– Забавно, – сказал я. Я и вправду так думал. – Где ты всему этому научилась?
– My dear! Все-то ты хочешь знать. А как ты собирался нести дробовик?
– Ну, в том сером холщовом мешке, я же тебе показывал.
– По центральной улице Эдинбурга, и чтобы стволы торчали из мешка? Oh Lord!
– Стволы не торчат. Я же не…
– Все, кроме этого, недопустимо, – заявила Гвен, а потом наклонилась и вытащила из-под койки продолговатый чемоданчик. Уголки его были обиты состарившейся латунью, кожа поцарапана, а торец весь заклеен затертыми бирками колониальных железнодорожных линий. – Идеально, – сказала она. – Позаимствовано из спортивного снаряжения, которое хранится в главном здании.
Хотел бы я, чтобы от Абердина до Эдинбурга было тысяча двести километров. Вообще-то было едва двести, но про себя я развлекался тем, что подставлял норвежские мили вместо английских. Едешь себе в машине, на горизонте низкое солнце, в кассетнике «The Cutter and The Clan», пачка «Крейвен А» на двоих…
Сладкий самообман на трехполосном автобане. Как я быстро привык к этому! Куда лучше, чем дорожное покрытие на камменоугольном масле дома. Как легко сказать, что эта игра в рулетку необходима, потому что служит возвышенной цели… Как легко угрызения улетают вместе с выхлопом…
Я никогда не любил нарядно одеваться. В основном потому, что это требовалась по поводам, которых я не выносил. Никогда ничего хорошего не сулили дни, когда приходилось прихорашиваться.
Но это?
Рубашка села по фигуре, пиджак тоже. Мне даже показалось, что сам я – «Лейка», а одежда – футляр от нее.
– Ничего не рассказывай о предыстории этого ружья, – сказала Гвен. – В этих кругах так не принято. It is not done.
Сама она забраковала предыдущий наряд и облачилась в свежеотглаженную мягкую блузку и серую юбку до колен. А на коленях у нее лежал тонкий джемпер в резиночку. Я догадывался, что юбка была сшита на заказ и хранилась в обширной гардеробной Квэркус-Холла. Была бы у Ханне подобная одежда, она выглядела бы грациозной дочерью судовладельца.
Единственным, что выбивалось из общей картины, были старые наручные часы Гвен с поцарапанным стеклом.
– А что с твоими часами? – спросил я.
– Just a small idiosyncratic touch[52].
– Откуда ты этого набралась? Дизайн, что ли, изучала?
– Нет-нет. Понимаю немного в том, как себя подать. Вот и всё. Я простая студентка, учу экономику.
Дорожные знаки вели обратный отсчет расстояния до Эдинбурга. Сорок миль. Тридцать две. Когда осталось восемнадцать, моя спутница попросила меня съехать на площадку для отдыха.
– Мотор не заглушай. Идем со мной. От тебя слишком попахивает чистотой, какой-то… новизной. А нужна небрежность. Встань перед глушителем. Нет, здесь. Повернись. Так. Держи трубку. «Данхилл». Вот классический табак. «Три нанс». Дa, крышечку откинь. У тебя в кармане должна лежать зажигалка «Ронсон». Ага, правильно. Надо, чтобы одежда пропиталась дымом. М-м-м… Вот так. Они этот запах узнают. Он хорошо сочетается с лосьоном после бритья. Выветрился в самый раз. Или нет, слабоват. Еще каплю… Да, вот так. И на другую скулу тоже. Давай, кури. Выдыхай на пиджак, пепел на него не стряхивай. Вот так. Теперь аромат едва заметен, и то если стать совсем близко. И рубашку чуть-чуть сомнем… Нет, дай-ка я. Совсем немного. М-м-м, вот теперь то, что надо. Одежда все равно прекрасно выглядит; видно, что она стоит целое состояние. Главное, тебя это не волнует. Ты провел обычный активный день, motoring and sports[53]. Беззаботность призвана показать, что деньги ничего не значат. Нельзя сорить деньгами, нельзя портить вещи, ни в коем случае нельзя выставлять напоказ свое богатство; надо просто жить вовсю, не отказывать себе в развлечениях и изнашивать вещи.
Гвен уселась в машину и разложила на коленях карту дорог.
– Поехали.
– Very remarkable[54].
Бормоча что-то, двое мужчин тыкали пальцем в гравировку по низу стволов, обсуждали особенности механизма. Обоим оружейникам в голубовато-серых передниках с темными пятнами от смазки было лет под шестьдесят. Тот, что представился мистером Стюартом, протер деревянные детали белой тряпочкой. А потом перевернул ружье другой стороной, протянул мерную ленту от затыльника до спусковых крючков и записал размеры в дюймах с точностью до одной шестнадцатой доли.
– «Диксон Раунд Экшн», – сказал мистер Стюарт. – Наше наивысшее достижение. Чрезвычайная редкость.
– И давно оно сделано? – спросила Гвен.
– По меньшей мере, до войны, – сказал Стюарт.
Похоже, моя спутница не особенно удивилась.
– В тридцатые? – предположила она.
Мистер Стюарт улыбнулся, довольный тем, что она клюнула на наживку.
– Нет, мисс. До Бурской войны. Тысяча восемьсот девяносто восьмого года. Работа по дереву просто исключительная. Вас интересует его стоимость?
– Больше всего нам хотелось бы установить его происхождение, – сказала девушка. – Выяснить, не опасно ли из него стрелять. Оно принадлежало дальнему родственнику. Мы не знаем, в каком оно состоянии.
Я никак не мог понять, что же Гвен такое сделала. Собственно, она просто выказала неколебимую уверенность в себе. Но все тут же забегали вокруг нас на цырлах. Сам я стал в сторонку, наблюдая за ней и за дробовиком. Она обращалась с ружьем не как с оружием, но как с занятной антикварной вещицей, и обслуживающий персонал уважительно откликался на любой ее вопрос, стараясь отвечать исчерпывающе.
Я посмотрел по сторонам. «Предприятие Дж. Диксон & Сын» походило на моментальный снимок из поездки на сафари. Помещение не было большим, но из всех щелей высовывались «старые деньги». Оно выглядело не офисом, мастерской или магазином, а скорее нарядной гостиной, оформленной с той же неизменной деликатностью, что и похоронное бюро Ланнстадов, где наличие кассового аппарата оскорбляло бы чувства присутствующих. Ближе к входу располагался закуток, где были выставлены шерстяные вещи земельных цветов. Цены на них были такими, что я подумал было, не указаны ли в они в норвежских кронах, а не в фунтах стерлингов.
– Один момент, – сказал мистер Стюарт, после чего скрылся в подсобном помещении и вернулся с огромным талмудом, на корешке кожаного переплета которого тиснением были выдавлены цифры «1893–1905». Книга тяжело шлепнулась на стол. Он раскрыл ее на какой-то странице и принес еще четыре книги. Пока они с Гвен внимательно изучали таблицу за таблицей, девушка кивала с видом знатока. Она ужом подбиралась поближе, чтобы лучше видеть их, и ее шерстяная юбка до колен и спортивный джемпер в мелкую резиночку были здесь как нельзя более к месту. Она как будто представляла собой вазу с цветами на столе и знала это.
Вдоль стен стояло пять больших застекленных шкафов с ружьями. Все это были дробовики с горизонтальным расположением стволов, украшенные деликатной гравировкой. Со спусковых крючков на бечевке свисали ценники. Одно ружье стоило больше, чем я отдал за свою машину, а на вид было совсем простым и спартански украшенным. На висящий рядом дробовик была установлена цена вдвое больше. В одном из шкафов висели новые ружья. На них стоимость не была обозначена.
– В этих книгах у нас спецификации всех ружей, произведенных нами с тысяча восемьсот двадцатого года, – сказал Стюарт. – По серийному номеру в справочном томе мы затем извлекаем подробную информацию, указанную в других томах. В одном описаны характеристики оружия на момент выпуска. В другом регистрируются ремонтные работы. В каждой из книг каждому ружью отведено по отдельной странице. Если на странице места не остается, дается ссылка на другую книгу. А вот это ружье… сейчас, сейчас… – Он водил пальцем по строчкам, исписанным авторучкой с коричневатыми чернилами. – Вот оно. Номер пять-пять-семь-два. Оно было изготовлено для некоего лорда Ингрэма с острова Скай согласно его спецификациям. Вручено двадцать четвертого августа тысяча восемьсот девяносто восьмого года. По тем временам цена его ружья была очень высокой. Сто пятьдесят гиней.
– А теперь сколько оно стоит? – спросил я и смешался от возникшей паузы.
Гвен скривилась.
– Н-ну-у… – протянул мистер Стюарт. – От тридцати тысяч гиней и выше. Зависит от качества древесины и гравировки. – Он произнес это негромким равнодушным голосом, как будто я спросил, как пройти в туалет. – Ладно. Главное, что мы храним все наши книги записей. Я вижу, что мы приняли его в качестве части уплаты за новое ружье в тысяча девятьсот двадцать втором году. Потом оно долго не находило покупателя. К сожалению, так часто бывает. По тому, что происходило с охотничьими ружьями британцев, можно изучать военную историю. Многие офицеры, владевшие таким оружием, уходили на войну и уже не возвращались к нему. Не говоря уже о том, что уровень мастерства оружейников снижался. Первая мировая война оказалась для нашей страны самым мрачным периодом в данном искусстве. Это вот ружье мы девять лет не могли продать. И только в тысяча девятьсот тридцать первом году оно было продано… Сейчас скажу – не разберу, это «Н» или «M»? А, вижу: генерал-майору Мортимеру. Должно быть, он был совсем иного телосложения, нежели лорд Ингрэм, потому что ложу укоротили на один и три шестнадцатых дюйма и развернули на четверть градуса внутрь. Я полагаю, он был ростом примерно пять футов и шесть дюймов, с мощными челюстями. Вероятно, ружье использовалось регулярно, до сорокового года его приносили нам на подгонку и регулировку раз в полтора года. После этого оно в наших записях не упоминается.
– Another war[55], — сказал я.
– Именно так, – согласился оружей