователей величайших тайн или во вздорных, непочтительных спорщиков о Библии, но пусть они будут верными последователями Слова Божия.
— Эразма это порадовало бы. В детстве я один раз встречался с ним. Он был величайшим ученым своего поколения.
Она согласилась:
— Я всегда стремилась жить по его завету просвещенной добродетели. Можно только аплодировать желанию этого ученого мужа видеть священные тексты на исконных языках, что позволило нам достичь более глубокого понимания их сути.
Генрих кивнул:
— Он лелеял идеал мирного сотрудничества в религиозных делах, но немногие ему внимали. Я сам пытался достичь этого и понимаю, с какими трудностями он столкнулся. Но его не интересовали доктрины. Он целиком отдавался вере и преданному служению. Он не стал бы ввязываться в споры, направленные против Лютера. Некоторые говорили, мол, он снес яйцо, а Лютер его разбил, но сам Эразм опровергал это.
— Если бы он еще был жив, — сказала Екатерина.
— Ему не понравилось бы, как искажены и используются в качестве оружия в спорах о религии его заветы. Но вы расширите сферу понимания трудов Эразма, а это неплохо.
— Я думала, что следует привлечь к работе и других людей. Мастер Ашэм порекомендовал доктора Юдолла, который, по-моему, возглавлял Итон. Он опубликовал учебник латыни. — К тому же, как и Ашэм, был реформистом, что радовало Екатерину.
Генрих нахмурился:
— Хм… У Юдолла дурная репутация. Пару лет назад его вынудили покинуть Итон после содомии с одним из студентов. Этого человека следовало повесить, но его друзья при дворе обратились ко мне с отчаянными мольбами о помиловании, ссылаясь на ученость Юдолла, и я заменил наказание на тюремное заключение. Он выказал великое раскаяние и стал другим человеком. Через год я освободил его.
Екатерина была потрясена.
— Мастер Ашэм сказал моей сестре, что доктор Юдолл — серьезный и любящий науку человек, пользующийся известностью как переводчик. Неужели он не знал об этом обвинении?
— Люди меняются, — отозвался Генрих, — и когда человек получил заслуженное наказание, его должно прощать. Так как Юдолл любит маленьких мальчиков, сомневаюсь, что он будет представлять угрозу для вас или Марии. Он хороший ученый и не рискнет попасться на том же еще раз. Тогда ему не будет пощады.
— Я читала его перевод книги «Апофтегматы» Эразма, — сказала Екатерина. — Очень впечатляет. Если вы не против, я дам ему шанс и присмотрю за ним.
— Мария не будет видеться с Юдоллом слишком часто. А лучшего человека для этой работы не найти. Только держитесь начеку, Кейт.
Мария была счастлива, что ее привлекли к работе, и обрадовалась за доктора Юдолла, которому поручили перевод. Она была очень наивной молодой женщиной и, как подозревала Екатерина, не слышала или если слышала, то не поняла, в чем провинился доктор. Леди Мария порозовела от удовольствия, когда Екатерина попросила ее заняться Евангелием от Иоанна, самой сложной книгой Нового Завета.
— Я знаю, вы прекрасно справитесь с этой работой, — сказала Екатерина, радуясь удаче: она смогла сделать что-то хорошее для своей падчерицы.
Она обставила дело так, что Юдолл встречался с Марией только в ее присутствии. Сперва этот человек не понравился Екатерине, и она предпочла не приближать его к себе, но, когда ознакомилась с его переводом, поняла, что Ашэм и Генрих не ошибались в нем.
Екатерина хотела бы иметь дядю Уильяма своим камергером, однако тот в последнее время болел и все реже бывал при дворе. Ей не хватало его ободряющего присутствия рядом и мудрых советов; состояние здоровья любимого дядюшки вызывало у нее беспокойство. Но все-таки с ней была Анна в качестве главной леди ее личных покоев; вместе с ней службу несли Маргарет, тетя Мэри и Магдалена Лейн, все добрые подруги и родственницы Екатерины.
Сидя среди своих помощниц, занятых шитьем или совместным чтением, она почитала себя счастливицей оттого, что в числе ее придворных дам находились герцогиня Саффолк и леди Хоби, образованная женщина, муж которой, сэр Филип, был уважаемым дипломатом. Хотя какое ей дело до этого? Леди Хартфорд вела себя резко до неприличия и явно держалась весьма невысокого мнения о Екатерине, подозревавшей, что эта особа злится из-за данной ею брату ее мужа отставки. Екатерина с радостью уволила бы ее, но леди Хартфорд так умно отпускала свои шпильки, что жалобы на них прозвучали бы глупо, да и, кроме того, лучше было не наносить новых обид Сеймурам.
Бесстрастная Сюзанна Гилман была очень симпатична Екатерине: эта фламандская художница бросила свое ремесло, чтобы служить камеристкой у королевы, и исполняла некоторые ее личные поручения. Генрих посчитал необходимым написание нескольких портретов своей новой королевы, предчувствуя большой спрос на них, и обещал, что запечатлеть ее поручит своему художнику Гансу Гольбейну. Тот уже сделал набросок с Анны и очень верно ухватил ее черты, но был очень занят другими заказами короля, а потому Екатерина с удовольствием стала патронировать другим мастерам: полному и суетливому Джону Беттсу и еще одной обретавшейся при дворе фламандской художнице — Левине Теерлинк; назначение последней на должность придворного живописца было уникальным явлением и большой честью для женщины. Про себя Екатерина думала, что талантом она уступает Сюзанне Гилман: у всех, кого рисовала Теерлинк, руки были тонкие как палки.
Сегодня королева и ее дамы вслух читали друг другу отрывки из Писания, после чего завязалась оживленная дискуссия. Екатерина почти не сомневалась в том, что большинство женщин, сформировавших ее ближний круг, были тайными протестантками. Это тоже примиряло ее с леди Хартфорд. Все они старались не высказывать открыто слишком спорных взглядов. Даже несдержанная на язык леди Саффолк соблюдала в этом смысле осторожность, хотя с епископами не церемонилась и дала своему щенку-спаниелю кличку Гардинер.
— К ноге, Гардинер! В угол, Гардинер! — под взрывы хохота командовала она песику.
Екатерина улыбалась, холодея при мысли о том, что случится, если их тайные убеждения когда-нибудь раскроют. «Гнездо еретичек», — так назвал бы настоящий Гардинер покои королевы, открой ему кто-нибудь правду.
Памятуя о срединном пути, которого держался король, Екатерина предусмотрительно попросила назначить своим подателем милостыни католика, епископа Чичестерского, однако все священники при ее дворе были из реформистов. Среди них обретался и старый друг Екатерины Майлс Ковердейл, переводчик Библии на английский. Несмотря на все меры предосторожности, религиозные радикалы стекались к маленькому двору королевы для участия в дебатах. Одним из них был королевский священник Николас Ридли, недавно избежавший обвинения в ереси, другим — ведший зажигательные речи духовник леди Саффолк Хью Латимер. Он привел с собою своего друга Николаса Шэкстона, которому запретили проповедовать. Все трое свободно излагали свои взгляды на собраниях у Екатерины. Королева тревожилась, как бы Гардинер и католическая фракция не посчитали, будто она собирает вокруг себя диссидентов, поэтому предупреждала всех, кто приходил к ней, что все выражаемые мнения не должны противоречить направлению проводимых королем реформ. И так как на этих диспутах иногда присутствовал Генрих, а сама Екатерина снискала многочисленные похвальные отзывы, даже Гардинер не мог бы ничего сказать против нее.
Однажды теплым летним вечером Генрих пришел в покои Екатерины и жестом велел дамам удалиться.
— Боже, как я устал! — воскликнул он, опускаясь в глубокое кресло, всегда стоявшее наготове для него.
Екатерина встала и налила королю вина.
— Епископ Гардинер снова докучал вам? — поинтересовалась она.
Генрих шумно вздохнул и с благодарностью принял от нее кубок.
— Да, в Лондоне из-за жары появилась чума, и он считает это выражением гнева Господня, потому что королевство заражено ересью.
— Чума? — Остального Екатерина почти не слышала. — О нет!
— Не волнуйтесь, Кейт, в Хэмптон-Корте вы в относительной безопасности. Если бы я чувствовал угрозу, меня бы уже здесь не было! Однако в Лондоне много смертей, и я объявил, что никто из Сити не должен приближаться ко двору ближе чем на семь миль. А также запретил всем, кто находится здесь, ездить в Лондон и возвращаться сюда.
— Какое облегчение слышать это, — произнесла Екатерина, опускаясь на колени у его ног. — Я слышала об этих летних эпидемиях и всегда радовалась, что нахожусь далеко.
— Со мной вам ничто не грозит, — сказал Генрих и погладил ее по плечу.
— И Гардинер винит в этом ересь?
— Гардинер любое зло приписывает влиянию ереси.
Екатерина набралась смелости — надо же с чего-то начинать — и сказала:
— Генрих, почему вы слушаете этого человека? Все видят, что он тянет вас назад, к примирению с Римом.
Король убрал руку с ее плеча. Последовала долгая пауза. Екатерина не смела поднять на него глаз.
— Я не дурак, Кейт, — мягко произнес он. — И понимаю, что по душе Гардинеру. Но ему придется разочароваться. Тем не менее он небездарный человек, и его мысли по многим вопросам совпадают с моими.