Над водой разнесся рев лодочного мотора. Я поднял весла и осмотрелся. Либо на той лодке не был зажжен фонарь, либо она находилась позади Хаф-Груни. Звук отражался от поверхности воды и окружающих островов, и в какой-то момент мне показалось, что его источник мчится прямо на меня, но потом его направление изменилось, и шум начал стихать. В конце концов я перестал его слышать.
Остров был уже близко. Я снова проверил, в правильном ли направлении двигаюсь, и погреб энергичнее через ночное море.
Хаф-Груни вырос в размерах. Вскоре мне стал слышен плеск волн у прибрежных камней. Сквозь тучи пробилась луна. Издали остров казался плоским, но берег, к которому я приближался, был метров пять-шесть в высоту. Вокруг торчали острые выступы скал.
Нужно найти место поудобнее.
Вскоре я увидел отмель, веслом прощупал дно, закатал штанины и выскочил из лодки. Но она выровнялась на иной манер по сравнению с тем, как я привык, и я неловко плюхнулся в воду, едва сумев достать ногой дно.
Неуклюже двигаясь в воде, я принайтовил лодку, стащил с себя анорак и побрел к острову. Попил из лужицы. Сел на траву.
Накатила усталость.
Рано утром я сошел на берег в Леруике. А теперь сижу здесь. Если так дальше пойдет, подумал я, послезавтра я окажусь на Южном полюсе. Вытащил из анорака размокшую шоколадку. Вот теперь можно уже откушать неприкосновенного запаса.
Огоньки на Ансте отбрасывали на морскую поверхность длинные желтоватые пятна света. Дожевывая последнюю дольку шоколада, я видел, как зажегся еще один огонек, послабее. Его свет не достигал моря – должно быть, он зажегся на доме, стоящем в стороне от берега.
Хаф-Груни зарос высокой жесткой травой. Я отошел подальше от воды и вскарабкался на высоченный камень.
Вид на ночь и ветер. Больше ничего.
Я снял с себя брюки, отжал их, хорошенько выкрутив, снова натянул на себя, негнущиеся и липнущие к телу, и пошел собирать пла́вник для костра. Меня начал пробирать холод, и я принялся искать местечко, лучше укрытое от ветра.
Если на Хаф-Груни вообще было укрытое от ветра место.
Я обошел весь остров кругом. Ничего, кроме камешков, лужиц, неба над головой и моря вокруг. Я развернулся, двинулся к южному берегу и оказался возле склона, вдоль которого уже проходил, думая, что он кончается крутым обрывом прямо в воду.
Но нет, прямо под собой я увидел крышу дома. Ее плоская форма выделялась на фоне окружающей обрывистой местности, которая, казалось, оставалась такой уже десятки тысяч лет.
Два, нет, три маленьких каменных домика. Небольшой сарай для лодок у самой воды.
Ничего этого с Анста не видно.
Я осторожно спустился туда и остановился между домами, а потом подошел к самому большому и порылся в анораке в поисках связки с ключами. Она обнаружилась в комке склеившихся с шоколадной оберткой мокрых бумажных фунтов.
3
Изнеможение или предчувствие толкнули меня постучаться в дверь заброшенного дома и крикнуть: «Эй?»
Я не знаю. Может быть, меня окликнул дух Эйнара – его голоса я не услышал, но тем не менее он там был. Я медленно переступил порог. В пустой прихожей мои движения отдавались эхом – в эту ночь я словно ощущал его присутствие.
– Я пришел, Эйнар, – пробормотал я. – Не знаю даже, хотел ли ты, чтобы я пришел. Но думаю, что да. Ты побывал в Хирифьелле, когда мне было три года, и тогда ты обо мне и не знал. Я пришел слишком поздно, но сейчас я здесь. Так покажись мне, как сумеешь.
Окна были закрыты ставнями, и в этой полутьме я продвигался вперед, нащупывая путь протянутыми к стене руками. Ощутил слабый запах копоти, нашел очаг и руками прошелся по кирпичной кладке.
Вот он. На полке. Коробок. Я потряс его. Тот же славный звук, что и в Норвегии. Спички.
Огонек высветил стол и диван. Книжную полку под окном – и больше ничего. Я огляделся в свете гаснущей спички. Чиркнул новой и нашел желтоватую стеариновую свечу, но растопить очаг было нечем. Не было ни кровати, ни хотя бы одеяла. Я замерз и надеялся найти что угодно мягкое и сухое; в конце концов сорвал с окна занавеску и закутался в нее.
Я уже засыпал, как вдруг подскочил на месте.
А лодка-то! Она все еще пришвартована в месте, где я высадился. Я понятия не имел, полная или малая сейчас вода и не унесет ли лодку в море. Я поскорее натянул на себя мокрую обувь, мокрые брюки и мокрый анорак и выскочил из дома.
Лодка покачивалась на волнах перед каменистым берегом, как будто говоря мне: «Добро пожаловать к нам». Промелькнули огоньки одинокого автомобиля на далеком Ансте.
Из последних сил я на веслах обогнул остров. Едва не напоролся на острые камни у причала. Попытался отпереть сарай для лодки, но не нашел ключа и просто причалил ее к двум полусгнившим палам.
В ту ночь мои сны замкнулись в кольцо.
Я стою в большом зале рядом с одетой в платье женщиной. Свет из высоких окон растягивает наши тени на полу. Мы безмолвны. Словно ожидаем, что музыка пригласит нас на танец.
Мы ровесники, и все же она взрослая, а я – нет. Мы обнимаем друг друга, но не ощущаем прикосновений; она для меня будто воздух, и я для нее тоже.
Что-то не так.
Что-то не так с нами обоими.
И тут ее образ начал расплываться. Платье поначалу сохраняло очертания тела, но вот его тонкая ткань стала бесформенной и сплелась в охапку лоскутов. Я подставил локоть и подхватил его за талию – и вот уже стою один с платьем мертвой женщины.
Я проснулся, задаваясь вопросом: этот танец только начинается? Или он никогда не остановится?
Снаружи доносились удары прибоя о скалы Хаф-Груни. Я снова заснул.
Мутноватый свет сквозь щелки в оконных ставнях. Одежда мокрой кучкой на полу.
Я поднялся. Сон еще трепетал во мне. Как запечатлевшийся на сетчатке фантом, медленно пожираемый дневным светом.
Мир вокруг был сер. Солнце пыталось пробиться сквозь эту серость. К сараю для лодок вела заросшая дорожка из нескольких каменных плит, а лодка лежала там, где я ее принайтовил. Ветер утих, но на скалах перед навесом все равно бурлили буруны.
Я открутил гайки-барашки, закреплявшие ставни изнутри, а затем пошел на улицу и снял их. Посмотрел снаружи, как в дом проникает свет, и мне вспомнилось, как я включал лампу в столярной мастерской.
Потом я подошел к входной двери. Взялся за ручку и сказал себе, что я – Эйнар Хирифьелль.
Дверь открылась туго, заскрипев. Едва заметные следы прежней жизни. По низу стены, где дедушкин брат скидывал с себя обувь, ободралась краска.
Стало немного понятно, как проходили его дни. Проснуться в маленькой спальне за кухней, где на грубо сколоченном топчане лежал старый пружинный матрас без простыни. Помятый таз для умывания и зеленый жестяной кувшин. Полотенце, кусок засохшего мыла.
Перевернутый кофейник. Завтрак в одиночестве. В сером сумраке одинокая табуретка у кухонного окна. Вид на птичий базар на соседнем острове.
Мебель Эйнар сделал сам – по стыкам было видно. Но она была простой, как верстак. В свой собственный дом элегантность и вдохновение он не пустил.
Топил Эйнар торфом. В ящике возле плиты я нашел несколько высохших черных комков. Пол был протерт ногами от кухни до гостиной, где он, должно быть, ложился прикорнуть на диванчик, поставив чашку на низенький столик.
На подоконнике – радиоприемник, популярный в Норвегии в пятидесятые годы. В коричневой плетеной посудине прокуренные трубки. Видимо, все оставалось нетронутым с тех пор, как он умер.
Я сел прямо у входной двери, в полутьме. В дверь задувал ветер.
Эйнар Хирифьелль. Между камнями и морем. Между дождем и ветром. Суровое небо над бесконечно усталым человеком.
Порыв ветра взъерошил мне волосы. Дедушка, видимо, поменял замки после похорон. Но почему он фотографировал с Анста, а не прямо здесь, и почему участок не продали?
Я замерз. В прихожей я нашел вылинявшую серо-зеленую куртку. Надел ее, а также заляпанные маслом рабочие штаны и потрескавшиеся бледно-желтые резиновые сапоги. «В остальном он был весь жалок, оборван, – сказал пастор. – В уродливых желтых резиновых сапогах». Я побродил по крохотному дворику. Все равно что набрести на огороженное пастбище и вдруг узнать, что оно принадлежит кому-то из родственников. Наполовину мое, наполовину чужое.
Нужно найти ключ от сарая, сказал я себе. Затащить туда лодку. Чтобы меня не засекли. Не придется точить лясы. Не придется слушать, что остров вообще-то мне не принадлежит.
Под водосточными трубами стояли деревянные бочки, полные дождевой воды. Я нагнулся к воде и начал пить – выплевывал ниточки водорослей и все пил, пил… Тут я услышал лодочный мотор.
Я поскорее присел на корточки. Надеялся, что это просто рыбак проплывает с другой стороны острова. Но рев мотора усиливался, и вскоре я уже разглядел нос лодки, огибавшей выступающую скалу. Перед «Патной» она остановилась, покачиваясь на волнах.
Она стояла, опираясь коленом на банку и положив руку на румпель маленькой обшарпанной деревянной лодчонки со старым подвесным мотором в сорок лошадиных сил. Моего возраста, в стеганом жилете. Она заметила «Патну», убрала рукой волосы со лба и взглянула в мою сторону.
Когда я поднялся во весь рост, она вздрогнула. Но не поприветствовала меня – просто стояла и смотрела. Будто перед свежеокрашенным домом, раздумывая, хорошо ли получилось. Потом дала газу и направила лодку по широкой дуге, так что солнце светило ей в спину, когда она повернула к берегу. Причалив возле сарая, сошла на берег.
От травы вокруг нее поднимался пар. Девушка была не особенно высокой, немного грубо сложенной, с темно-каштановыми кудрявыми волосами. Внешность, не приметная в толпе. Но что-то витало вокруг нее, появившейся из блистающего моря. Она приближалась без улыбки и, остановившись в паре метров от меня и спросив, что я тут делаю, тоже не стала улыбаться.