– Came yesterday evening[15], – ответил я.
– Знаю, – сказала она. – Я спросила, что ты делаешь здесь?
Звонкое «р». Долгие и глубокие «o». Не такие, как на диалекте Шетландских островов. Шотландия, она говорила, как говорят шотландцы. Голос не соответствовал ее лицу. Она выглядела беззащитной, а голос был как у директора банка.
– Приглядываюсь, – ответил я.
– Is that so-o-o[16], – она сделала шаг поближе, – вы в Норвегии называете полночь вечером?
Я стал подыскивать слова. Неправильно было сказать «evening»? Нужных слов я не нашел и спросил:
– What do you mean?[17]
– Ты приплыл сюда уже после двенадцати. Я гуляла и видела, что ты уже на полпути сюда.
– Откуда ты знаешь, что я норвежец? – поинтересовался я. – По выговору?
– Н-ну-у, – протянула она, проходя мимо меня. – Ты разговариваешь, как врач-иностранец.
– И поэтому ты догадалась, что я норвежец?
– Нет, – сказала девушка и перевела взгляд с меня на строения. – Потому что на Ансте возле сарая для лодок стоит автомобиль с норвежскими номерами.
Взгляд ее карих глаз был тверд, словно они были созданы, чтобы мерить взглядом, а не восхищаться. У нее была манера чуть прищуривать их перед тем, как сказать что-нибудь. Когда я рассказал ей, что Эйнар мой родственник, она как будто расстроилась, но это впечатление тут же рассеялось.
– Ты же мог подождать рассвета, – сказала девушка. – Попросить кого-нибудь перевезти тебя на нормальной лодке.
Я пожал плечами.
– Так почему ты поплыл ночью? – допытывалась она.
– To let the river run its course[18], — сказал я.
Незнакомка усмехнулась, но снисходительно, показывая, что моя реплика неуклюжа, но все же приемлема. Может быть, я выразился глупо и помпезно. Врач-иностранец вряд ли сказал бы так.
– А ты, – спросил я, – ты здесь часто бываешь?
Она передернула плечами и неспешно двинулась к дому, не глядя, следую ли я за ней.
«И что теперь? – подумал я. – Сесть и сделать вид, будто я очень занят?»
– Бываю иногда, – сказала она, когда я нагнал ее. – Хожу по берегу с корзинкой, смотрю, может, выбросит что интересное приливом.
– Ну и часто выбрасывает?
– Случается, – кивнула девушка. – Но ты в корзинке не поместишься.
Бедра у нее были широкие, и брюки туго их обтягивали. Ляжки толстые, грудки маленькие, но лицо чувственное, а ее самоуверенная манера держаться заставила меня поплестись за ней. Как только секундой позже я осознал, что произошло, то ужасно разозлился на себя.
– А чей этот остров? – поинтересовался я, когда мы подошли к дому.
Девушка нахмурилась, разглядывая кованый ключ в двери, – вся связка раскачивалась на ветру.
– Ну, теперь, – пояснил я. – когда он умер.
– Этот остров принадлежит семье Уинтерфинчей, – сказала она. – И всегда принадлежал.
– Они живут на Ансте?
– В Эдинбурге. Иногда приезжают на лето.
– Ты их знаешь?
– Все знают семью Уинтерфинчей, – равнодушно произнесла девушка и прищурила глаза, разглядывая прихожую. Сделала шаг назад, не оборачиваясь, и показала на крышу. – Знаешь, зачем ее так укрепили?
А я и не заметил. Покрытием служила толстая каменная плитка, затянутая сверху металлической сеткой.
– Сетка защищает от брызг, – сказала моя собеседница. – Чтобы плитку не сорвало. Интересно, как тут бывает в шторм. Наверное, самые высокие волны бьют под самые окна.
Она стояла так близко, что я прочитал выпуклые буквы у нее на пуговицах. «Кордингс». Я никогда не слышал о марке «Кордингс», но у меня появилось подозрение, что это было не дешевле «Лейки». Я пытался зацепиться за что-нибудь в этой девушке, что как-то объяснило бы мне ее. Она казалась старше меня, но не прожитыми годами. Будто была из другой эпохи.
Наконец я нашел подходящее понятие. Она была леди. Спокойные и решительные движения, элегантная манера, с которой она вышла из лодки, легкая избалованность, скрывающаяся за сдержанным выражением лица.
Она подошла к одной из хозяйственных построек. Подергала навесной замок.
– Как это вышло, что у тебя есть ключи?
– Дома были, – сказал я. – Наверное, мой дедушка сменил замки, когда приезжал сюда похоронить его.
– Я думаю, они здесь годами не появлялись, – заметила местная жительница. – Я о Уинтерфинчах.
– Эйнар арендовал у них остров? – уточнил я.
– Можно и так сказать, полагаю. Почему ты ходишь в его одежде?
Сразу дает отпор. Отвечает вопросом на вопрос. Знать, девушке приходилось постоять за себя, а один из ее приемов – дать другому почувствовать себя простаком.
– Свою промочил, – объяснил я. – Больше не нашел ничего.
– Неудивительно. Он в этой одежде и ходил.
– Так ты его знала? – вырвалось у меня. – Ты знала Эйнара?
Она повторила его имя. Произнеся его как Аайнарр.
– Я его иногда видела, когда была младше. An unken body.
Тут она сообразила, что я ее не понимаю.
– Unken. Чудак. Одиночка, – пояснила она. – С такими не водят знакомство.
– Я тут говорил с одной женщиной, – сказал я. – Суеверные люди вроде бы считали, что тут живет дьявол. Мол, когда наступало время кому-нибудь умереть, он перевозил через пролив на гребной лодке гроб.
– Не дьявол. Смерть.
– Смерть?
– Дa. Из-за гробов. Аайнарр делал гробы. Отвозил их на лодке на Анст, а оттуда похоронное бюро Леруика переправляло их дальше. Эта небылица возникла из-за того, что поначалу у него была совсем маленькая лодка, и гроб в ней помещался только внаклонку, так что один конец высоко выступал над бортом. Местные-то понимали, что это не один и тот же гроб он перевозит, а вот приезжим это было в диковинку. Ну а потом он себе эту раздобыл, – сказала девушка и посмотрела на «Патну». – На ней места для гроба больше чем достаточно.
– А друзья у него были? – спросил я. – Или он только с сотрудниками похоронного бюро имел дело?
– Я и вправду понятия не имею. – Моя собеседница неспешно двинулась к лодке, но остановилась, не подходя близко, будто что-то останавливало ее. – Вероятно, построена она была для лова сельди.
– Это как?
– А вот смотри, как она грубо сколочена. Это чтобы ее не разбило, когда надо пристать к борту большого корабля. Китобои тоже на таких ходят. Типичная конструкция для лодок подобного размера на Шетландских островах. Здесь, на Ансте, сотни таких разом оказались ненужными, когда сельдь прекратили ловить в прежних объемах.
Девушка не отрывала взгляда от лодки.
– Подумать только, что он умер под ней, – добавила она.
У меня кольнуло в груди. Не только от того, что она сказала, но и потому, что я и не задумывался о том, как умер Эйнар. Представлял себе, что он заснул, как дедушка, и его душа покинула тело.
– Ты что, не знал? – удивилась моя собеседница, отступив на пару шагов.
Я покачал головой.
– Так он тебе родственник?
– Ну, разумеется, – сказал я. – Но он и мой дедушка с войны не разговаривали друг с другом.
– Почему?
– Они… – Я замолчал, а потом попросил: – Расскажи, как он умер.
Девушка плотнее запахнулась в жилет.
– Пять лет назад мимо проплывал рыбак. Увидел, что лодка вытянута на берег. Подумал, что Аайнарр занимается ее починкой. Но когда рыбак возвращался с уловом, лодка лежала вверх килем, а над ней на ветру раскачивались стальные тросы лебедки. Оказалось, лодка опрокинулась и упала на него.
У меня все сжалось внутри. Мне казалось, я слышу удар. Дерева о камень. Дерева о кости. Больше никого на острове. Потом только ветер. Заунывный траурный марш по Эйнару Хирифьеллю.
Я вдруг ясно представил его себе. Паренька, для которого Хирифьелль тесен. Выращивающего лес свилеватых берез. Доверенный мастер в мебельном ателье мирового класса, которого посылали в Африку, чтобы добыть там лучшую, самую лучшую, древесину бубинги.
– Так он умер в одиночестве? – переспросил я.
Просто чтобы не молчать. Во мне вспыхнули сочувствие и преданность, но их не на кого было обратить, и они походили на птицу, бьющуюся о стены в запертом доме.
– Аайнарр всегда был в одиночестве, – сказала девушка. – Это уж я могу сказать. Люди привезли пастора. Лодку снова спустили на воду.
Я невольно искал глазами пятна крови на камнях, хоть и знал, что их смыло первым же дождем после смерти Эйнара. Прямо под ватерлинией я разглядел шляпки латунных гвоздей. Следы починки. Последние удары молотком мастера-краснодеревщика.
Я отбросил эти мысли.
– Почему его считали… как ты его назвала?
– Unken body?
– Да, именно.
Моя собеседница пошла к своей лодке. Только когда мы отошли от «Патны» на приличное расстояние, она сказала уже гораздо мягче:
– Не люблю плохо говорить о людях. Но он уже умер, и раз уж ты спрашиваешь…
– Дa?
– О нем рассказывали одну историю. Будто он убил целую семью во Франции.
– Убил? Зачем?
– Да от жадности. Вроде речь там шла о чем-то, что стоило целое состояние.
Умирает человек. Оставляет после себя инструменты, книги и одежду. Но он оставляет и другие следы.
В одежном чуланчике я нашел коробку патронов для дробовика. Вероятно, чтобы стрелять время от времени морскую птицу. Самого ружья не было. На книжной полке лежали несколько пожелтевших номеров газеты «Афтенпостен» конца семидесятых. Стихи Улава Хауге. Несколько старых романов на французском. Один из них был зачитан так, что обложка протерлась до тканевой основы: «Лорд Джим» Джозефа Конрада.
Под романами была полка со словарями. Французские, конечно, но кроме них еще и чуть ли не всех европейских языков. Польский, венгерский, немецкий, чешский, румынский… Изданные сразу после войны. Я достал французско-русский «