Ей по-прежнему было холодно. Алена нащупала в кармане пачку сигарет и зажигалку, которые забыла отдать Карине. Присев на корточки, закурила. На улице тихо. В метрах ста от нее дорога. В это время машины были редкими гостями на проезжей части. Алена осматривала двор и дорожку, ведущую к школе — никого. Тишина, лишь треск сигареты нарушал ночной сон.
Она курила жадно, быстро, до горечи во рту. Бросив окурок на землю, снова закурила. Холод стал понемногу отпускать, но озноб будто парализовал тело. Через минут десять она заставила себя выбраться из-под низкого балкона. Достала телефон: без пяти минут двенадцать.
— Беги, Алена, беги, — теплый пар вмести со словами вырвался наружу. И она побежала. Спотыкаясь о сугробы, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, ускоряясь на ровной дороге и замедляясь возле подъездов домов. Она падала и вставала, продолжая бежать. Бежать от теней уходящего дня, от чуждых мыслей, мерзких слов и поступков. Бежать домой.
Добравшись до подъезда своего дома, поднялась на ступеньки и упала на колени.
— Не могу больше, — тихо сказала она. — Не могу, — тихий стон перешел в рыдания. Снег вперемешку со слезами смывал остатки дня. Она аккуратно вытирала воду ладонью, стараясь сохранить макияж.
Спустя десять минут встала. Найдя ключи в кармане, открыла дверь и подошла к лифту. Остальные двадцать шагов до квартиры она молилась, чтобы мама с папой спали. Молилась так громко, что, наверное, ее услышали наверху, так как никто не поднялся с кровати, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Дом погрузился в глубокий сон.
Следующие полчаса Алена смывала невидимую, но столь осязаемую грязь со своей кожи. Даже не подозревая, что мама так и не смогла уснуть этой ночью, а сестра Алеся выбросила рваную рубашку сестры в окно.
Глава 22
Катя вошла в квартиру и несколько секунд прислушивалась к звукам, пытаясь понять, дома ли отец.
Она старалась двигаться бесшумно. Аккуратно поставила сумку на пол. Медленно расстегнула молнии на сапогах и сняла пуховик. Тихо ступала по деревянному полу, обходя проваленные доски, которые издавали жуткий скрип. Дверь. Выключатель. Она в безопасности. Положив сумку на тахту, вернулась и закрыла дверь на защелку.
Села на край дивана и вытянула ноги.
— Убожество, — едва слышно сказала она, разглядывая свою комнату.
Темно-коричневые шкафы ровными колоннами стояли вдоль стены. На некоторых шкафчиках уже давно не было дверей или ручек. За стеклом на нескольких полках стояли статуэтки, куклы с растрепанными волосами и покрытые пылью игрушки. Возле окна жил широкий стол, усыпанный учебниками, тетрадями и журналами. Почетное место в углу комнаты занимала тахта. Она была почти новая, лишь на подлокотниках были небольшие потертости. Ее два года назад для Кати купила мама. Она копила деньги полгода, прятала от отца у подруги. Потом соврала ему, что купила тахту в комиссионке за копейки на премию. До этого Катя спала на кровати, которая досталась ей по наследству то ли от тетки, то ли от бабушки.
Девушка встала и подошла к окну, задернув занавески, начала доставать вещи из сумки. На самом дне в черном пакете была сложена одежда. Она достала кружевное белье и внимательно рассмотрела его со всех сторон. Затем чулки — вверху под резинкой была небольшая затяжка. Катя слегка потянула капрон в стороны.
— Вроде не рвется.
Она сложила бюстгальтер в сумку, а чулки и трусы спрятала под кофту. Затем, взяв ножницы со стола, вспорола шов на дне сумки и достала пакет. Внутри были деньги. Банкноты оказались изрядно помятыми. Катя брала по одной купюре, клала ее на диван и разглаживала ладонью.
— Двадцать пять, — пробормотала она.
Сложив деньги в стопку, достала коробку с носками из шкафа и вытянула со дна носок, который ей связала бабушка еще несколько лет назад. Достав из него стопку купюр, положила к ним деньги, которые лежали на диване, и еще раз пересчитала.
— Триста двадцать долларов, — прошептала она. — Этого должно хватить на второй курс лечения. Скрутив деньги в трубочку, засунула их в носок и вернула на место. Затем осторожно открыла дверь и вышла в коридор. Тишина. Катя прошла в ванну, где быстро приняла душ, постирав белье и чулки, вернулась в комнату и развесила «одежду» на батарее, спрятанной за письменным столом.
Когда забралась под одеяло, громко выдохнула, впервые за вечер почувствовав облегчение.
Катя не знала, сколько времени прошло после того, как уснула: час, три часа или пятнадцать минут.
— Собери мне пожрать!
Она не хотела открывать глаза, хотя точно знала, что это не сон.
— Я кому сказал! Ты что спишь? — он ударил ногой по дивану.
В темноте она не видела его лица, но точно знала каждую морщину, изогнувшуюся возле глаз в этот момент. Катя ненавидела этот запах. Ненавидела так сильно, что каждый раз к горлу подкатывал приступ тошноты, щекотавший язык и отравлявший дыхание. Она терпеть не могла его тон: надменный, властный, жесткий.
Она ненавидела своего отца. Ненавидела так сильно, что готова была взять нож и ударить в спину. В последнее время так часто представляла себе эту сцену, что стало казаться, что она уже сделала это, просто по какой-то причине он остался жив.
— Вставай, дрянь! — он снова ударил ногой, на этот раз задев ее. Катя не реагировала, зажмурила глаза и до боли стиснула зубы.
«Молчи, — раз за разом повторяла она про себя, — только молчи».
Он включил свет и сдернул одеяло.
— Ты не поняла? Я хочу жрать! — он схватил ее за ногу и потащил с дивана. Она пыталась ухватиться за подлокотник, но не успела и упала на пол. — Теперь ты проснулась?
Катя сидела на полу, обняв руками колени. Глаза опущены. Отец в недоумении смотрел на дочь. Он присел на корточки и взял Катю за подбородок.
— Я сегодня очень устал и хочу есть. Если ты сейчас же не соберешь на стол, я тебя сильно накажу.
Катя посмотрела на будильник — почти три часа ночи. Она хотела встать, но тело не подчинялось. Мысленно уже дошла до кухни, открыла холодильник и достала продукты. Вот ставит сковороду на плиту и бросает кусочек сливочного масла, чтобы пожарить яичницу. Нарезает толстыми ломтями хлеб, как любит отец, и раскладывает на тарелке. Разрезает кусок вареной колбасы на тонкие кусочки и бросает к яичнице. За холодильником стоит банка маринованных огурцов: один за другим она достает их на тарелку, облизывая пальцы после рассола.
Она обязательно все это сделала бы, но не успела. Удар был резким, подлым — Катя не сумела увернуться. На мгновенье от боли закружилась голова, но успела закричать:
— Только не по лицу! — она закрыла его ладонями, но следующий пожар вспыхнул в области губ.
— На, тварь неблагодарная, получи! — он бил кулаком по губам и щекам. Лупил ногой по коленям и спине.
— Папа! — это был не крик, это был стон.
Он не слышал ее. Схватив за волосы, протащил ее до кухни.
— Я хочу жрать! — наклонившись над дочкой, сказал он.
Развернулся и вышел из кухни. Катя попыталась встать, но не смогла. Медленно доползла до шкафчика с посудой и открыла шуфлядку, нащупывала кухонную утварь. Достав нож, положила его перед собой и тихо разрыдалась. Затем отбросила его в сторону и доползла до стола. Под маминым стулом стояла пустая стеклянная бутылка от водки. Она дотянулась до нее, зажав подмышкой, поползла в коридор. Он был в зале, включил телевизор. Скорее всего задремал.
Возле входа в зал она медленно, прикладывая все силы, опираясь на дверной косяк, встала. Он спал на диване, сжимая в руках пульт. Катя подошла к нему и наклонилась. Запах, знакомый с детства, ударил в лицо.
— Ненавижу! — закричала она и со всей силы опустила пустую бутылку ему на голову. Через секунду кровь тонкой струйкой потекла по лбу. — Аааааааааа! — закричала она и поковыляла из комнаты.
Катя взяла с собой самое необходимое. Немного одежды, учебники и деньги. Перед тем как уйти, сняла с полки мамину фотографию. Бросив ее в сумку, вышла из комнаты, а спустя минуту и из квартиры.
На часах была половина четвертого утра.
Глава 23
Сегодня звонок звенел громче обычного. Так показалось Алене. Она прищурила глаза, реагируя на неприятный звук.
— Вы остаетесь на репетицию? — Карина складывала вещи в рюкзак.
— Какую еще репетицию? — Таня достала расческу из сумки.
— К юбилею школы нужно подготовить песню.
— Тебе заняться больше не чем?
— Классуха сказала, что тот, кто не придет, получит запись в дневник и будет неделю дежурить по классу.
— Когда она это говорила?
— Вчера после уроков на собрании. Если бы ты пришла, то не задавала бы идиотских вопросов. Кстати, первым в списке она назвала твое имя.
Таня демонстративно закатила глаза.
Репетиция закончилась в начале седьмого вечера. На улице уже было темно. Возле уличных фонарей кружилась белая вата, которую кто-то сверху медленно бросал на землю. Таня, сложив руки на груди, стояла возле широкого окна актового зала и смотрела на заснеженные дорожки, по которым бежали пешеходы.
— Все записали? — Оксана Николаевна важно расхаживала вдоль сцены. — Следующая репетиция в пятницу после уроков. И выучите текст. Лемешевская, тебя это тоже касается. Я видела, как ты жевала воздух. Тексты еще неделю назад раздала. Ау, ты слышишь меня?
Таня нехотя оторвала взгляд от окна и повернулась к учителю.
— Да поняла я, поняла, — в конце фразы она громко цокнула языком.
— Ты мне не цокай! Где твой текст?
— Дома забыла.
— Ага, дома. Ты его в глаза не видела, когда я их раздавала, тобой на уроке даже и не пахло. Кстати, прекрати так сильно поливать себя духами. Невозможно дышать! — Оксана Николаевна подняла руки вверх. — Ты куда пришла, в школу или на танцульки?
— Что вы пристали ко мне? — Таня поставила руки на талию и вздернула подбородок. — Таня, это! Таня, то! Достали!
— Это ты достала постоянно прогуливать и опаздывать! — от возмущения ее челюсть уехала вперед. — Я матери твоей все расскажу! — было заметно, что она нервничает. — Хотя, толку ей рассказывать! Ты же и мать за пояс заткнешь! Засранка!