А теперь шутка обернулась устрашающей правдой. Жизнь Димы и в самом деле оказалась в ее руках, потому что ей велено было его убить.
Кира отчетливо понимала, что ввязалась в нешуточное дело. Те люди, в среду которых она так упорно прорывалась, не в игрушки играют. Не выполнить заказ нельзя, ее тут же найдут и примерно накажут. Но и выполнять его Кира не собиралась. Она никогда, ни при каких условиях не станет убивать Платонова. Потому что, сидя на скамейке на пустынном бульваре и слизывая с губ стекающие по лицу капли дождя, она вдруг поняла, что выбросила шесть человек из жизни легким движением пальца на спусковом крючке, как игроки, взяв в руки колоду карт, первым делом выбрасывают ненужные для игры шестерки. Сначала убирают эти шестерки, и только потом начинается собственно Игра. Оказывается, убить незнакомого человека, внушая себе, что это не более чем движущаяся мишень, совсем не то же самое, что убить человека, с которым ты прожила десять дней бок о бок в одной квартире. С которым ты разговаривала. Для которого готовила еду. Которому помогала и сопереживала. Человека, которому ты нравишься. И который тебе доверяет. Нет, это совсем не одно и то же.
Поэтому единственное, что ей нужно сейчас, это придумать, как спасти Дмитрия и себя. И на все про все у нее времени — до вечера вторника. В крайнем случае — до утра среды.
Глава 12
1
Старушки в этом подъезде оказались, как на подбор, словоохотливы. То ли дети и внуки их навещали редко, то ли характер у всех них был открытый, дружелюбный и любознательный, но, так или иначе, о своих соседях по подъезду они знали много и рассказывали о них охотно.
Особенно долго пришлось просидеть у семидесятишестилетней Марии Федоровны Казаковой, живущей на первом этаже.
— Ой, бедная девочка! — причитала старушка, взмахивая руками, но не забывая при этом подливать гостье чаю и подкладывать в розетки варенье. — Растет ведь без материнского пригляду. Отец-то у нее хороший, достойный, да только он на работе круглые сутки. А Верка — не мать, а ехидна. Что ни день — то пьяная. Как она девочку-то до сих пор не угробила — не пойму. Чудом разве что.
— А что же она не лечится? — спросила Настя, с удовольствием слизывая с ложки сироп от абрикосового варенья.
— Так не хочет, — вздохнула Мария Федоровна.
— Может, им лучше развестись? — предположила Настя.
— Да куда им! — безнадежно махнула рукой старушка. — Уж мы сколько раз ему говорили: забирай, мол, дочку да подавай в суд на жену, чтобы развели и родительских прав лишили.
— А он что?
— Ничего. Головой качает. Не могу, говорит, такому позору жену предавать. И дочку жалко. В школе-то сразу узнают, что у нее мать — алкоголичка, лишенная родительских прав. Знаете, дети ведь жестоки, затравят они ее. Да и учителя в нынешнее-то время не особо умные, не то что не защитят ее от других детей, а еще и сами добавят масла в огонь. Нет, он правильно делает, благородно. Сам себе жену выбирал — сам свой крест и неси, на других не перекладывай.
— Да ведь ребенок же растет, — возразила Настя. — Девочке-то каково? Она же себе мать не выбирала, почему она должна страдать из-за ее пьянства?
— Вот и получается палка о двух концах, — согласно кивнула Казакова. — И дочку жалко, и жену жалко, и против своей совести идти не хочется. А совесть ему велит жену из дома не гнать.
— Да? — хмыкнула Настя. — А совесть ему не велит создать ребенку нормальные условия для жизни?
— Ой, дочка, путано все это. И так нехорошо, и эдак. Пусть уж он сам разбирается, не нам с тобой его судить.
— Ну что вы, Мария Федоровна, я же не для того, чтобы его судить, к вам пришла. Я участковому помогаю, у меня что-то вроде практики. Вот он меня попросил пройтись по участку, с людьми поговорить, может, у кого соседи беспокойные, или дети неблагополучные растут, скандалы в семье и все такое. Благодаря вам я теперь знаю, что за девочкой надо приглядывать, чтобы от рук не отбилась, в плохую компанию не попала. А осуждать ее отца за то, что с женой справиться не может, — не наше дело, это вы правильно сказали.
— Он ведь и голос на Верку никогда не повысит, видно, любит ее все-таки, — заметила Казакова.
— Так-таки и не повышал никогда? — усомнилась Настя. — Не поверю. Так не бывает. Может, вам не слышно?
— Ну как это мне не слышно! — обиделась Мария Федоровна. — Дом-то блочный, семидесятых годов постройка, у нас каждый шепот слышен, не то что крик. А если ты, дочка, думаешь, что я глухая к старости стала, так это верно, поэтому шепота я, конечно, не слышу. Но если голос чуть-чуть повысить — так каждое их слово пересказать могу.
Она пожевала губами, сделала несколько глотков из чашки, всем своим видом показывая, что не верить человеку в ее почтенном возрасте — грех непростительный. Если она сказала, что муж на Верку-пьяницу голос не повышал, значит, так оно и было. Потом смущенно перевела взгляд с гостьи на окно и откашлялась.
— Вообще-то ты права, дочка, один раз было. Кричал он на нее сильно. Но только один раз. Это точно.
— И по какому поводу?
— Утверждать не берусь, но похоже было, что он ее на мужике поймал. Очень гневался. Я даже бояться стала, чтоб он ее не прибил.
— Да что вы, Мария Федоровна, не похоже, — снова поддела старушку Настя. — Если, как вы говорите, она пьет давно, много и каждый день, то поймать ее на мужике можно по меньшей мере три раза в неделю. Вы мне поверьте, я точно знаю. Все женщины-алкоголички одинаковые. Не может такого быть, чтобы муж ее поймал на этом деле только один раз. А если это случалось неоднократно, то не стал бы он так уж сильно гневаться еще из-за кого-то. Подумаешь, одним меньше — одним больше. Если он терпит ее запои, то и это стерпит. Нет, Мария Федоровна, там что-то не то было. Вы, наверное, ошиблись.
— Да нет же, не ошиблась я, — стала горячиться старушка. — Я же каждое слово слышала. Она с другом его… Вот из-за этого он и разозлился. Он прямо так и сказал, мол, когда ты с пьяных глаз с такой же швалью, как ты сама, валяешься, так это черт с тобой, это твое личное дело. Я тебя давно не трогаю, поэтому, если ты на себе заразу какую-нибудь таскаешь, меня не волнует. Но его, дескать, ты не имела права за собой тащить, он мужик слабый, поддался тебе, ну и так далее.
— А она что же? Что-нибудь отвечала?
— Ой, вы знаете, она, наверное, сильно пьяная была. Потому что началось-то все не с того, что он ее поймал, а она сама ему рассказала.
— Как это?
— Да вот так. Он ей замечание сделал какое-то безобидное, а она завелась с пол-оборота, ну ее и понесло. Мол, ты сам только своей работой живешь, ничего тебя в жизни не интересует, хоть бы ты по бабам шлялся, так хоть на нормального мужика был бы похож, а так — ни рыба ни мясо, ни педик, ни импотент. Вот Димка твой — он настоящий мужик, сразу видит, чего женщина хочет, и умеет сделать так, чтобы она была довольна. Вот тут он и начал кричать. Честное слово, первый раз за все годы я слышала, как он кричит. Вот те крест. А Верка его слушает и отвечает невпопад как-то, не про то, я потому и говорю, что она, наверное, совсем не в себе была. Он ей про друга, а она ему про сестру чью-то, не то про его, не то про свою. Он ей говорит, что она могла его друга, Димку-то этого, заразить чем-нибудь, а она ему отвечает, что, мол, конечно, сестра чихнет — а для него уже мировая катастрофа. Видать, совсем мозги-то пропила, уже не понимает ничего.
— Может быть, — согласилась Настя, только чтобы что-нибудь сказать.
Значит, Дмитрий Платонов переспал с женой Сергея Русанова, шлюхой и алкоголичкой. И Сергей, ни в малейшей степени не покоробленный неверностью жены и недостойным поведением друга, рассердился только из-за одного: он боялся, что Дмитрий заразился какой-нибудь гадостью от его жены и принесет потом (если уже не принес) эту гадость его горячо любимой сестре Елене. Похоже, привязанность брата к сестре была и в самом деле такой сильной, как говорил сам Русанов. Настолько сильной, что перекрыла эмоции, связанные с поступком жены и друга. Настолько сильной, что могла заставить ненавидеть Платонова, который предал Елену, опустившись до мимолетной связи со спившейся женой друга. В глазах Русанова Дмитрий сразу свалился на две ступеньки ниже. Подонок, потому что прикоснулся к жене друга, близкого и давнего друга. И дурак, потому что спутался со шлюхой, спавшей бог весть с кем. И вдвойне дурак, потому что одно дело, когда ты спишь со шлюхой и на этом останавливаешься, и совсем другое — когда ты после этого идешь к прелестной юной девушке, которая тебя любит и тебе доверяет.
Русанов мог начать ненавидеть Дмитрия. А это уже многое меняло…
2
Дмитрий так болезненно ощущал, что время идет, а он так ничего и не придумал, что ему казалось, будто с каждой прошедшей минутой из него уходит частица жизни. Каждая прошедшая минута приближала возвращение Киры, и что ему делать, он не знал. Единственная верная линия поведения — делать вид, что ничего не случилось. Только так можно попытаться спастись. Но это лишь в том случае, если Кира — не сумасшедшая. Тогда ее поведение можно хоть как-то прогнозировать, рассчитывать, предвидеть. А если нет? Если она буйнопомешанная маньячка, в голову которой в любую секунду может прийти все, что угодно?
«Я должен это сделать, — твердил себе Платонов, растерянно мечась по квартире, — я должен собраться с силами и сделать это. Тем более вчера утром я на это намекал. Нужно продолжать свою линию, словно ничего не случилось, словно я ничего не знаю, не видел никакого револьвера и ни о чем не догадываюсь. Теперь я понимаю, почему не мог нормально воспринимать ее, как всегда воспринимал женщин, особенно красивых. Потому что она не такая, как они. Господи, как же мне это сделать? Где набраться мужества? Где взять мужскую силу? А вдруг у меня ничего не получится? Тогда она сразу догадается, что я все понял. Нормальный мужик не может заниматься любовью с женщиной-убийцей. И если я не смогу, если у меня не получится, сразу станет понятно, из-за чего».