Зато в первое же воскресенье они отложили работу и пошли в поселок, спросили, где здесь церковь: им просто необходимо сходить на богослужение. Мало кто понимал норвежский, и еще меньше было тех, кто находил в себе мужество рассказать все как есть. Люди предпочитали сделать глупое лицо, ведь жить без церкви и без всех связанных с нею формальностей было, в общем-то, приятно (хотя некоторые скучали по певческому искусству пасторши), но как только о церкви спрашивали, причем иностранцы, ситуация начинала выглядеть сомнительно. Выходит, мы совсем дикари? Почему здесь до сих пор не построили церковь, хотя с той поры, как сдуло старую, прошло полтора года? Богам-плотникам указали на пастора.
Преподобный Ауртни пригласил троицу в дом, представил трем пасторшам и попросил Халльдоуру поставить кофе и напечь блинов. Плотники-боги были великолепны со своими приглаженными бородами и в воскресной одежде, когда приняли приглашение сесть в лучшей гостиной Мадамина дома, – но приобрели слегка комичный вид, когда сели и положили свои грубосуставчатые руки на вязаную скатерть и завертели головами (а щеки у них были раскрасневшимися от работы), рассматривая подушечки и плюш. Самый младший и самый светловолосый из них уставился на Вигдис с выражением человека, который забыл, что такое женщины. Сусанна обреталась на верхнем этаже и стерегла маленькую крошечку счастья – полуторагодовалую Кристин Ауртнадоттир.
Преподобный Ауртни недавно слышал, как Лауси с Обвала объяснял приезжему, почему у них нет церкви, и попытался сейчас вспомнить эту забавную историю, а заодно и датский язык, в чем не обошелся без помощи жены, владевшей им в совершенстве. А Вигдис порой закатывала глаза, когда ей казалось, что он плохо обращается со словами, которые она подсказала ему, или сбивается в рассказе, который, как ей казалось, ему и не подобало излагать. К этому прибавлялось то, что умение рассказывать истории не относилось к числу талантов преподобного Ауртни. Изначальное объяснение поэта с Обвала звучало так:
«В нашем славном поселке нет церкви с тех пор, как наш дом Божий сдуло ветром с фундамента при самом сильном урагане, который был в нашей местности. Тогда Бог в удачный день призвал к себе своего лучшего человека, самого истово верующего во всей пастве, главного из «троих пророков», как прозывались самые богобоязненные люди в нашем фьорде, начитанные в Священном Писании настолько, что порой поправляли пастора в самый разгар мессы. И вот, Бог призвал одного из них к себе и решил оттранспортировать его до места назначения подобающим образом. Интересно заметить, что Сакариас, вероятно, единственный за всю историю христианства, сподобился такого погребения: в церкви, а не в гробу, и сейчас этот храм Господень стоит в целости и во всей красе на дне морском, а тело этого выдающегося пророка плавает там перед алтарем, словно палтус в саване. И этот необычный склеп окружен такой святостью, что акулы не решаются вплыть в него, даже через разбитые окна, а просто скрежещут зубами перед дверями от желания полакомиться мясом святого человека. По этой уникальной причине паства, к которой принадлежал Сакариас, чтит память об этом знаменательном событии и не спешит возводить новое здание, а ждет знака, когда можно предпринять следующий шаг. О местоположении новой церкви тоже много спорят: будет ли это надругательством над памятью святого, если поставить другую церковь на то место, где стояла та, и должна ли тогда эта церковь стоять «правильно», то есть алтарем на восток, а не на север, как прежняя. Оставшиеся в живых пророки уже вторую осень гадают по овечьим внутренностям во время забоя скота, но говорят, что им потребуется и третья, чтоб прийти к окончательному результату».
Так звучала байка Лауси, к которой сейчас решил прибегнуть пастор, потому как он не мог рассказать им правду: что по причине различных недоразумений и свойственной этой стране (хотя в чем-то и умышленной) безынициативности решение о строительстве церкви сейчас уже три полугодия не могло доплюхать до их местности морским путем вокруг Исландии. Но хороший рассказчик должен сам верить в свой вымысел, а преподобный Ауртни этого не мог, во всяком случае, трезвый и в присутствии жены, поэтому плотникам-богам было рассказано лишь полбайки и с половинным энтузиазмом. Но при всем том они восприняли ее заинтересованно, широко раскрыв глаза, в которых светилось полнейшее непонимание. “Ja?” [115] Ведь хотя эти боги и стосковались по мессам, их Христом был плотницкий метр, они верили в сантиметры и не понимали сантиментов.
К тому же сейчас со всей очевидностью проявилась та разница между исландцами и норвежцами, которую невозможно отрицать. Как уже говорилось, тысяча лет в разлуке не прошла бесследно. Там, где исландцы увлекались рассказом в творческом пылу, норвежцы хватались за пилу. Из-за ограниченной возможности возводить что-либо в реальном мире (ведь Исландия – край не строевого леса, а ветрового беса), первый из этих народов научился жить по большей части внутри своей головы. Для местных рассказ Лауси на самом деле был лучше любой церкви, во всяком случае, он вполне заменял ее. И когда плотники-норвежцы стояли у пустого фундамента посреди кладбища (пока варился кофе, преподобный Ауртни сводил их туда, чтоб показать следы разрушения), на их лицах читалось, что они ни за что не променяют здание на интересную историю.
Когда они вернулись в дом, Ауртни предложил троим плотникам прямо сейчас почитать Евангелие на своего рода домашней мессе. Но сейчас, когда они собственными глазами увидели, что церкви нет, они только и могли думать, что о новом храме, новой стройке, и тотчас предложили свои рабочие руки.
– Но, дорогой пастор, древесины у нас много. Она может быть готова уже к следующему воскресенью!
– К следующему воскресенью? Боюсь, что…
– Что – что?
– Что…
– Где вы хотите ее поставить? На старом месте? Да, и хотите ли вы церковь по новейшей моде, с башней, или простую церковь c дерновой крышей в исландском стиле, или в норвежском стиле – ставкирку? На сорок мест, на семьдесят, на сто двадцать? Выбирайте – у нас материала много.
У преподобного Ауртни от такой мысли голова пошла кругом. Что за спешка, полегче, здесь церкви не разом строятся, перед этим нужно как следует натешиться формальностями, а согласие епископа еще не получено. Но как – в следующее воскресенье? Постойте-ка, что-что? Ставкирка?
За прошедшие двадцать семь месяцев преподобный Ауртни, конечно же, привык к отсутствию церкви, и оно ему даже слишком понравилось. Немного нашлось бы пасторов в таком же положении, что и он: быть избавленным от хлопот по мессам и иметь возможность сосредоточиться на материях более высоких, чем убаюкивание душ по воскресеньям. Однако за это время ему пришлось провести трое похорон: люди не могли больше сдерживаться, и трое признали себя побежденными, отсутствие церкви не стало средством от всех в жизни напастей. Правда, один из умерших был приезжим – благородный господин с востока страны, приехавший за наследством: он считал, что ему принадлежит полоска земли в глубине фьорда, но на третий день он скоропостижно скончался и сейчас лежал в той самой земле, которую требовал себе. Трижды преподобного Ауртни пускали провести погребальный обряд на складе товарищества «Крона», а затем гроб, как прежде, зарывали на кладбище – кладбище-то ветром не сдувало.
А в остальном он с головой ушел в собирание народных песен, и сейчас его коллекция насчитывала восемьдесят шесть напевов. И этот источник все еще не был исчерпан. Например, в означенную неделю мая он наметил себе переписать на чистовую мелодии, которые недавно записал в Хейдинсфьорде, в частности – две наикрасивейшие народные висы, и по этой причине сейчас совершенно не мог думать о строительстве церкви. Он посмотрел на жену растерянным взглядом, а она по-исландски попросила его принять хорошее предложение. Конечно, здесь должна быть церковь. Без церкви и городок – не городок. Почему бы этим людям не построить церковь, раз уж они так хотят? Ведь эти плотники – настоящие искусники. А где же ей самой петь, если церкви не будет?
Да, конечно, она с ними заодно, как он мог забыть: этим женщинам вечно всякие финтифлюшки подавай! «А я-то надеялся, что следующую зиму потрачу на работу над собранием народных песен, закончу его…» Так думал пастор Ауртни, приглаживая лезущие на лоб волосы своей нежной рукой (сейчас было заметно, что края ладоней все пятнисты от чернил после всего этого наляпывания нот), и не мог взять в толк, что сказать, но в конце концов превратился в чиновника того типа, который был наиболее привычен исландцам и который он сам выучился презирать в юности во время странствий по конторам Рейкьявика.
То есть он полностью сменил пластинку, как можно ласковее улыбнулся, предложил еще кофе, от всей души поблагодарил за такую прекрасную идею, которую он принимает с радостью и непременно доведет до сведения соответствующих лиц, а их будет держать в курсе событий. Датское начальство довольно рано научило исландских чиновников применять такую технику к своим подчиненным, не упоминая, что само в свое время на этих же самых чиновниках ее и отточило. Никогда не говорить нет, а да – тем более, но держать собеседников в уверенности, что разговор движется в сторону последнего. Тех, от кого одни хлопоты, подобает обнадеживать.
Так преподобный Ауртни выпустил норвежских плотников-богов на простор воскресенья, обнадежив их, что они, вероятно, смогут заняться постройкой церкви на следующей неделе, – и эта надежда, по всей видимости, подействовала на искусников окрыляюще, потому что в сверхсжатые сроки из моря вырос причал, а из земли – склад: прозрачная решетчатая конструкция поднебесной высоты из ароматных свежих досок, сверкающих в закатных лучах, словно золото. Сегюльфьордцы прежде никогда не видели такого сооружения и глазели на новостройку, как бараны. Когда Гест стоял внутри нее посередине, ему казалось – в нее вместится весь фьорд: обрывы в горах полностью сливались с верхними краями стен. Этот набросок складского помещения обещал стать такой хороминой, что в ней можно поставить блаженной памяти старую церковь, и крест даже не задел бы матицу.