– Нельзя так говорить, но мне было бы легче, сбей его машина или пырни его ножом какой-нибудь хулиган, а не все это. Это слишком страшно, Ева.
– Вы ведь воевали в горячей точке. Разве вас может напугать единичное убийство?
Михаил отрицательно замотал головой и на мгновенье закрыл ладонями глаза.
– Мне страшно от того, что это может быть связано с нашим центром. Я создал его, чтобы помогать и объединять. Ты же знаешь, как для меня это важно. Не переживу, если окажется, что в этом есть наша вина.
– Какая тут может быть вина? Липп не был простым человеком, он часто затевал конфликты, любил задеть за живое. Кто-то вспылил и, наверное, не рассчитал силу.
– Ева… – начал он, тяжело дыша, – это не какая-то там драка, это – умышленное убийство. Когда мне показали фото, я сразу все понял. Поверь, в деле замешана сильная ненависть. Кто-то очень разозлился на него. Даже не знаю, Ева, его очень сильно порезали. Можешь представить, как он натерпелся? – Михаил прикрыл рот ладонью и закрыл глаза. Было ясно: ему мучительно от одних мыслей об этом.
– На самом деле, не могу. Не представляю, что это случилось по-настоящему, – я помотала головой, не желая верить в реальность происходящего.
– Когда тебе покажут фото, станет только хуже. Будь готова к этому, полицейские теперь еще долго не отстанут, протащат через десятки допросов, пока от нас не останется ничего, кроме выжатых лимонов.
Я молча кивала, не желая даже представлять, что теперь начнется, но один вопрос меня беспокоил слишком сильно.
– Почему вы сказали, что мне стоит с этим разобраться?
– Он был пациентом нашего центра, и мы все будем с этим разбираться, но тебе, Ева, стоит убедиться, что ни один участник твоей группы не может быть причастен к случившемуся.
– И как я могу в этом убедиться? Мне переучиться на детектива или что?
Михаил снова махнул рукой и молча отправился в свое рабочее кресло.
– Ты несешь ответственность за происходящее в стенах твоего кабинета для встреч. Тебе стоит присмотреться к ним и дать мне позднее ответ.
– Какой? – я с неподдельным удивлением слушала его и искренне не понимала, в здравом ли он рассудке?
– Что среди них нет убийцы, конечно же.
– Вы шутите?
– Вовсе нет. Пообщайся с ними, понаблюдай, позадавай провокационные вопросы, изучи еще раз истории их жизни. Дай мне хотя бы пятидесятипроцентную гарантию, что это – не они.
– Я не смогу. Да и разве группу не стоит закрыть на время следствия?
– Исключено. Ваши встречи должны не только продолжаться, но и стать чаще. Хоть они и подозреваемые, но все еще наши пациенты, нам необходимо поддерживать их в трудные времена. Я рассчитываю на тебя, Ева.
– А вот я бы не стала…
– Все, иди, мне еще кучу народа по скайпу убеждать, что мы не в каменном веке живем, и лоботамию в наших центрах не делают.
Раны ради боли
До этого мне уже приходилось бывать на допросе. Когда я училась на первом курсе института, моя одногруппница покончила с собой. Ее родители настояли на расследовании, подозревая в доведении их дочери до самоубийства. Помню, что ощутила себя настоящим преступником, когда меня усадили за стол, на котором стояла тускло горящая лампа. Следователь формулировал вопросы так, словно я, и правда, в чем-то виновата. В итоге ему удалось довести меня до слез и заставить почувствовать себя причастной к трагедии только потому, что я не дружила с погибшей.
Расследование привело к неожиданным результатам: оказалось, что родители много лет истязали дочь морально и физически. Раскрыть это преступление помогли именно мы, ее одногруппники. Каждый из нас оказался свидетелем ее странного поведения, с кем-то она делилась деталями жизни, кто-то видел у нее синяки. В этом и есть вся суть. Всегда находится тот, кто все замечает, и это становится тем самым недостающим пазлом в общей картине.
Мы со следователем уже прошли ту скучную часть допроса, где он записывает мои данные и рассказывает обо всех формальностях. Эта допросная комната отличалась: не такая темная и мрачная, а стул не такой неудобный.
– Итак, Ева Юрьевна, расскажите, как проходят ваши встречи с группой.
Для следователя Леонид довольно молод, не на много старше меня.
– В основном, мы просто общаемся.
– О чем? – в его голосе слышалось раздражение.
– О жизни, проблемах, переживаниях. Ничего особенного, – я пожала плечами.
– Ничего особенного, значит?
– Планы по убийству Филиппа мы не обсуждали, если вы об этом спросили.
Леонид строго посмотрел на меня, после чего что-то записал в протокол.
– Кто-то из группы конфликтовал с погибшим?
– Все конфликтовали друг с другом. Чтоб вы понимали, это – не кружок по интересам, они вовсе не обязаны ладить.
– То есть, на встречах часто общались на повышенных тонах?
– И такое бывало, да.
Следователь снова сделал запись.
– Филиппа можно назвать конфликтным человеком, провокатором и зачинщиком споров?
Я задумалась. На самом деле врать на допросе нехорошо, но врать себе еще хуже. Признаваться в том, что в группе царила недружественная атмосфера, совсем не хотелось. Но правда есть правда, и она всегда превыше всего.
– Липп часто подкалывал других. Как специалист, я понимала причину такого поведения, но других это задевало. В нашей группе есть совсем молодые ребята, которые едва ли могли дать ему отпор в случае насмешек. Поэтому, те, кто был опытнее и старше, вставали на их защиту, пытались поставить его на место.
– Кто-то угрожал ему на ваших встречах?
– Конечно, мы связывали его и пытали, – я тяжело вздохнула. – Разумеется, нет.
– Вы так хорошо уверены в каждом из группы? Даже не допускаете мысли, что кто-то из них может быть причастен?
– Я знаю этих ребят. Им всем пришлось нелегко, и мне не нравится, что вы хотите вовлечь их еще и в это. Никому не пойдет это на пользу. Все ваши допросы могут перечеркнуть годы лечения. Учтите это, когда захотите на кого-то из них надавить. Если после беседы с вами кому-то из них станет хуже, поверьте, я этого просто так не оставлю.
Леонид оторвался от протокола и громко стукнул ручкой по столу.
– Спасибо, что хоть пальцем мне не пригрозили. Я не стану фиксировать в протоколе ваши угрозы, но и вы учтите, Ева Юрьевна, если выяснится, что кто-то из них все же причастен, у меня могут появиться основания для подозрения вас в сокрытии фактов преступления.
У меня только что челюсть не отвисла от удивления.
– Разве я что-то скрываю?
– Вы даже не пытаетесь посмотреть на ситуацию под другим углом. Защищать своих пациентов похвально, но сейчас не время и не место. Произошло убийство. Вот взгляните, – и тут он начал доставать из папки фотографии, которые, наверное, никогда не забудутся и не сотрутся из памяти временем.
Я переоценила собственное воображение, когда решила, что уже представила худшую из возможных картину. Как и всегда, реальность оказалась куда более страшной и кровавой. Язык не поворачивался назвать это мертвым человеком: изуродованное до невозможности тело, покрытое таким количеством ран, какое трудно сосчитать с первого раза. Кто-то настолько сильно его ненавидел, что не оставил ему ни единого шанса.
Мне стало тяжело дышать, но я все равно продолжала рассматривать фотографии, изучая каждое видимое повреждение. Ни одно из них явно не имело никакого смысла. Ему наносили удары ради ран, а раны ради боли.
– Хорошо себя чувствуете? Принести вам воды? – У него снова появился этот его обеспокоенный голос, совсем не тот, которым он отчитывал меня пять минут назад.
– Все нормально, – мне удалось наконец-то оторваться от снимков и поднять глаза на Леонида.
– Мне удалось узнать, что вы – хороший специалист, Ева Юрьевна. Вы не безучастны к судьбам пациентов. Мне кажется, что вы могли подметить нечто такое, что может нам помочь в следствии. Может быть, Филипп упоминал об угрозах в свой адрес, рассказывал о ком-то, кто его пугает, с кем у него плохие отношения. Знаю, нельзя вспомнить все по щелчку, но вам стоит попробовать. Если что-то вспомните, сообщите мне.
Закончив с протоколом, Леонид протянул мне его для ознакомления. Прочитав и подписав каждую страницу, протянула листы обратно следователю.
– Обещаю попробовать что-то вспомнить, – заверила его я, на что он молча кивнул.
Советуешь нам молчать?
На встречу все пришли раньше времени. Такими встревоженными и напуганными я их еще не видела. Всегда идеально одетый Тима пришел в мятой рубашке, а Яна впервые за все время не принесла никакого угощения. На лице Лолы ни грамма привычного яркого макияжа, а всегда собранная Эля казалась растерянной и совершенно опустошенной. Свят выглядел более взволнованным, чем обычно, его буквально била нервная дрожь. Если раньше мне тяжело давался подбор слов для разговора с ними, то сейчас я физически не могла вымолвить хоть что-то. Кажется, они это понимали, потому что терпеливо ждали, когда у меня хватит духа начать.
– Как вы знаете, одного из нас не стало, и это то, от чего мы никогда не сможем оправиться, – начала я, и почти сразу поняла, насколько глупо и по-учительски звучу. – Простите, это полная чушь. Нас трудно назвать семьей или хотя бы друзьями. Честно говоря, думаю, для большинства из вас эти встречи – настоящая пытка. И некоторые из вас здесь вовсе не по своей воле, хоть мне и хочется верить, что вам здесь хоть немного нравится, и что эти собрания идут вам на пользу. Липпу они на самом деле помогали. Он был одиноким человеком. Его семья уже много лет не общалась с ним, жена ушла от него и запретила ему видеться с дочерью. Жизнь Филиппа нельзя назвать легкой, но его смерть… Он точно не заслужил такого, – я расплакалась, хоть и не собиралась, это вышло как-то само собой.
Яна подсела ко мне, чтобы обнять. Она гладила меня по спине, пытаясь успокоить, но вместо этого, сама разрыдалась.
– Это ужасно, ужасно, ужасно, – причитала она сквозь слезы.