— Я думаю, всем дальше идти не имеет смысла. Тут, видно, недалеко. Больно уж следов много. Я пойду на разведку, а вы ждите здесь. Но только не спать! И оружие держите наготове. Устройтесь там, за деревьями, чтоб вас с тропы не было видно, а сами следите за тропой.
Он повернулся и пошел бесшумно и быстро и скоро пропал за стволами. Мы расселись метрах в десяти от тропы, прислонились к стволам, вытянули ноги. С каким наслаждением мы бы заснули, если бы было можно! У меня слипались глаза, голова невольно прислонилась к стволу, сами собой закрылись глаза. Сразу же Харбов резко толкнул меня в плечо.
— Не спать, — тихо сказал он.
Мы не спали. Глаза у нас закрывались, и поднять веки было почти невозможно — такие они стали тяжелые. Головы опускались, бессильно падали руки, сонные видения проступали сквозь реально видимый лес. Мы сидели вялые, равнодушные, и, кажется, если бы лес ожил и ринулся на нас, мы бы не пошевелились. Но мы не спали.
Тогда Харбов стал нас выводить из состояния одури, которое было не лучше сна. Он заставил нас встать и проделать несколько гимнастических упражнений. Андрею приходилось командовать полушепотом, громко говорить было опасно. Все-таки мы оживились, нас стало меньше клонить ко сну, мы даже улыбались шуткам Харбова, а он снова и снова поднимал нас и заставлял двигаться, как только замечал, что мы поддаемся сонливости.
Так проходил час за часом. Перемещались тени, над кронами деревьев двигалось к западу солнце, и облака, проходившие над лесом, стали красными, когда из-за стволов внезапно вышел Патетюрин.
Мы не спали, но он здорово нас обругал. Он был недоволен, что не выставлен часовой, что нет наблюдения за тропинкой, что мы сонные и вялые. Мы возражали, доказывали, что никто нас врасплох не может застать. Патетюрин только рукой махнул.
— Не видели, как я подошел. Так же могли бы подойти и эти... друзья Катайкова.
— Ладно, Ваня, — сказал Харбов. — Действительно виноваты. Ребята очень утомились, но это не оправдание. Больше не повторится. Рассказывай, чего разведал.
Патетюрин закурил, затянулся несколько раз и сказал:
— Мы с вами шли за одним зверем, а нашли целую стаю. Действительно есть такой отряд, о котором слухи ходили. И в этот отряд привели Катайков с Булатовым нашу Ольгу. Не знаю, какое дело заваривается, а только серьезное.
Патетюрин рассказал нам все по порядку.
Он шел параллельно тропинке, пробираясь сквозь лесную чащу. О том, что цель близка, его предупредил запах дыма и стук топора. Он стал продвигаться еще осторожней и скоро услышал голоса. Боялся собак, но собак не оказалось. Никем не замеченный, он подобрался к поляне. На поляне было два жилых дома — один большой, другой поменьше — и хозяйственные строения. Спрятавшись на опушке, Патетюрин долго наблюдал за жизнью этого тайного поселения. Первые жители, которых он увидел, ходили в лаптях, холщовых штанах, рубашках или тулупах. Казалось, это обыкновенные мужики из старой русской деревни. Бородатые, длинноволосые, они занимались хозяйственными делами: кто колол дрова, кто носил воду; один пришел из лесу с двумя ведрами молока — видно, коров доили прямо на пастьбе. В стороне несколько человек чистили винтовки. Винтовки только и напоминали, что это не простая деревня, а военный лагерь. Винтовки да еще то, что не было ни одной женщины: одни мужчины, заросшие бородами, длинноволосые, в лаптях, в холщовых штанах и рубашках.
— Ни одной женщины? — переспросил Мисаилов.
— Подожди, — сказал Патетюрин, — про Ольгу будет особо.
Патетюрин сосчитал людей — их оказалось двадцать семь человек. Решив, что задача выполнена, он хотел уже возвращаться назад, как вдруг на крыльцо маленького дома вышел офицер царской армии. В детстве Патетюрин видел таких — в мундире с погонами, в фуражке с кокардой. Офицер был невысокий, с бритым лицом. Он что-то скомандовал, что — разобрать было невозможно, и на поляне началась суета. Бородачи, бросив свои дела, убегали в большой дом и возвращались в совсем уже странном виде. Они надели фуражки и взяли винтовки. Странно выглядели эти солдаты: военные форменные фуражки, а внизу холщовые штаны, онучи, лапти.
— Я со смеху чуть не помер, — сказал Патетюрин.
Бородачи выстроились, и дальше все разыгрывалось, как полагается в воинской части. Офицер прошелся перед строем, поздоровался; бородачи рявкнули: «Здравия желаем!» Проделали довольно чисто несколько ружейных приемов, офицер скомандовал: «Вольно!» — и они разошлись.
Через несколько минут фуражки были опять сняты и вместе с винтовками унесены в дом. Бородачи занялись хозяйственными делами, офицер ушел к себе, и опять все стало похожим на обыкновенную деревню. Только бросалось в глаза, что нет ни одной женщины, одни мужики.
— А Ольга? — спросил Мисаилов.
— Вот тут-то самое интересное, — сказал Патетюрин.
Когда бородачи проделывали упражнения, а офицер расхаживал перед строем, на крыльцо дома вышли Булатов и Ольга. Они были хорошо видны Патетюрину. Булатов курил трубку. Ольга держала его под руку.
— Не пара — картинка! — сказал Патетюрин, зло глядя прямо в глаза Мисаилову. — Никто ее силой не приводил туда. Играет в офицерскую жену и очень довольна.
— Вот что, Иван, — сказал Мисаилов, — в наших обстоятельствах ссориться ни к чему. Понял?
— Ладно... — Патетюрин отвел глаза. — Ты, Вася, прости, но только если она царским офицерьем прельстилась...
— Пока что не видно, чтобы это было действительно так! — резко перебил Мисаилов.
— Давайте решать, — сказал Харбов, — что делать. Тридцать человек, тридцать винтовок — дело серьезное.
— Ерунда! — сказал Силкин. Он вскочил и заговорил возбужденно, сверкая глазами, энергично взмахивая рукой. — Вот мы всё огорчались, что враг живет рядом с нами, что Катайков на наших глазах безобразия творит, а мы ничего сделать не можем. И вот наконец мы с ним один на один, и право за нами. Что же, мы повернемся и уйдем, потому что их тридцать? Подумаешь — тридцать! А то, что они нас не ждут? То, что мы неожиданно на них бросимся? Это вы ни за что считаете? А то, что мы знаем, за что воюем, а они темные люди и цели у них настоящей нет, — это пустяки? А то, что кругом страна, а страна вся за нас и против них — это, думаете, неважно? Если трусить, всегда насчитаешь врагов без конца; а если не трусить, так и считать не к чему — все равно одолеем. Я за то, чтобы подкрасться и рвануть на них! Вот увидите, побегут!
Он сел, обводя всех победным взглядом.
— Не выйдет, — сказал Патетюрин. — От того, что нас перебьют, никакого толку не будет.
— А я за, — бросил Мисаилов. — И не такие вещи случались.
— От того, что нас перебьют, — повторил Патетюрин, будто не слыша Мисаилова, — Ольге лучше не станет. Как была она в их руках, так и будет. Только сейчас ей можно надеяться, а тогда уже и надеяться не на кого. Может быть, просто повернуть и полным ходом на Пудож? Высылайте, мол, верховых. Если милиции мало будет, можно даже партийный актив поднять по такому случаю.
— Если ты думаешь... — начал Харбов.
Но Патетюрин его перебил:
— Не думаю. Знаю, что не уйдете отсюда. Я и не спорю. Действительно, уходить — это как-то... Да и неизвестно, как сложится. Мы уйдем, и они уйдут. Потом ищи-свищи! Я предлагаю так: двух человек послать в Пудож за помощью. Скажем, Девятина и маленького Колю. Они быстро дойдут. Даже из Куганаволока уже могут людей послать. А нам прятаться и следить. Если эти бандиты куда-нибудь двинутся — идти за ними... Сколько у нас в мешках? На неделю хватит? Ну, похудеем немножко, тоже не велика беда. Решено?
— Подожди минуточку... — Тикачев встал и заговорил: голос у него дрожал от возбуждения, хотя он старался говорить спокойно. — Я не пойму: мы комсомольцы или кто? Маркса мы изучали или нет?
— Маркс-то при чем? — удивился Патетюрин.
— А ты думаешь, Маркс затем, чтоб на полках стоять, сверкать корешками? — кипел Тикачев. — Маркс — это боевая наука, это руководство к действию!
— К делу! — сказал резко Харбов.
— Так вот, — сдержавшись, продолжал Тикачев. — Вы говорите — отряд, тридцать человек. Что значит тридцать человек? Это значит Булатов, Катайков, офицер этот, еще кто-нибудь — одним словом, угнетатели и эти бородачи, про которых ты рассказываешь, — угнетенные. Значит, должны мы взорвать изнутри эту банду. Пойти, понимаешь, с горячим словом к этим мужикам. Это же пролетарии, наши братья! У них с нами общий классовый интерес. Мы и должны это им разъяснить, поднять их на угнетателей. Тогда уже наоборот получится: нас будет тридцать пять, а их пятеро. Вот как Маркс этот вопрос решает! Представляешь, что было бы, если бы Ленин стал считать перед революцией: нас, большевиков, горсть, а у них армия. Был бы Октябрь или нет, как ты думаешь?
— Да... — протянул Патетюрин и покрутил головой. — Стало быть, я уже в контру попал. Ну и ну! — Он встал и заговорил решительно и категорично: — Вот что, ребята: я, как имеющий официальное поручение государственной важности, привлекаю вас на помощь и беру в свое подчинение. Значит, таким образом: сейчас... — Он посмотрел на нас и задумался. — Нет, отдохнуть всем вам, пожалуй, надо. Сейчас мы часиков пять поспим. Конечно, выставим часового по жребию. Потом Девятин и Коля маленький отправляются в Пудож, а мы выделим патрули и будем здесь караулить. Ясно? Командиром отряда назначаюсь я, комиссаром — Харбов. Времени терять нечего, давайте тянуть жребий.
Первым выпало караулить Силкину; ему вручили наган, и он засел возле тропы за кустом. Мы все легли спать. Я заснул сразу же. Кажется, сразу заснули и остальные.
Глава пятнадцатаяГОРЯЧЕЕ СЛОВО
Мучительная усталость свалила нас. Сон был тяжелый. Мы храпели и бормотали во сне, метались, в полубреду открывали глаза и, ничего не увидя, закрывали их снова. У Силкина голова опускалась и сами закрывались глаза. Он встал, начал напевать, помахал руками, чтоб разогнать сон. Он очень завидовал ребятам. Хоть и тяжело, с храпом и бормотанием, а все-таки они спали.