— У меня отлегло от сердца. Я вижу, что вам теперь лучше, — сказала Екатерина, опускаясь на колени у постели и целуя руку Генриха.
— Я вел себя с вами как старый медведь? — с кривой усмешкой спросил он.
— Ну, вообще-то, да, — ответила Екатерина, — но у вас были на то причины.
Утром следующего дня Генрих, вопреки советам врачей, встал с постели, а потом вызвал к себе Екатерину, чтобы та посидела с ним в его кабинете. Увидев, что он все еще очень слаб и явно нездоров, она пришла в смятение. Лицо короля было бледным и осунувшимся. Однако сам Генрих относился к своему недугу несерьезно.
— Просто моя нога опять разыгралась, — сказал он ей. — А теперь, хвала Господу, боль прошла, и надеюсь, она еще долго не вернется, по крайней мере, достаточно долго, чтобы я успел разобраться с Говардами. — Последние слова король произнес с досадой, и Екатерина вопросительно взглянула на него. — Кейт, думаю, вы знаете, они вам не друзья.
Еще бы ей не знать! Норфолк был главным католическим пэром Англии. Он и его сын Суррей не делали секрета из своей ненависти к выскочкам вроде Сеймуров и, без сомнения, так же относились к Паррам.
— Что они сделали? — спросила она.
Генрих замялся, что было для него необычно.
— Совет только что раскрыл заговор с целью сместить вас.
От испуга Екатерина резко втянула в себя воздух.
— Что?!
— Милорд Хартфорд узнал, что Суррей подбивал свою сестру искать моих милостей, уверяя ее, что она может получить корону.
Екатерина была ошеломлена. Это абсурд. Неужели Суррей мог вообразить, будто Генрих способен хотя бы помыслить о том, чтобы взять себе другую жену в таком состоянии здоровья, когда к тому же всем было очевидно, как он счастлив с ней, Екатериной? Мало же он знал своего соверена! Да и Мэри Говард была свояченицей Генриха[14]. Брак между ними считался бы кровосмесительным и был бы запрещен каноническим правом.
— Не могу в это поверить! — воскликнула Екатерина, качая головой.
Генрих заерзал в кресле и взял с блюда засахаренную сливу.
— К счастью, герцогиня не утратила здравомыслия. Когда ее допросили в Совете, она открыла всю правду. Сказала, что скорее перерезала бы себе горло, чем приняла бы участие в таком подлом деле. Она была очень зла на Суррея.
— И дала показания против брата? — Екатерина подумала, что никогда не поступила бы так с Уиллом. Но и Уилл не совершил бы такой глупости, как Суррей.
— Ее отец, Норфолк, тоже причастен к этому, — продолжил Генрих. — Но дело тут серьезнее, чем кажется на первый взгляд, Кейт. Суррей всегда был амбициозен. Очевидно, в случае моей смерти до совершеннолетия принца он намеревался стать регентом. Это, как вы можете представить, вовсе не устраивает Хартфорда. И я полагаю весьма примечательным то, что именно он выдвинул обвинения против герцогини. Он сказал, что случайно услышал, как она обсуждает этот заговор с одной из своих подруг.
Екатерина похолодела, осознав, как далеко готов зайти Хартфорд ради того, чтобы обеспечить себе регентство. Он станет опасным врагом, если его планам помешают.
— Так заговор действительно был или Хартфорд все это выдумал?
— О да, заговор был, как я и сказал. Хартфорд лишь постарался, чтобы я о нем узнал. Но герцогиня открыла советникам гораздо больше, он на такое даже не рассчитывал. Ей-богу, эта дама терпеть не может Суррея! Она сообщила, что он заменил венец на своем гербе короной и инициалами H.R.[15] Представлять себя королем, Кейт, — это государственная измена. Советники обыскали его дом и нашли там стеклянный кубок, картины и блюдо с гербом короля Эдуарда Исповедника, который не числится среди его предков. У меня нет сомнений, что Суррей планировал свергнуть меня и узурпировать мой трон. А Норфолк знал об этом и молчал, подвергая меня опасности. — Генрих постепенно распалялся.
— Кошмар! — возмутилась Екатерина. — Я просто в ужасе. Как вы поступите?
— Я отдал приказ арестовать обоих и отправить в Тауэр.
— Они это заслужили, — заявила Екатерина.
С чего ей испытывать к ним сочувствие? Говарды и ее тоже свергли бы.
Вернувшись в свои покои, Екатерина обдумала случившееся и поняла, что консерваторы сошли со сцены и больше не представляют угрозы. После всех неприятностей, которые они доставили ей самой и многим другим людям, это стало для нее величайшим облегчением. Путь к регентству реформистов расчищен. Какое благословение для Англии! И бразды правления возьмет в свои руки она, что бы ни затевал Хартфорд.
Погода стояла прекрасная, и Генрих намеревался отправиться в очередной краткий тур по стране, чтобы завершить предыдущий. Так как состояние его здоровья было нестабильным, продвигались они медленно. Сперва перебрались в Гринвич, а оттуда хотели ехать на Рождество в Уайтхолл. Торжества должны были начаться через три дня. Глядя на короля, Екатерина думала: «Доживет ли он до следующего Рождества? Он так слаб, что новый приступ болезни наверняка унесет его».
В тот вечер Генрих послал за ней. Екатерина нашла его в приемном зале, который был пуст, только у дверей стояли стражники. Король сидел на троне под балдахином с королевскими гербами Англии и невидящим взглядом смотрел в пространство.
— Кейт! — Генрих шевельнулся, и она увидела у него на глазах слезы. — Я вспоминал, сколько величайших триумфов видел этот зал. Теперь все в прошлом. Ничего не осталось.
Он выглядел таким печальным, будто перед его внутренним взором только что прошла процессия блиставших здесь когда-то людей — его жен, министров, придворных, голоса которых уже умолкли навеки. Как грустно, должно быть, знать, что жизнь прожита, и какой сладкой горечью пропитаны воспоминания о юности, полной надежд и жажды свершений.
— Завтра я отправляюсь в Уайтхолл, — сказал Генрих, на этот раз более оживленным тоном. — Я хочу, чтобы вы с Марией и двором остались здесь. Уайтхолл будет закрыт для всех, кроме тайных советников и нескольких моих джентльменов. Мне нужно целиком сосредоточиться на деле Говардов. Советники прекратили расследование до моего возвращения, и я хочу быть в их распоряжении, чтобы руководить следствием.
Екатерина была потрясена.
— Но вы так любите Рождество! Вам будет одиноко, и вдали от двора праздник пройдет для вас блекло. А я буду ужасно скучать по вам.
— Мне сейчас необходимо уединение, Кейт, — сказал король довольно теплым тоном. — Я чувствую, что силы мои истощаются, мне нужно отдохнуть и восстановить их.
— Но мы никогда не разлучались в праздники. — Екатерина едва не плакала.
Если ей суждено потерять его, она хотела лелеять в душе счастливые воспоминания, и мысль о том, что Генрих проведет свое, вероятно, последнее Рождество в одиночестве, была ей невыносима.
— Я приказываю вам, — мягко проговорил он. — Мне нужно, чтобы вы сделали то, чего сам я не могу, и возглавили торжества. Пусть люди верят, что со мной все в порядке и меня удерживает вдали от двора только эта измена. Я пришлю за вами, как только смогу.
Упрашивать его дальше не было смысла.
На следующее утро Екатерина попрощалась с Генрихом наверху лестницы, ведущей к его личному причалу. Закутанный в меха, он выглядел старым, но объятие его было крепким, и он с чувством поцеловал ее.
— Не грустите, дорогая. Мы скоро увидимся.
Екатерина сделала глубокий реверанс:
— Да пребудет с вами Господь, ваше величество.
— И с вами, — произнес он, поднимая ее.
Она наблюдала, как король, поддерживаемый стражниками, поднялся на барку; за ним по пятам следовал лорд Хартфорд. От его помощи Генрих отказался, пробормотав:
— Я еще не умер, Нэд. — Войдя в каюту, он повернулся к Екатерине и крикнул: — Счастливого Рождества! — после чего сел на диван.
Лодка качнулась. Король задвинул кожаные шторки на окне. Он любил уединение.
Полная дурных предчувствий, Екатерина смотрела, как королевская барка выходит на середину Темзы и удаляется по великолепной глади вод; пройдя Собачий остров, она скрылась из виду.
Встретятся ли они еще когда-нибудь с Генрихом?
Рождество Екатерина провела в постоянном напряжении, сознавая, что двор полнится сплетнями по поводу отсутствия короля. Генрих написал ей, сообщил, что здоров и весь в делах, а Хартфорд и другие советники трудятся неустанно. Ей было немного обидно, поскольку она сама хотела бы находиться рядом с королем и помогать ему. Казалось, он одержим изменой Говардов, и Екатерина осознала, каким ударом она стала для него.
Ей не доставляли удовольствия ни пиры, ни танцы, ни восхитительный аромат апельсинов и пряностей, исходивший от праздничных украшений. Она делала все, что полагалось, усердно исполняла свою роль, но мыслями была в Уайтхолле.
Через два дня после Рождества вестник от Генриха перестал приезжать, что обеспокоило Екатерину. Она послала гонцов в Уайтхолл, но их не пустили в королевские апартаменты. Уилл находился при короле, поэтому Екатерина написала ему, спрашивая о новостях, и была удивлена, когда он сам появился в ее покоях. По лицу брата она сразу поняла, что тот привез недобрые вести, и быстро увела его в свою молельню.
— Я не должен находиться здесь. Хартфорд и остальные не допускают к королю никого и решительно намерены никому не сообщать о его состоянии. Таким образом они рассчитывают обеспечить безопасность регентства, прежде чем кто-нибудь узнает о том, что происходит.
Это встревожило Екатерину.
— Если кто и должен обеспечивать безопасность регентства, так это я, и они скоро узнают, какие распоряжения сделал король. Надеюсь, они их примут. Генрих говорил, что заставит своих главных придворных чинов дать клятву, что они поддержат меня.
— И они поклялись?
— Полагаю, что да.
Уилл покачал головой:
— То есть тебе не известно, была ли взята с них клятва и кто ее принес?
— Нет, — призналась Екатерина, и сердце ее упало. — Но мы могли бы это выяснить. Можно спросить королевского камергера, и вице-камергера, и сэра Энтони Денни, раз он возглавляет Тайный совет.