На первой остановке санки не тормозят, наоборот, взмывают вверх и продолжают мчаться вниз.
— Aaaaaaaa! — она орет так, что вороны с ужасом взмывают вверх и улетают прочь. Внизу санки не тормозят. Они продолжают катиться по равнине еще метров десять-пятнадцать. Когда они все же останавливаются, Валя спрыгивает и начинает с криками прыгать на месте. — Я это сделала! Жду вас здесь! — она разбегается и прыгает в снег.
— Ладно, я следующая, — Алена натягивает шапку на уши и садится на санки. Крепко сжимая в руках веревку, отталкивается ногами и исчезает из виду. Девочки подбегают к краю горки и смотрят, как подруга с криками летит вниз. Выехав на равнину, санки заносит и они переворачиваются.
— Ты жива? — доносятся голоса с вершины.
Алена достает лицо из снега, снимает рукавицы и убирает хлопья с лица. Валя подбегает к ней и помогает встать.
— Ты в порядке, — она стряхивает снег с одежды и ласково поправляет шапку Алене.
— В порядке? Ты шутишь? — заливистый смех разливается по яме. — Я в восторге! — она набрасывается на Валю и крепко сжимает ее в объятиях. Обе падают в снег.
Крики, смех, визг — девчонки, одна за другой, слетают с горки, оставляя за собой снежную завесу.
— Слышите? — Алена подносит палец к губам.
— Что? — шепотом спрашивает Таня.
— Тишину.
Они вчетвером лежат на белом покрывале и всматриваются в небо. Солнце уже не такое яркое. Оно медленно, по маршруту часовой стрелки скатывается с середины голубого блюдца. Небо намыто до дыр. Голубое, прозрачное, будто покрытое бесцветным лаком, оно смотрит на мир.
— Слышите? — Алена приподнимает голову. — Это снег с ветки упал.
— Мы ничего не отморозим? — никто не смотрит на Дашу, но все знают, что ее нижняя губа поджата. Она недовольна, но продолжает лежать на месте, не сводя глаз с горизонта.
— Мне даже жарко, — Валя снимает рукавицу и вытирает пот со лба.
— Это все лишний вес. — Таня пихает ее в бок. — А точнее, батон, который ты умяла на завтрак вместе с пачкой масла и ведром чая.
Валя молчит. Она занята — улыбается.
— Видите, какая она стала зануда! — Таня приподнимается на локтях. — Даже на мои шутки не реагирует!
— Одно и тоже каждый день, — добрая ухмылка пробегает по ее пухлым щекам. — А попы, пожалуй, нужно поднять, летом успеем належаться на траве. Подъем, бабье царство! — она резко вскакивает.
Алена не хочет вставать, ей хорошо. За долгое время в ее голове день, а не ночь. И больше всего на свете она желает, чтобы он не заканчивался.
— Я знал, что это ты. Больше на нашей улице нет сумасшедших, которые пошли бы кататься на санках в минус пятнадцать.
Алена знает, чей это голос, хоть и давно не слышала его. Он наклоняется над ней, на лице улыбка во все тридцать два.
— Вставай, — Ленька протягивает руку.
— Привет, — она кладет в его ладонь рыжую рукавицу.
— Рыжие? Ты серьезно? — он рассматривает рисунок из белых линий и громко смеется. — Я думал, если и увижу тебя когда-нибудь еще, то ты будешь в длинном пальто и на каблуках, но точно не в рыжих рукавицах и шапке с помпоном!
Алена одергивает руку и встает.
— Не вижу ничего смешного, — она засовывает руки в глубокие карманы. — Не на каблуках же с горки кататься.
— А ты что в минус пятнадцать забыл в яме? — Таня складывает руки на груди и выставляет правую ножку вперед.
— Как тут не выйти! Вы так орали, что я слышал вас за утепленными окнами, — он хмурится, пряча улыбку. — И как вы посмели не позвать меня? — губы снова разъезжаются. — Теперь стойте и ждите! — он бежит в сторону улицы.
— Ты куда? — орет Валя.
— Как куда? За санками, конечно.
Они все же успели проводить день и уложить солнце в кровать. Ленька взбил подушку, Алена аккуратно расправила пуховое одеяло, укрыв ноги, а девчонки помогли выключить свет и зажечь ночники на черном потолке, который был усеян маленькими желтыми точечками. Наверное, это были звезды.
Глава 15
— Они уехали полгода назад, — Анна Владимировна стояла у плиты. На сковороде трещало масло, а в духовке пыхтели булки с корицей.
Горячий, круглый блин, размером с тарелку, лежал перед ней. Он был картофельный. Еще полминуты назад Алена смотрела на него и была самым счастливым человеком на свете. Ведь только бабушка умела печь такие блины. Это был драник, увеличенный в раз пять-шесть. А еще он был сладким, язык проваливался в воздушное тесто. Алена украшала его щедрым куском сливочного масла и посыпала сахаром.
Сейчас она еле смогла проглотить маленький кусочек.
— Почему ты мне не рассказала? Я же звонила тебе.
— Хотела сказать, когда ты приедешь, — Анна Владимировна умело перевернула блин, другой рукой проверяя духовку. В свои семьдесят шесть она ловко справлялась с хозяйством, умудряясь полдня стоять у плиты, а остальное время возиться с огородом и курицами, которые за последний год заполонили половину участка.
— А дом? Они продали его? — Алена почти плакала.
— Да. Теперь их дом в Москве, — бабушка вытерла руки и подошла к старому деревянному серванту, который Алена помнила, сколько себя. — Это тебе, — она достала из большой сахарницы конверт и протянула Алене. — Доешь, потом прочитаешь.
Алена в одну секунду запихнула блин в рот.
— Спасибо, бабушка, — она поцеловала ее в щеку, сполоснула руки и выбежала из кухни.
Забравшись с ногами на диван, девушка включила светильник и вскрыла конверт. Почерк ровный, аккуратный, будто Женя писала под линеечку, переписывая текст из черновика.
Дорогая моя Алена.
Я уезжаю. Папе предложили новую работу, и он согласился. Я не хотела переезжать, но мама говорит, что здесь мне будет лучше: больше возможностей в обучении и реабилитации.
Ты долго не писала и не звонила. Я понимаю и не обижаюсь. У тебя новая жизнь. Дом, школа. Думаю, тебе нелегко.
Я часто представляла, как ты в белой блузке ступаешь по коридорам новой школы. Ты очень волнуешься, даже боишься. Но продолжаешь идти. В такие моменты я молилась за тебя и мысленно была рядом.
Ты замечательная. Ты — лучшее, что произошло со мной за все мои 17 лет. Спасибо тебе за все, а главное, за то, что подарила мне веру. Веру в себя и людей. Я никогда тебя не забуду.
Твоя Женя Клюквина.
P.S. Как только устроимся на новом месте, напишу тебе номер моего телефона и электронную почту.
Люблю тебя, Синичкина.
Алена подрывается и бежит на кухню.
— Бабушка, а где второе письмо?
— Какое письмо?
— Ну, еще одно! — Алена взбудоражена. — Женя написала, что пришлет письмо с номером телефона.
— Дорогая, у меня нет больше писем.
Алена рассматривает конверт. Дата на письме — двадцатое сентября две тысячи третьего года.
— Прошло полгода…
— Может, они еще не установили телефон? — ее глаза полны сочувствия.
— За полгода? Вряд ли, — Алена еще крепче сжимает конверт. — Я сама виновата, не нашла минуты позвонить.
— Тебя можно понять…
— Нельзя, — Алена не дает бабушке закончить. — Кстати, к тебе я тоже полгода не приезжала… Прости меня, — кладет конверт на кухонный стол и выходит из кухни.
Выключив ночник, она ложится на диван и накрывается пледом. Он пахнет теплом и бабушкой. Перед глазами Женя. На ней белое платье в красные розочки и лакированные туфли. Она сидит в инвалидном кресле, сжимая в руках палитру красок и тонкую кисточку. Еще мгновенье и Алена проваливается в глубокий сон. В эту ночь ей ничего не снится.
— Алена, — Анна Владимировна, приоткрыв дверь, заглядывает в комнату. Девушка лежит на животе и читает книгу. — К тебе пришли.
— Скажи Даше, что я позже к ней зайду.
— Это не Даша.
Алена поворачивает голову и смотрит на бабушку. Та улыбается.
— А кто?
— Леня.
Она резко садится на кровати, запуская руки в волосы. Длинными пальцами пытается разгладить пряди.
— Что ему нужно?
— Этого он мне не сказал. Иди.
— Думаешь?
Анна Владимировна рассмеялась и вышла из комнаты. Алена подорвалась с кровати.
— Где мои джинсы? — она бегала по комнате, пытаясь найти вещи. — Вот они!
Одевшись, Алена подбежала к зеркалу. Быстро нанесла тушь на ресницы и слегка припудрила лицо. Расчесав волосы, выскочила из комнаты. Она волновалась. Лицо спокойное, в душе — метель.
— Привет, — он машинально снял шапку и улыбнулся.
— Привет, — она разговаривала со своими носками, не решаясь поднять глаза.
— Прогуляемся? Там солнце размером с апельсин!
Алена рассмеялась и посмотрела на Леньку.
— А обычно оно с лимон?
— Я имел в виду, что оно яркое и даже греет, — слова путались, сбиваясь о мелкие камушки, разбросанные на пути.
— Я поняла, — она по-прежнему улыбалась. — Бабушка, я пойду на улицу.
Она набросила пуховик, впрыгнула в сапоги, захватила шапку и варежки, которые нежились на теплой батарее.
Дядя Сергей уже успел расчистить дорожки. Коридор до калитки напоминал крепость: по бокам высокие стены из снега, которые отгораживали дом от глаз соседей.
— Весной здесь будет море, — Алена кивнула на горы снега.
— Так только кажется. Я каждый год так думаю, а потом он резко сходит, оставляя мелкие лужицы.
Они вышли в переулок. Узкие тропинки, протоптанные ранними пешеходами, лабиринтами стелились по земле.
— Это тебе не Минск, — Ленька усмехнулся. — Здесь нет дворников, кто захотел — тот почистил.
— Я рада, что не в Минске, — мороз щипал за щеки и подбородок. — Я очень рада, что приехала.
— Хочешь рассказать мне? — они свернули рядом с домом Инны и пошли к железнодорожным путям.
Тишина звенела в ушах. Небо было таким чистым: казалось, кто-то перепутал и почистил его, прогнав даже маленькие облака, забыв про снежные дорожки.
— Если не хочешь — не говори, — продолжил он. — Просто показалось, что тебе хочется поговорить.