— Плакала?
— Да. Писк был похож на плачь. Наверное, именно так плачут птицы. Она застряла между веток и не могла выбраться. Это было дерево во дворе нашего старого дома. Все стояли и смотрели на нее. Ты, не раздумывая, забралась наверх. Вокруг стояли мальчишки, а полезла ты. Все произошло так быстро, что я даже не успела запретить тебе. Когда добралась до птицы, оказалось, что ее лапа зацепилась за веревочку от лопнувшего воздушного шарика. Ты быстро освободила ее и положила птицу в карман свитера. Помню, как мальчишки аплодировали тебе, а ты накричала на них и убежала.
— А что потом было с птицей?
— Все хорошо. Она улетела. С того времени ты ненавидишь воздушные шары.
— Серьезно?
— Да. Запретила дарить тебе их на все праздники.
— Точно! Они мне до сих пор не нравятся. Мам…
— Что?
— Я когда-нибудь смогу его простить?
— Думаю, да. Нужно время. Для всего нужно время.
— А ты простила? — Карина еще ближе придвинулась к двери.
Мама молчала.
— Простила, а?
— Я просто научилась с этим жить, — ответила она.
— Это как?
— Представь, что у тебя постоянно болит нога. Сначала ты все время обращаешь внимание на это. Злишься, мажешь ее мазями, бегаешь к врачу, а она все равно болит. Через месяц начинаешь привыкать к этому неприятному ощущению, а через полгода почти не замечаешь его. Но как только начинаешь снова думать об этой боли и жалеть себя, каждый раз, когда немного прихрамываешь, память возвращает тебе прежние ощущения.
— Твоя нога болит еще?
— Уже не так сильно.
— Но когда-нибудь она пройдет? — Карина чувствовала, как задрожали губы. — Через месяц? Год? Два? Боль ведь должна когда-нибудь пройти. Ты же не можешь хромать всю жизнь! — ее голос звенел.
Тишина.
— Мама! Не можешь?
— Зайка моя, ты еще такая маленькая и такая большая. Я говорю с тобой, как со взрослой, но так не хочу разрушить твой мир своими словами. Его уже и без меня разрушили.
— Мама, просто ответь мне, пожалуйста!
— Есть такая боль, которая никогда не проходит. Ты думаешь, что все забыл, простил, все исчезло, но порой достаточно одного звука и перед глазами та же картинка. Но я безумно хочу, чтобы ты смогла простить.
— Не прощу!
— У тебя большое сердце, я уверена, что в нем найдется место для прощения. Папа выбрал другую жизнь. Я не в состоянии изменить его решение, но могу помочь изменить твое.
— Как я смогу, процедила она, — он так обидел тебя! Как ты теперь будешь?
Мама поджала губы.
— Со мной все будет замечательно.
— Нет! Ты будешь хромать всю жизнь! Это нормально? — Карина стояла на коленях, прислонившись к двери. — Ты думаешь, я не слышала, как ты плакала по ночам? Не видела, каким большим тебе стало любимое домашнее платье? Поэтому уходила из дома и вела себя, как тварь. Я никогда больше не смогу его обнять! Поцеловать! Или просто посмотреть фильм, сидя с ним на диване! Не смогу! Потому что он не будет пахнуть тобой, тебя не будет в это время на кухне! Нас уже больше никогда не будет! — она завывала, роняя слезы на бежевый паркет.
Мама молчала, вытирая слезы подолом платья, которое действительно стало на два размера больше, но она продолжала его носить, зная, что, если снимет, то наконец поверит в то, что у нее больше нет семьи.
— Да, прости меня, мама! — ее голос эхом разлетелся по комнате, вырываясь в открытое окно. — Прости меня! Прости! — она повторяла эти слова с каждый разом все громче, будто желая, чтобы Вселенная тоже услышала ее и простила. Она открыла дверь, мама сидела на полу. Ее лицо было красным и мокрым. Карина подползла к ней и уронила голову на мелкие красные маки. — Я больше не могу, мама. Не могу, — сквозь стон, говорила она. — Я не выдержу.
— Все будет хорошо! Вот увидишь.
— Когда?
— Уже через час станет легче. Через два захочешь кушать, а через три — улыбнешься. А завтра вечером будешь сидеть в кино и смеяться.
— В каком кино?
— В которое мы с тобой пойдем. Или можешь взять своих девочек.
— Хочу с тобой, — не поднимая головы, сказала она.
— Хорошо, пойдем вместе.
— Ты простишь меня? — спустя паузу спросила Карина.
— Мне не за что тебя прощать, — перебирая тонкие светлые волосы, сказала мама. — Ты не сделала ничего плохого.
— Я вела себя, как тварь.
— Ты вела себя как девочка, у которой папа ушел к двадцатилетней девушке.
Алена лежала на широком подоконнике и что-то рисовала в блокноте. В последние дни она почти не выходила из комнаты. Сидела за уроками, читала, рисовала. На все уговоры мамы прогуляться или посмотреть фильм отвечала отрицательно. Екатерина Владимировна старалась не докучать вопросами.
— К тебе можно, милая?
Алена повернула голову и сквозь занавеску посмотрела на маму.
— Конечно. Ты еще спрашиваешь.
— Тебе пришло письмо.
— Письмо? От кого? — девушка спрыгнула с подоконника и подошла к маме.
— Взгляни, — она протянула конверт, улыбнулась и вышла из комнаты.
Алена посмотрела на адрес и закрыла рот ладонью.
— Мама, — завизжала она, это от Жени Клюквиной! От моей Жени! Мама!
Екатерина Владимировна вернулась.
— Я видела, — она улыбнулась.
— Но откуда Женя узнала мой минский адрес?
— Бабушка сказала.
— Мам, мам! — Алена суетилась, бегала по комнате, размахивая конвертом. — Ты знаешь, что там? Что она мне написала?
— Нет, конечно, откуда! Это же твое письмо.
Алена села на край кровати и снова посмотрела на конверт.
— Мне страшно.
— Почему? — Екатерина Владимировна рассмеялась. Подошла к дочери и села рядом.
— Я перед ней безумно виновата. А вдруг она написала, что больше не хочет со мной общаться.
Мама расхохоталась.
— Глупости! Если с тобой не хотят больше общаться, то не пишут об этом, а просто не общаются. А в чем ты перед ней виновата?
— Мам, ты забыла?
— В том, что долго не писала и не звонила?
— Да.
— У тебя изменилась жизнь, и вы немного потерялись. Это не страшно. Так бывает. В такие моменты — это проверка.
— Какая проверка?
— Отношений людей. Насколько они нужны друг другу. Будь честна, в тот период тебе необходимо было совсем другое.
— Что? Я не знаю.
— Научиться жить в новом мире, в который тебя забросило.
— Возможно, ты права. Да, — Алена задумалась. Кончики русых волос скользили по письму. — Только я так и не научилась, мам.
— А хочешь?
Алена молча замотала головой.
— Нет. Я больше вообще ничего не хочу. Можно я не буду тебе все рассказывать, а лишь попрошу кое-что для меня сделать. Но это безумно важно.
— Конечно. Говори.
— Чуть позже.
— Хорошо.
— День-два. Я все обдумаю еще раз.
Мама внимательно посмотрела на дочь, пытаясь увидеть что-то важное, но пока не могла уловить ни аромат, ни шелест ветра, несущий перемены.
— Хорошо, — снова повторила она.
— Можно я сейчас побуду одна. Хочу прочитать письмо.
Екатерина Владимировна поцеловала Алену в макушку и молча вышла из комнаты. А та продолжала крутить письмо в руках, боясь распечатать. Встала и подошла к окну, чтобы на солнце разглядеть через конверт хотя бы часть букв, но ничего не вышло. Тогда вернулась к столу, взяв ножницы, аккуратно вскрыла его.
Подчерк был ровным, красивым, Женя старалась. Письмо было длинным: три листа исписаны с двух сторон.
Привет, Алена! Я так счастлива писать тебе. Перед тем как взять в руки ручку и бумагу, долго думала с чего начать. Столько всего произошло, но одновременно вроде ничего не изменилось.
Я так и не научилась ходить, и вряд ли уже научусь, но стала гораздо лучше говорить. Теперь могу составлять слова в небольшие предложения, и это огромная радость.
Последние полгода я занимаюсь танцами. Ты, наверное, сейчас смеешься и думаешь, что я шучу. Нет! Это правда! Здесь есть школы для таких, как я. И я танцую прямо на коляске. Сначала очень стеснялась, чувствовала себя по-дурацки, но уже на второе-третье занятие расслабилась. Теперь жду каждую тренировку, как в детстве Деда Мороза с подарками. Понимаешь, для меня это какое-то невероятное чудо! Я — инвалид, но я танцую! Танцующий инвалид! Здесь все такие, поэтому не чувствую себя другой. Летом состоятся соревнования, и я буду участвовать с мальчиком. Он тоже колясочник.
Не знаю, то ли это большой город, то ли возможности, которые он дает, то ли я изменилась. Так счастлива, что уехала из Баранович. Единственное, о чем безумно жалею, что не успела попрощаться и крепко обнять тебя. Все произошло так быстро. Папе предложили новую должность и квартиру. Мы буквально за неделю собрали вещи и уехали. Дом продавали уже потом, будучи на новом месте. Я пыталась дозвониться тебе, но у меня был только старый номер, который взяла у твоей бабушки, но никто там не поднял трубку. Поэтому написала письмо.
Знаю, что ты переживаешь из-за того, что не звонила мне и не приезжала так долго. Уверена, что ты не забыла про меня. У тебя был сложный период — переезд, новая школа. Представляю, как ты переживала. Хотя нет, зная тебя, даже представить не могу. Но уверенна, что тебе было нелегко.
Я пишу и представляю твое лицо. Так давно тебя не видела, но уверена, что ты не изменилась. Может, немного повзрослела. Ты по-прежнему часто улыбаешься а твои волосы, также опалены солнцем. Я смеюсь сейчас. Ты всегда вызывала у меня улыбку. Лучшую из всех существующих улыбок но свете. Иногда представляю, как ты спасаешь мир. Не смейся, я серьезно. Потому что с твоим огромным сердцем не может быть иначе. Ты, скорее всего, в новой школе всех перемирила, всем помогла и всех спасла, Я в этом даже не сомневаюсь. Они, наверное, в шоке от тебя. От твоей честности, смелости и порядочности.
Алена не выдержала. Слезы закапали на белоснежные листы бумаги.
«…смелости…», — слова барабанной дробью стучали в голове.
— Трусиха я! — сквозь зубы процедила она. — Не пиши так больше! — она наклонилась над письмом. — Никому я не смогла помочь. Наоборот, только все портила. В конце и вовсе потеряв себя. Кто я, Женя? Кем стала? Если бы ты только знала, что я видела и слышала! А делала! Что я делала? — Алена начала со всей силы водить руками по щекам. — Если бы ты знала, то никогда не написала мне такое письмо. Потому что ты — лучшее, что есть в этом мире. Гораздо лучше меня и всех, кого я знаю.