Как только Уилл ушел, Екатерина вызвала к себе в кабинет Анну, леди Саффолк, Нан Хартфорд, Магдалену Лейн, леди Тирвитт и других своих дам протестантских убеждений.
— Избавьтесь от всех компрометирующих вещей, которые есть в моих покоях, — распорядилась она, понизив голос, так как понимала, что никто из посторонних не должен ее услышать. Она посмотрела на каждую из женщин строгим, многозначительным взглядом. — Это будет мудро.
Дамы закивали и быстро разбежались исполнять поручение. В течение дня Екатерина замечала, как они куда-то исчезали одна за другой и возвращались через час или около того. Она размышляла, сколько дорогих религиозных книг было выброшено в Темзу или сожжено, но спрашивать об этом не осмеливалась.
Вечером в сопровождении Анны и Магдалены, шедшей впереди со свечой в руке, Екатерина прошла в спальню короля. Она застала Генриха за разговором с джентльменами.
— Мадам! — сказал он, завидев ее. — Какой приятный сюрприз. Садитесь.
Сэр Энтони Денни поспешно освободил кресло у очага, и Екатерина, занимая место, благодарно улыбнулась ему. Она постаралась одеться изысканно и заметила, что Генрих задержал взгляд на низком вырезе ее платья и жемчужном ожерелье, лежавшем на светлой коже груди. Женское оружие может быть очень эффективным в ходе словесной битвы, это Екатерина учла.
Генрих впивался в нее взглядом прищуренных глаз:
— Итак, мадам, вы снова пришли поговорить о религии? Вы намерены разрешить мои сомнения? Так как некоторые из сделанных вами мне заявлений можно интерпретировать по-разному.
Екатерина мысленно приказала себе не волноваться и не возражать слишком горячо. Будь смиренной, пусть даже это убивает тебя. Льсти ему.
— Сир, я не хотела, чтобы вы восприняли так мои невежественные слова! — воскликнула она. — Вашему величеству, так же как и мне, известно, какими слабыми и несовершенными создал Господь нас, женщин, и что мы предназначены для того, чтобы находиться во власти мужчин, подчиняться им как своим руководителям и согласовывать с ними все наши поступки. — Она помолчала, видя, что Генрих наблюдает за ней и слушает благосклонно, что придало ей смелости продолжать. Скромно потупив взор, Екатерина заговорила: — Когда Господь создал мужчину по своему подобию, наделив особым даром совершенства, он сотворил женщину из мужчины, который должен управлять, распоряжаться и руководить ею. Женская слабость и природное несовершенство требуют снисхождения и помощи, чтобы мужской мудростью восполнялись ее недостатки.
Она подняла взгляд и увидела, что Генрих одобрительно кивает; его джентльмены с мудрым видом склоняли головы. Один из них — Джордж Благге, особенно симпатичный Екатерине, усмехался.
Улыбнувшись своему супругу, она продолжила:
— Так как Господь создал эту естественную разницу между мужчиной и женщиной, а ваша милость столь превосходно одарены и мудры, а я, недалекая бедная женщина, безмерно уступаю вам во всех качествах, конечно, ваше величество не нуждается в выслушивании моих неразумных суждений по религиозным вопросам. Я всегда буду следовать мудрым наставлениям вашего величества как своей единственной опоры, верховного главы и руководителя здесь, на земле, после Господа.
Генрих нахмурился:
— Клянусь Святой Девой, вы прекрасно знаете, что спорили со мной! Вы взяли на себя роль доктора богословия, Кейт, и наставляли меня, а не слушались моих наставлений.
Екатерина быстро соображала:
— Вы сильно ошиблись во мне, сир, так как я всегда держалась мнения, что женщине не пристало, и это даже нелепо, брать на себя роль наставницы или учителя собственного мужа. Скорее уж она должна учиться у него и извлекать уроки. И когда я взяла на себя смелость спорить с вашим величеством, то сделала это не для того, чтобы высказать свое мнение, а ради развлечения вас спором, дабы вы ненадолго позабыли о своих недугах и получили хоть немного облегчения. Я наделась, что мне самой будет полезно выслушать ученое мнение вашего величества.
Генрих вдруг заулыбался ей:
— Так ли, дорогая? И ваши доводы не таили в себе подвоха? А коли так, мы с вами снова лучшие друзья! Идите сюда.
Екатерина подошла, и он обнял и поцеловал ее, не заботясь о том, что его джентльмены смотрят на это и тайком улыбаются. Отпустив ее, король глубоко вздохнул:
— Слова, произнесенные вами, принесли мне бо́льшую радость, чем могло бы дать известие о том, что я получу сто тысяч фунтов. Никогда больше я не подумаю о вас плохого. — Генрих поцеловал ей руку.
Екатерина оставалась с ним допоздна, они беседовали, играли в карты, и спать она легла, чувствуя себя много лучше. Омрачало ее мысли лишь воспоминание о вынужденном очернении себя и своего пола, ибо она не испытывала сомнений в том, что женский разум ни в чем не уступает мужскому. Но заявить такое во всеуслышание — это была бы ересь почище доктрины Лютера!
На следующий день с самого утра по-весеннему светило апрельское солнце. После полудня Генрих пригласил супругу прогуляться с ним по его личному саду. Деревья были усыпаны цветом. Король с королевой устроились в банкетном домике и болтали за кувшином вина, а члены их свит прохаживались по дорожкам рядом с клумбами, где только-только начинали распускаться цветы.
Екатерина рассказывала Генриху, насколько она продвинулась в составлении нового молитвенника, не забывая интересоваться его мнением по поводу отобранных ею текстов, как вдруг услышала мерный топот марширующих ног.
Звук приближался. Она в тревоге подняла взгляд, сразу решив, что ее одурачили, и увидела: Генрих тоже встревожился, поднимается на ноги и багровеет от гнева.
Железные ворота, расположенные прямо напротив банкетного домика, распахнулись настежь, и в сад вошел лорд-канцлер Ризли во главе многочисленного отряда королевской стражи. Боже, да их было человек сорок!
Екатерина обмерла от страха. Неужели Генрих заморочил ей голову, создав ложное чувство безопасности, и сыграл злейшую шутку? А теперь за ней все-таки пришли? Она не могла унять сотрясавшую тело дрожь.
Однако король грозно двинулся к Ризли; лицо его было маской гнева.
— Что вы себе позволяете, милорд канцлер?
Ризли пал на колени, а стражники начали испуганно переглядываться, явно пребывая в замешательстве. Екатерина едва смела вдохнуть; встретиться взглядом с кем-нибудь из собравшихся вокруг дам она тоже не решалась.
Лорд-канцлер, сильно взволнованный, говорил что-то, но расслышать его слова Екатерина не могла. Однако ответ Генриха прозвучал громко и отчетливо:
— Негодяй! Отъявленный негодяй! Ублюдок! Дурак! — громыхал король. — Убирайся с глаз моих!
Дальше перед глазами у нее развернулось достойное созерцания зрелище: лорд-канцлер Англии улепетывает прочь, сверкая пятками, а следом за ним уносят ноги стражники, будто за ними гонится стая адских псов. Генрих, хромая, вернулся к Екатерине; он все еще кипел от гнева, хотя попытался улыбнуться.
— Кажется, вас чем-то обидел милорд канцлер, сир, — сказала она, дрожа, но понимая, что опасность миновала. — Не знаю, чем он вызвал ваш справедливый гнев, но смиренно молю вас быть к нему снисходительным.
— Ах, бедная душа, — произнес Генрих, качая головой, — вы даже не представляете, как недостоин он вашей милости. Поверьте, дорогая, он проявил себя последним негодяем по отношению к вам. Поделом ему.
— Как будет угодно вашей милости, — произнесла Екатерина, наливая себе еще кубок вина, чтобы успокоиться.
Они вернулись к прерванной беседе, и Екатерина про себя возблагодарила Господа за избавление от расставленных врагами опасных силков. Вероятно, Он оградил ее от беды, так как она друг Евангелия. Это не пойдет на пользу делу консерваторов. Их намерения править Англией после смерти Генриха не увенчаются успехом.
И это она, Екатерина, помешала им.
Позже, оставшись наедине с верными ей дамами, Екатерина без умолку говорила о произошедшем.
— Я до сих пор дрожу, — призналась она. — Просто не верится, что мне удалось избежать опасности. Я поняла, что мне ничего не грозит, только после того, как его величество обругал канцлера. За это мне нужно благодарить Господа!
Генрих в последнее время сильно недужил. Екатерина изумлялась, сколько денег король тратил на лекарства. Приступы мучительной боли участились, и он готов был использовать любые средства, чтобы смягчить ее. Настроение у него было такое же нестабильное, как состояние здоровья, и Екатерина научилась скрываться от него вовремя, чтобы нечаянно не вызвать обиды и не спровоцировать ссору. Она оставляла мужа на попечении Уилла Сомерса, изо всех сил старавшегося развлечь своего господина шутками и дурачествами, а также врачей, особенно доктора Баттса, ученого реформиста, с которым Генрих, когда чувствовал себя лучше, любил побеседовать о теологии и гуманизме. Частым гостем у него был и архиепископ Кранмер. Он умел вывести короля из мрачного настроения. Екатерине приятно было сознавать, что его величество проводит много времени в обществе этих великих реформаторов.
Война с Шотландией затягивалась и никак не приходила к развязке. Леннокс, почти ничего не добившись, укрылся в Англии, к неудовольствию Генриха, и теперь Хартфорд разорял приграничные земли, грабил аббатства и громил все, что попадалось ему на пути. Екатерина опасалась, что деструктивная политика Англии вынудит шотландцев обратиться за помощью к Франции. Однако Генрих, особенно в дни обострения болезни, испытывал тягу к продолжению насильственных действий.
Отношения его с императором заметно потеплели, благодаря умелым дипломатическим шагам Шапюи, которому в последние месяцы пришлось нелегко: он был вынужден умерять гнев Генриха против своего господина. Екатерина беспокоилась за посла, так как тот заметно постарел и стал так слаб на ноги, что его возили в кресле на колесиках. Каждый раз, вспоминая о Шапюи, Екатерина чувствовала вину, поскольку, улыбаясь и демонстрируя дружеское отношение, обманывала его. Генрих отправил ее секретаря, Уильяма Баклера, с секретной миссией в Германию, дабы вовлечь немецких принцев, подданных императора, в союз с Англией, пытаясь тем самым подорвать могущество Империи.