— Тормозим, — Леший остановился на пролете между шестым и седьмым этажом. — Вон ее квартира.
— Чья?
— Подруги матери, — он плюнул себе под ноги. — Достала уже. Приходит и мозг выносит матери, а та потом мне.
— Что будем делать? — Карина в нетерпении прыгала на месте.
— Поджигать, — его смех отравил воздух подъезда.
— Ты серьезно? Хочешь поджечь квартиру?
— Я отморозок, но не настолько, — он расстелил газету в углу. Спустил штаны и присел на корточки.
— Ты что делаешь? — Леша протер затуманенные глаза, пытаясь разглядеть силуэт.
— А что, не видно? — смех оборвал резкий кашель.
— Фу! — Карина размахивала руками, меряя шагами пролет.
— Сейчас будет весело! — надев штаны, Леший свернул газету. — Всем тихо, как мыши, — он поднялся по лестнице. Положив сверток на коврик возле двери, достал из кармана зажигалку. — Стойте на месте. Когда я подожгу, спуститесь на пару ступенек вниз, чтобы вас не заметили.
Карина, открыв рот, смотрела на Лешего.
Он нажимает на дверной звонок, затем щелчок, пламя охватывает газетный сверток. Снова звонок, а Леший в три прыжка оказывается рядом с Кариной и Лешей.
— Пожар! — женский крик будит подъезд. — Коля, пожар! — она быстро бьет тапочками по свертку, сбивая пламя.
— Это еще что такое! Лена, да у тебя же ноги в д…! — мужчина с ужасом смотрит на остатки газеты. — Что за …! Убью!
— Бежим!
Троица со всех ног мчится вниз. Карина захлебывается от смеха. По бледным щекам текут слезы. На третьем этаже она останавливается и, присев на корточки, держится за живот.
— Бегом, — Леша подхватывает ее под локоть и тащит за собой.
Свежий морозный воздух бьет в лицо. Карина жадно глотает его, забегает за дом и поднимается по лестнице заднего подъезда. Парни теряют ее из виду. Она видит, как два сутулых силуэта растворяются на темной аллее.
Карина забивается в угол и опускается на пол. Ее трясет. От холода, страха, косяка. Она не знает. Ей так холодно, что она слышит, как стучат зубы и замирает сердце.
— Мама, — подняв глаза, она видит свет в спальне мамы. — Мама! — кричит она. — Мама, забери меня!
Карина пытается встать, но ноги не слушаются.
— Отходняк. Сейчас пройдет, — губы еле шевелятся.
Слезы омывают лицо. Она плачет тихо, внутри разрываясь на куски.
— Мама, мама, мамочка, прости меня! Забери меня! Мама! — она хочет кричать, но голос не слушается.
На коленях отползает в сторону. Тело содрогается в судорогах. Ее рвет. Рвет утренним омлетом, маминым рассольником. Рвет воспоминаниями и обидами. Рвет папиными словами и прекрасной Викой, красоту которой Карина не сможет никогда подделать. Ее рвет косяком и сигаретами. Рвет отмороженным Лешим и глупым Лешей. Рвет собой. Кариной.
Полчаса она пролежала на бетонном, грязном полу подъезда в лужах рвоты и хлопьях мягкого снега.
Когда Карина пришла домой, мама не спала. Она сидела на пуфике в коридоре и ждала ее. Ничего не спросила, помогла раздеться, набрала ванную, вымыла дочь. Затем, обернув ее в сухое махровое полотенце, довела до кровати и уложила под теплое одеяло. Карина уснула быстро. Она так и не узнала, что самый лучший человек на земле всю ночь сжимал ее холодную руку и гладил по спутавшимся волосам.
Глава 14
— Ну где же они! — Алена на носочках стоит на столе в мастерской. От постоянных движений он раскачивается, готовый в любое мгновение рухнуть. — Не мог же он их выбросить? — говорит она, просунув голову в отверстие в потолке — ход на чердак.
— Нужна помощь? — дядя Сергей с улыбкой смотрит на племянницу.
— Санки!
— Санки?
— Что удивительного? — Алена приседает, и русая голова появляется в сарае.
— Я думал, что в твоем возрасте уже курят, ходят на дискотеки и целуются с парнями, — он протягивает руку, помогая спрыгнуть со стола.
— Представь себе не только! Еще и на санках катаются.
— То есть ты куришь? — ухмылка тенью ложится на морщинистое лицо.
Алена разглядывает его. Морщины, как шрамы, полосуют лицо. Тонкая кожа обтягивает острый череп. Сосуды витиеватым узором ложатся на щеки. У него изможденный вид, будто не ел несколько недель. Алена поднимает глаза и прикусывает губы: густые волосы покрыты сединой, словно ковром.
— Плохо выгляжу? — он устало трет глаза. Не дожидаясь ответа, идет в сторону сарая. — Санки, саночки, где же вы?
Алена семенит за ним. Зимнее солнце светит ярко. Она щурит глаза, пытаясь разглядеть апельсин на голубом покрывале.
— Это ты молодец, что надела валенки. Сегодня обещают до минус двадцати, а с понедельника уже будем готовиться к весне — потепление вроде. Ты надолго к нам?
— Не знаю. Неделю точно побуду.
— Это хорошо, — сигарета висит на нижней губе, будто ее приклеили. Сергей продолжает говорить, не доставая ее изо рта.
— Почему она не падает?
— Кто?
— Сигарета, — солнце играет на ее губах.
— Это мастерство: курить без рук да еще и говорить, — усмешка и клубы дыма перемешиваются с горячим дыханием. — А ты что, все-таки куришь?
— Нет! Не говори ерунды! — Алена ковыряет ногой снег.
— Смотри мне. Увижу с сигаретой, заставлю съесть, — он слезает со стула и поворачивается к ней, — и я не шучу. — Вот твои санки.
Красная. Голубая. Желтая. Цвета чередуются, разукрашивая деревянные полоски. Алена улыбается. Ей кажется, что слышит смех. Свой смех. Она щурит глаза и видит, как летит с горки, задыхаясь от холодного воздуха и волн смеха.
— Даже веревка та же самая, — она берет ее в руки и тянет санки за собой. — Класс!
— И что ты будешь с ними делать? — дядя Сергей снова закуривает.
— Кататься! — она смеется и бежит к калитке. — А тебе совет — кури поменьше, а то бабушка увидит и заставит их съесть, — смех растворяется в тишине переулка.
Сергей провожает ее взглядом. Впервые за долгое время он улыбается, разглядывая жизнь вокруг себя. Наконец все обрело смысл. Алена приехала.
Он делает глубокую затяжку и бросает окурок в сугроб. Секунда — скрывается в доме.
Алена улыбается друзьям. Все в сборе: Даша, Таня и Валя.
— Не верю, что вы так быстро согласились, — она смотрит на их санки. — Вижу, у вас тоже раритетные.
— Если уж Валя свои не сломала, то наши и подавно проживут еще столько же, — Таня хохочет и толкает сестру. Валя отвешивает ей подзатыльник и складывает руки на груди.
Валя чуть ниже сестры, но толще в два раза. На ней ярко-желтый пуховик и горчичная шапка с помпоном. На ногах белые дутые сапоги с меховой оторочкой. Щеки, как спелые яблоки, занимают большую часть лица. Несмотря на лишний вес, она очаровательна. Большие карие глаза, веер густых ресниц и мягкие губы украшают лицо. А когда Валя улыбается, на небе загораются тысячи солнц.
Таня высокая. Выше всех. Кажется, дотронься до нее пальцем, и она навзничь упадет на землю. Волосы длинные, каштановые. Глаза — щелки, а рот ниточкой. Они такие разные, но такие родные.
— Мы уже подумали, что ты совсем зазвездилась в Минске, — Даша поправляет шапку, натягивая ее на уши. — Тебя не было слышно с июня.
— Я приезжала на выходные.
— Когда это было! — Даша фыркает.
— Летом мы переезжали, ремонт. Потом новая школа…
— Говорю же, зазналась.
— Ой, не нуди, — махнула рукой Валя. — Ален, как тебе новая школа?
В мгновение перед глазами проносится жизнь длиной в шесть месяцев. Жизнь, о которой Алена не знала и не хотела знать. Карина, Таня, Катя, Ковтун… Казалось, это было не с ней. Она все придумала, увидела во сне, прочитала в книжке.
— Нормально.
— И все? — Даша недоверчиво разглядывает Алену. — Это все, что ты можешь сказать про Минск?
— Ты спросила про школу, а не про Минск. Минск — красивый, шумный и большой. А школа — совсем другая.
— Какая?
— Не такая, как у меня была. Люди другие. Более сложные, — она пожимает плечами.
— Конечно, другие! Это же Минск, а не приграничный городишко!
Даша тоже высокая и худая. Черные длинные волосы спрятаны под вязаный берет. В цвет пуховика — красные варежки и сапожки на низком ходу.
— Ты другая, — Алена смотрит пристально, но аккуратно.
— Ты тоже.
— Я не про внешность. Но ты другая.
— Это плохо или хорошо? — Даша вздергивает острый подбородок.
— Не знаю, — улыбка касается губ Алены.
— Конечно, плохо! — Валя делает шаг вперед. — Ты стала просто невыносимой занудой! — она обнимает Дашу за талию и отрывает от земли. — И весишь меньше, чем мой кот!
Они смеются так громко, что даже замерзшие вороны перестают каркать и замолкают, удивленно разглядывая девчонок в пестрых пуховиках.
— Ну, погнали в яму! — Валя расталкивает их плечами и идет вперед.
— Как была танком, так и осталась, — бубнит Таня, семеня за сестрой. — Ты так никогда себе парня не найдешь!
— Да на кой он мне сдался! — смех вырывается из ее огромной души, заполняя все вокруг.
— А если не перестанешь так гоготать, умрешь девственницей! — она начинает пародировать сестру, выдавливая из себя смех.
Горка высокая, метров двенадцать-пятнадцать, не меньше. По сути, их две: одна плавно перетекает в другую. Сначала резкий спуск, затем небольшая остановка — ровная площадка, и снова вертикальный спуск. Вся гонка занимает несколько секунд, но и этого хватает, чтобы сорвать связки от крика и обморозить щеки.
Местами на горке лед. Поэтому санками управлять почти невозможно. Ногами, конечно, тормозить можно, но это почти не дает результата — они продолжают мчаться вниз.
— Кто первый? — спрашивает Алена. — Года так три-четыре назад мы даже не думали о страхе, просто садились и орали.
— Кстати, да! Валя на ходу запрыгивала на санки, еле успевая запихнуть в них свою попу, — Тане так понравилась шутка, что она почти визжала от восторга.
— Не вопрос! Я первая и поеду, — она ставит санки на землю, садится и берет в руки веревку. — Трусихи! — Валя посылает воздушный поцелуй и с криком летит вниз.