– Очередное колдовство.
– Если под колдовством ты подразумеваешь сокровенную практику чтения. Твой командир сказал, что нас будут судить за наши преступления. Я хочу, чтобы ты объяснил, в каких преступлениях меня обвиняют.
– Вас всех будут судить за шпионаж и преступления против народа.
– Мы не преступники, – отозвался сидящий на полу фабрикатор на ломаном фьерданском. Он находился здесь дольше всех и был настолько слаб, что не мог встать. – Мы – обычные люди. Фермеры, учителя…
«Не я, – мрачно подумала Нина. – Я – солдат».
– Будет судебное разбирательство, – ответил дрюскель. – К вам отнесутся справедливее, чем вы того заслуживаете.
– И сколько гришей за все это время признали невиновными? – спросила Нина.
Фабрикатор застонал.
– Не провоцируй его. Тебе не изменить его убеждений.
Но она вцепилась в прутья связанными руками и повторила:
– Сколько? Скольких вы отправили на костер?
Он повернулся к ней спиной.
– Стой!
Но парень не обернулся.
– Стой! Пожалуйста! Просто… принеси хоть немного свежей воды. Ты бы не стал так мучить даже своих псов.
Фьерданец замер, взявшись рукой за дверь.
– Мне не стоило так тебя называть. Собаки хотя бы знают, что такое преданность. Верность своей стае. Назвать тебя собакой – оскорбление для них.
«Я скормлю тебя стае голодных псин», – подумала Нина. Но вместо этого сказала:
– Воды. Пожалуйста.
Он скрылся в коридоре. Она услышала, как парень взбирается по лестнице и с грохотом закрывает люк.
– Не трать на него воздух, – посоветовал фабрикатор. – У него нет к тебе чувства жалости.
Но через некоторое время дрюскель вернулся с оловянной кружкой и ведром свежей воды. Он поставил его в клетку и закрыл дверь без лишних слов. Нина помогла фабрикатору напиться, держа для него кружку, а затем и сама выпила из нее. Ее руки так тряслись, что половина воды вылилась ей на рубашку. Фьерданец отвернулся, и Нина с удовольствием отметила, что смутила его.
– Я бы убила за возможность принять ванну, – дразнила она. – Ты мог бы меня помыть.
– Не разговаривай со мной, – прорычал он, направляясь к выходу.
Больше он не возвращался, и следующие три дня гриши просидели без свежей воды. Но когда началась буря, эта кружка спасла Нине жизнь.
Подбородок Нины опустился на грудь, и девушка резко проснулась. Когда же она успела отключиться?
В коридоре стоял Матиас. Он заполнял собой все пространство дверного проема. Парень был слишком высоким, чтобы чувствовать себя комфортно в трюме. Как давно он за ней наблюдал? Нина быстро проверила пульс и дыхание Инеж и с облегчением отметила, что ее состояние стабильно.
– Я спала?
– Дремала.
Девушка потянулась, пытаясь стряхнуть с себя усталость.
– Ну, хоть не храпела? – Он ничего не сказал, просто смотрел на нее своими ледяными глазами. – Тебе позволили воспользоваться бритвой?
Его руки в кандалах потянулись к свежевыбритой челюсти.
– Это Джеспер сделал.
Похоже, он позаботился и о волосах Матиаса. Светлые, слишком отросшие пряди, создававшие беспорядок на его голове, тоже подстригли. Теперь они были очень короткими – золотистый пушок, открывающий вид на порезы и синяки, полученные в последней битве в Хеллгейте.
«Наверное, он рад был избавиться от бороды», – подумала Нина. Пока дрюскель не выполнит персонального задания и не заслужит звания офицера, он должен оставаться гладко выбритым. Если бы Матиас доставил Нину на суд в Ледовом Дворе, он бы получил это звание и стал бы носить голову серебристого волка как офицер дрюскелей. Нину тошнило от одной мысли об этом. «Поздравляем с вашим недавним повышением до звания убийцы». Это помогло ей вспомнить, с кем именно она имеет дело. Девушка выпрямилась и подняла голову.
– Хье марден, Матиас?
– Не делай этого.
– Хочешь, чтобы я говорила на керчийском?
– Я не хочу слышать свой родной язык из твоих уст. – Его взгляд опустился на ее губы, и она невольно покраснела.
С мстительным удовольствием Нина продолжила на фьерданском:
– Но тебе всегда нравилось, как я говорю на твоем языке. Ты сказал, что у меня нет акцента.
Это была правда. Он любил ее произношение, она тянула гласные, как настоящая принцесса, – благодаря учителям из Малого дворца.
– Не дави на меня, Нина. – Керчийский Матиаса был отвратительным – жесткий, гортанный выговор воров и убийц, с которыми он познакомился в тюрьме. – Это помилование – сон, за который трудно удержаться. Гораздо легче вспоминается твой пропадающий пульс, когда мои руки сомкнулись на твоей шее.
– Ну давай попробуй, – сказала Нина звенящим от ярости голосом. Она устала от угроз. – Сейчас мои руки свободны, Хельвар. – Она согнула пальцы, и Матиас ахнул – его сердце пустилось в галоп.
– Ведьма! – сплюнул он, хватаясь за грудь.
– Ну же, ты ведь можешь придумать что-нибудь получше. К этому времени у тебя наверняка набралась сотня имен для меня.
– Тысяча, – прохрипел парень, и на его лбу выступили капельки пота.
Внезапно смутившись, Нина расслабила пальцы. Что она делала? Наказывала его? Играла с ним? У него было полное право ее ненавидеть.
– Уходи, Матиас. Мне нужно приглядывать за раненой. – Она сосредоточилась на температуре тела Инеж.
– Она выживет?
– Тебя это волнует?
– Конечно, волнует. Она – человек.
Нина сразу поняла, на что он намекал. Она – человек… в отличие от тебя. Фьерданцы не верили, что гриши тоже люди. Их даже не ставили на одну ступень с животными, а воспринимали как что-то низкое и демоническое, как паразитов, как какую-то мерзость.
Она дернула плечом.
– Не знаю. Я сделала все возможное, но мой талант не в этом.
– Каз спрашивал, отправит ли «Белая роза» делегацию на Рингкеллу.
– Ты знаешь дом «Белой розы»?
– Западный Обруч – любимая тема для обсуждений в Хеллгейте.
Нина замерла. Затем, не сказав ни слова, закатала рукав рубашки. На внутренней части ее предплечья сплелись две розы. Она могла бы объяснить, что там делала, рассказать, что никогда не зарабатывала на жизнь своим телом, но это его не касалось. Пусть думает что хочет.
– Ты выбрала такую работу?
– «Выбрала» это сильно сказано, но да.
– Почему? Зачем ты осталась в Керчии?
Девушка потерла глаза.
– Я не могла бросить тебя в Хеллгейте.
– Ты меня туда и засадила.
– Это была ошибка, Матиас.
Его взгляд вспыхнул от гнева, напускное спокойствие мгновенно испарилось.
– Ошибка?! Я спас тебе жизнь, а ты обвинила меня в работорговле!
– Да, – признала Нина. – И почти год я пыталась найти способ, как все исправить.
– Ты хоть когда-нибудь говоришь правду?
Она устало откинулась в кресло.
– Я никогда тебе не врала и не буду.
– Первые слова, которые ты мне сказала, были ложью. На каэльском, насколько я помню.
– Сказанные прямо перед тем, как ты схватил меня и запихнул в клетку. Думаешь, это был подходящий момент для правды?
– Не стоит тебя винить. Ты ничего не можешь с собой поделать. В самой твоей природе заложено лукавство. – Он взглянул на ее шею. – Синяки исчезли.
– Я избавилась от них. Тебя это беспокоит?
Матиас ничего не сказал, но девушка увидела тень стыда на его лице. Хельвар всегда боролся со своей порядочностью. Чтобы стать дрюскелем, ему нужно было убить в себе все хорошее. Но парень, которым он на самом деле был, всегда прятался внутри, и в те дни, что они провели вместе после кораблекрушения, она увидела его настоящего. Нине хотелось верить, что этот парень все еще там, заперт, несмотря на ее предательство и все то, что ему довелось пережить в Хеллгейте.
Глядя на него сейчас, она в этом сомневалась. Может, он и самом деле такой, а образ, за который она цеплялась последний год, был иллюзией?
– Мне нужно позаботиться об Инеж, – сказала девушка, желая, чтобы Хельвар поскорей ушел.
Но Матиас не уходил. Вместо этого он спросил:
– Ты думала обо мне, Нина? Мешал ли я тебе спокойно спать?
Она пожала плечами.
– Корпориалка может спать, когда захочет. – Но не может контролировать свои сны.
– В Хеллгейте сон – настоящая роскошь. Это опасно. Но, когда я засыпал, мне снилась ты.
Нина резко подняла голову.
– Именно так, – продолжал Матиас. – Всякий раз, когда я закрывал глаза.
– И что происходило в этих снах? – спросила она, с нетерпением дожидаясь ответа, но и опасаясь его.
– Ужасные вещи. Худшие пытки. Ты медленно меня топила. Сжигала сердце в моей груди. Ослепляла меня.
– Я была чудовищем.
– Чудовищем, русалкой, ледяной сильфидой. Ты целовала меня, шептала сказки мне на ухо. Пела мне и обнимала, пока я спал. Я просыпался, преследуемый твоим смехом.
– Ты всегда ненавидел мой смех.
– Я любил его, Нина. И твое пламенное сердце воина. Возможно, я любил и тебя.
Возможно. Однажды. До того как она его предала. Эти слова отозвались болью в груди.
Она знала, что лучше промолчать, но не удержалась:
– А что делал ты, Матиас? Что ты делал со мной в своих снах?
Корабль немного накренился. Фонари закачались. Его глаза горели синим огнем.
– Все, – сказал он, поворачиваясь к выходу. – Все.
Выйдя на палубу, Матиас направился прямиком к перилам. Все эти канальные крысы и обитатели трущоб быстро привыкли к жизни на корабле, ведь они и так перепрыгивали с одной лодки на другую на водных путях Кеттердама. Только слабак Уайлен испытывал неудобства. Он выглядел так же плохо, как чувствовал себя Матиас.
На свежем воздухе стало легче. Там он мог следить за горизонтом. Когда он был дрюскелем, ему доводилось выходить в море, но он всегда чувствовал себя спокойней на твердой почве или на льду. Было унизительно, что эти иноземцы видели, как его трижды рвало за какие-то пару часов.
Хорошо, что хотя бы Нина не стала свидетелем этого позора. Он не мог перестать думать о ней, сидящей в этой тесной каюте и приглядывающей за бронзовой девушкой. Такая заботливая и добрая. И усталая. Она выглядела крайне изможденной. «Это была ошибка», – сказала она. То, что его обвинили в работорговле, посадили на керчийский корабль и запихнули в тюрьму? Нина заявила, что пыталась все исправить. Но, даже если это правда, какая теперь разница? Гриши не знают, что такое честь. Она это доказала.