Ворота открылись, вошел Булатов.
Мы опешили. Его мы никак не ждали.
Булатов закрыл ворота и сел на чурбан, на котором раньше сидел Миловидов. Мисаилов достал газетку, махорку и стал не торопясь скручивать козью ножку.
— Может, закурите моего табачку? — спросил Булатов.
— Спасибо, — вежливо ответил Мисаилов, — я к своему привык.
Он завернул конец, оборвал его, сунул в рот и закурил.
— Мне поручено выяснить, — негромко сказал Булатов, — накормили ли вас и нет ли у вас пожеланий и просьб.
— Тьфу, ерунда какая! — буркнул Тикачев. — Чистый цирк!
— Помолчи, Леша, — сказал Харбов.
Булатов кинул взгляд на ворота и продолжал чуть тише:
— Наши личные отношения могут складываться как угодно, но я, как и вы, не знал, что попаду в эту страшную шайку. Давайте обсудим, что нам делать и как спасаться. — Чуть повысив голос, он закончил: — А что каша плохая, не взыщите. Приходится мириться с обстановкой. Разносолов здесь не имеем.
— Чистый цирк! — повторил Тикачев.
Мы молчали. Молчал и Булатов, глядя на нас глубоко сидящими таинственными своими глазами. Дядька дергал бородку и, кажется, собирался разразиться монологом, но прежде него заговорил Сема Силкин.
— Знаете что, — сказал Сила, — если мы решим удирать, так и без вас справимся.
— Товарищ Харбов, — повернулся Булатов к Андрею, — я говорю серьезно.
— Сила прав, — задумчиво сказал Харбов. — Кто вас знает, Булатов... Сегодня вы Миловидова продали, завтра нас продадите. Кому вы нужны! Положиться-то на вас нельзя.
Булатов встал и громко закончил:
— Значит, жалоб пока нет. Так и передам.
— Вы за нас не беспокойтесь, — сказал Девятин, — мы-то выберемся. А вот у вас как бы неприятности не получилось...
Булатов, не отвечая, вышел.
— Вот черт! — бормотал дядька. — Помешал разговору. Я бы этому бородатому все доказал. Бедный же человек — понять должен. А тут этот влез... Нужны, понимаешь, его доносы!
Что-то громко треснуло наверху. Мы подняли голову. Одна из досок крыши медленно отходила. В расширявшуюся щель было видно ясное голубое небо. Потом в щели показалось лицо. Нам были видны только глаза и лоб. Зато мы сразу узнали голос, хотя человек говорил очень тихим шепотом.
— Как вы там? — спросил человек. — Патетюрин убег до деревни — верно, к завтрему людей приведет. А вы, если что нужно, скажите.
— Ты, Коля, гляди... не попасться бы, — сказал дядька.
— Не! Я, папка, не попадусь! Тут кусты во какие!
Глава девятнадцатаяРОМАН С ПОЛКОВНИКОМ
Как в тумане помнила Ольга приход в лагерь. Было утро. На полянке стояли строения, сложенные из темных от времени бревен. Обросшие бородами, длинноволосые люди, в лаптях и холщовых рубахах, суетились, встречая их. Странный маленький человечек в мундире приложил руку к фуражке и щелкнул каблуками. Ольгу провели в дом, разделенный перегородкой на две половины. У Ольги от усталости кружилась голова, и она с трудом поняла, что странный человечек предлагает ей сесть к столу. Она покачала головой. Ее повели в другую половину избы. Там стояла деревянная большая кровать. Ольга осталась одна в комнате, быстро стянула сапоги, легла на кровать и в ту же минуту заснула.
Спала она долго; металась, сама слышала, что разговаривает во сне. Иногда открывала глаза, но в комнате никого не было, и она засыпала снова. Кошмары ее не мучили. Наоборот, ей снилось хорошее: дом, отец, чайная чашка на плюшевой скатерти, пестрый попугай с брильянтовыми глазами. Попугай расправил крылья и быстро летел куда-то и, оглядываясь, подмигивал ей со значением. Потом она шла будто бы по лесу, и все было хорошо. Она проснулась радостная, но сразу вспомнила все, и на нее навалилась такая тоска, что она чуть не крикнула.
В комнате не было никого. Из-за двери доносился негромкий разговор. Слов она разобрать не могла. Ей казалось, что она узнает голос Булатова, и она даже вздрогнула — так было это ей неприятно. Прежде всего, решила она, надо все обдумать хорошенько и до конца.
И вот Ольга лежала и думала, заново вспоминая все, что произошло с той минуты, как она впервые увидела Булатова. Нет, надо вспомнить и то, что было раньше. Как она увидела Мисаилова, ее знакомство с «Коммуной холостяков», ее отношение к Васе и его друзьям. Нет, надо было вспомнить и то, что было еще раньше...
Этому не было конца. Не к чему сейчас углубляться в такое далекое прошлое. Не к чему сейчас отыскивать корни всего, что случилось. Не в корнях было дело. Надо просто точно понять, что она совершила, в чем она виновата и в чем права. Надо решить, что она может и обязана сделать.
Не то чтобы она встала в хорошем настроении — не могло у нее быть хорошего настроения и нечему ей было радоваться, — но она встала, полная энергии, приняв твердое решение выполнить все, что задумала. В таком настроении была она, когда тихо открылась дверь и в комнату вошел Булатов. Он поцеловал ее в лоб.
— Нам надо поговорить, — сказал он.
— О чем? — спросила Ольга.
— Ты была со мной сурова, — сказал Булатов, садясь на табуретку. — Может быть, ты и права. Я должен объяснить свое поведение.
— Нет, — сказала Ольга, — я была неправа. И не надо мне ничего объяснять. Я все и так понимаю.
— Ты должна меня выслушать, — сказал Булатов.
Разговор затеялся томительно долгий. Булатов подробно и обстоятельно объяснял, почему он сделался такой, как есть. Начал он с предков тысячелетней давности. Он относился к ним будто бы иронически, даже презирал их, или, во всяком случае, не придавал им никакого значения, но все-таки беспрестанно и по всякому поводу о них вспоминал.
Ольга глядела на него в упор, не мигая, и Булатову было неловко. Не мог он понять, что выражает взгляд Ольги.
— Ты не веришь мне? — все спрашивал он.
И Ольга каждый раз отвечала:
— Каждому слову верю.
Она действительно верила, но не тому, что хотел ей сказать и говорил Булатов, а тому, что, помимо его желания, становилось ей все более ясным из его слов.
И Булатов продолжал рассказ. Слава богу, он подошел к своему рождению. Ольга догадывалась, что теперь пойдет история неправильного воспитания, двойственность натуры, мечтательность и романтичность, преклонение перед условными ценностями. Ольга знала все, чти он скажет, потому что где-то она уже читала все это. Где, она точно не помнила, — везде понемногу. Может быть, Булатов и вносил какие-нибудь новые подробности, но не в подробностях было дело. Ольга встала, оборвав Булатова, и сказала:
— Я все понимаю. Покажи, где здесь можно умыться.
Булатов был очень доволен, что все уладилось, и любезно распахнул перед Ольгой дверь.
И вот начинается новый день.
В соседней комнате накрыт стол, навстречу Ольге вскакивает маленький полковник Миловидов и щелкает каблуками, но Ольга, извиняясь, проходит мимо, чтобы умыться у колодца.
Странные бородатые люди в черных мундирах и белых холщовых штанах глазеют на нее, пока она умывается. Один чистил винтовку и застыл, другой вел лошадь под уздцы и остановился, и все уставились на Ольгу, как на необыкновенного зверя. Раскрасневшаяся от холодной воды, свежая и хорошенькая, возвращается она в комнату.
Полковник Миловидов подходит к ручке и торжественно провожает ее к столу. Тишков играет туш. Улыбается хорошо знакомой улыбкой Гогин. Катайков глядит хорошо знакомым, оценивающим взглядом.
Идет какое-то ленивое пьянство. Кажется, все не выспались и устали, и всем надоело быть вместе, но нет повода разойтись. Судорожно веселится один полковник Миловидов. Он все время пьет за красоту, за женщин — поэзию нашей жизни — и вскакивает, и щелкает каблуками, и целует руки Ольге, и, если бы у него были усы, непременно крутил бы их, пропуская кончики между пальцами.
— Вы должны меня понять, мадемуазель, — говорит он, — я Робинзон. Мои Пятницы — это бородатые дикари. Я культурный человек, поймите мою трагедию!
Ольга жеманничает, и стреляет глазами, и дает ему целовать руки, и манерно хохочет, чуть взвизгивая, и приводит полковника в совершенный восторг.
Где она научилась этой манере себя вести? Этому жеманству, этому визгливому смеху?
Ей самой смешно и странно. Для нее это далекая история. Она изображает уездную барышню, которую представляет себе только по смешным описаниям и рассказам. Она изображает ее грубовато, иногда, кажется, слишком наивно, но Миловидов в восторге.
Для него это молодость; не история, а реальная жизнь, та прекрасная его жизнь, от которой он вынужден был шесть лет назад уйти в лес. Он не улавливает пародии. Впрочем, что его не привело бы в восторг после шести лет жизни в северном диком лесу! Он пьет. Он даже порывается выпить из Ольгиной туфли, забыв, что она в сапогах.
— Я лесной царь! — кричит он Ольге. — Станьте лесной царицей, мадемуазель!
— Мадам, — поправляет его Ольга.
— Все равно! — кричит Миловидов в восторге. — Это неважно. Он тоже русский офицер, товарищ, брат по оружию, я не хочу обидеть его. Но он должен меня понять!
Потом все нестройными голосами поют «Стеньку Разина» и какую-то песню про Хаз-Булата, который кого-то зарезал, и еще какие-то песни, которых Ольга совсем не знала или знала лишь понаслышке.
Они пляшут мазурку, и, ух, сколько тут каблучного стука, вывертов, лихости! Маленькой белой ручкой ведет полковник Ольгу, и Ольга чувствует, как удивительно сильна эта кажущаяся слабой ручка. Какие крепкие мышцы под этой белой, женственной кожей!
Окончив плясать, полковник вдруг обнимает Ольгу и целует ее в губы долго-долго, и Ольга терпит, сжав губы, а потом, смеясь, вырывается.
Булатов смотрит на нее трагическим взглядом. Трагически изломаны его брови. Ей становится смешно, когда она видит скорбное булатовское лицо. Она подходит к нему и ласково берет его под руку. Должна же легкомысленная жена как-то утешить многотерпеливого мужа! Полковник понимает это, полковник не сердится.
— Булатов... — тихо говорит Ольга, говорит своим настоящим тоном, с настоящей своей интонацией. — Ты же мой муж, Булатов! Уведи меня отсюда.