Я поведал ей о древесине грецкого ореха, спрятанной Эйнаром от Уинтерфинча. Она терпеливо кивала, но постепенно начала ерзать и кивать чаще, словно ждала какого-то вполне определенного сообщения.
И я пожалел, что поделился с ней. Эйнару ничем не грозило, если б он рассказал ей все. Однако он этого не сделал. Еще одно свидетельство того, как мало Эйнар ее ценил.
По морю прошелся ветерок, сморщивший поверхность воды. Высоко над нами летали чайки. Хаф-Груни приближался с каждым взмахом весел. Я не выпускал из виду яркий белый крест на сарае.
Браун видела, куда я смотрю.
– Что ты сделаешь, – спросила она, устраиваясь поудобнее, – если найдешь эту древесину и сумеешь продать ее за хорошую цену?
– Может быть, выкуплю ферму во Франции. Если мама этого хотела. Но этого мне, наверное, никогда не узнать.
Наконец мы добрались до места и двинулись вперед среди желтых травинок. Пожилая женщина осторожно ступала по гладким камням. Все, что она видела, – это прежнюю пустоту. Я нервно взглянул в сторону Анста, ожидая в любой момент увидеть «Зетленд», разрезающий волны белой бороздой.
– Мне очень хотелось бы отблагодарить вас как следует, – сказал я.
Запахнувшись в пальто, Агнес смотрела в сторону, на каменные строения.
– До́ма в Эрсте у меня родных почти никого не осталось. Здесь я тоже мало с кем общаюсь. Но есть у меня одно желание, – ответила она.
– Дa?
– Чтобы ты спел «Любовь Господа» у моего гроба.
– Вон та, наверху, – сказала Браун, показывая на полку. Позади треснувшего металлического чайника стояла красная с черным банка от кофе норвежской марки «Али». – Я как-то купила его в Фёрде, – добавила она. – Думала, это его подбодрит. Он старался показать мне, что рад. Но привязанности к Норвегии больше не испытывал.
Я потянулся за банкой. Когда я снимал ее с полки, она задребезжала.
– Здесь нет ключа, – сказал я, сняв крышку.
– Вот странно, – удивилась пожилая женщина, глядя на покрывшуюся пятнами жесть. – Когда была здесь в последний раз, я проверила – он был там.
Я принес табуретку. Снял чайник, отодвинул пустые зеленые бутылки без этикеток, открыл другую жестяную банку. Ключа не было.
– На нем был указан адрес склада, – сказала Агнес. – Отчеканен на металле.
Ее взгляд не останавливался ни на минуту. Она заглянула на кухню, увидела разрезанного гуся и две тарелки с остатками еды. Наверняка те же тарелки, с которых ели они с Эйнаром.
Но Браун не спросила, кто побывал у меня в гостях. Я и сам-то едва отваживался произнести это имя.
Гвендолин Уинтерфинч.
Как это она сказала пару дней тому назад? «Кухню пора помыть как следует».
Я слез с табуретки. Подумал о том, как все происходило в день ее возвращения.
Якобы из Эдинбурга. Но от ее одежды пахло леруикским коксом.
Насколько же она кривит душой, собственно? Вот бы это оказалось случайностью, молил я. Вот бы она сейчас была у себя в каменном домике, и когда я постучу, все было бы как прежде. Вот бы она нашла этот ключ, убираясь, и переложила его в другое место. Пусть бы Гвен была просто маленькой девочкой, державшейся за руку дедушки, а когда он умер, навсегда выпустила бы его руку из своей…
– Агнес, – спросил я, – а где этот склад?
– В Гремиста-Брей возле Холмсгарта.
– Что за Гремиста?
– Небольшая промзона.
Это оказалось местом складирования всевозможных грубых и ржавых штуковин, имеющих отношение к рыболовству. Пять длинных сараев без окон, крытых гофрированной жестью. «Для обслуживания звонить здесь» – было написано фломастером на куске картона. Стрелочка показывала на грязный звонок.
Охранник был моложе меня. Рыжий парень в сером комбинезоне из смесовой ткани. На поясе у него висели карманный фонарик на длинной ручке и огромная связка ключей.
– Мне нужно забрать вещи, – сказал я, – которые здесь хранил Эйнар Хирифьелль.
– А ключ у вас есть?
– К сожалению, нет. Но вот мой паспорт. Можем мы как-то договориться? Я его наследник.
Парень подвел меня к одному из сараев, сунул руку в раздвижное оконце и извлек мятый журнал. Покачал головой, зашел внутрь и вернулся с другим журналом. Он напомнил мне типов, обслуживающих паромные переправы.
– А что вы собираетесь забрать? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я.
– Не знаете, что собираетесь взять?
– Вероятно, это партия лесоматериала. Он хранил тут какие-то доски…
Охранник продолжал листать журнал.
Последние часы сильно расшатали мои нервы. Я предлагал Агнес отвезти ее в Леруик, но она предпочла отправиться рейсовым автобусом. Я остался стоять на причале, раздумывая о нашем с Гвен договоре. Поделить все пополам.
Потом я отправился к ней в каменный домик, пытаясь решить, как бы мне лучше подать историю с ключом.
Но Гвен там не оказалось. К домику по траве вели ее следы, но травинки уже распрямились. Я сбегал к лодочному сараю. «Зетленда» не было. Чувствовался слабый запах выхлопа – значит, уплыла она недавно. Но в проливе было не видать ни одной-единственной лодки.
– Человек с этим именем ничего здесь не оставлял, – сказал кладовщик.
– Вы уверены, что…
– Сожалею. Но никого с таким именем не было.
Парень вернул мне паспорт. Однако я не уходил, прокручивая в голове разные возможности.
– А по имени Оскар Рибо? – задал я новый вопрос.
Охранник засомневался еще сильнее. Пролистал уже просмотренные странички, долго смотрел на один пожелтевший лист. Достал рацию и обменялся с кем-то несколькими потрескивающими фразами.
– Сестра у вас есть? – спросил он, цепляя рацию на ремень.
– Сестра? Нет. А что?
– Я спросил охранницу, которая обычно тут сидит. Она говорит, что бокс Рибо много лет не открывали.
– Подождите-ка, – сказал я, – значит, Оскар Рибо здесь что-то хранил?
– Хранит. Он заплатил за десять лет вперед. Здесь оговорено еще одно условие. Если нет ключа, то чтобы открыть ячейку, надо правильно ответить на три вопроса. Но, может быть, это все и зря…
– Это почему же?
– Потому что несколько дней назад за его вещами уже приходили.
– И кто же?
– Да вроде молодая девушка. Красиво одетая. Выговор, как у уроженки Эдинбурга. У нее был ключ.
Ну и двуличность! Бросаться мне на шею, обведя меня вокруг пальца… Должно быть, найдя ключ, она ощутила всю свою наследственную решимость и небывалый прилив сил – тех сил в ней, которые справлялись с бушующим морем, которые толкали ее открывать вентили двигателя на «Зетленде» на полную мощь.
Но мы же потом не расставались несколько дней… Мне хотелось разозлиться, хотелось возмущаться, но перед глазами у меня стояло ее невинное лицо на веранде в дендрарии.
– Так она все забрала? – уточнил я. – Девушка-то.
– Не знаю. Меня же здесь не было.
– Ну, а что с тем условием? – продолжил я расспросы. – Что в нем?
– В смысле?
– Ну, те три вопроса.
Охранник взглянул на желтую бумагу.
– Э-э-э… Первый – это чистое ли на вас нижнее белье.
– Чего?
– If you are wearing clean underwear.
– Это что, шутка?
– Да понимаю я! Но тут написано, что этот вопрос надо задать.
– Ну, вчерашнее. Это правильный ответ?
– Понятия не имею. Больше ничего не сказано.
– Ну, и?..
– Что «ну, и»?
– Следующий вопрос!
– Зовут ли вас Эдвард Дэро Хирифьелль. Но я вижу по паспорту, что, во всяком случае, два имени из трех – ваши.
– Дa, дa. А третий?
Мой собеседник долго пялился в бумагу.
– Я не могу этого прочитать. По-немецки, что ли?
– Ну, попробуйте хотя бы.
– Waaa hitr preston soh confirm dig hem i sachum?
Я попробовал представить себе, будто пишу это предложение на доске.
– Как звали пастора, конфирмовавшего вас дома в Саксюме, – медленно произнес я по-норвежски с английскими «Р».
– Дa, – кивнул охранник. – Вроде так.
– Таллауг, – сказал я. – Магнус Таллауг.
Парень поднял связку ключей. Металл бряцал целую вечность, пока он не снял со связки маленький ключик и не отвел меня к сараю.
На территории склада стоял полумрак и было прохладно. Мимо старых вилочных погрузчиков, мимо порванной коробки с резиновыми сапогами, мимо навесных моторов, свернутых канатов и деревянных ящиков для рыбы мы прошли к боксам, разделенным сеткой-рабицей.
Сердце у меня колотилось. Отсек освещала свисающая с потолка огромная лампа, а под ней стояло что-то, закрытое серым брезентом. Кто-то побывал здесь недавно и оставил следы на цементном полу. Предмет под брезентом имел в длину четыре-пять метров, а посередине на нем было какое-то возвышение.
– Ага. Значит, она не всё забрала, – сказал кладовщик. – Ладно, оставляю вас здесь.
Его шаги затихли, и я ступил в конус света от лампы. Брезент покрывало толстое одеяло пыли, слетевшей с него там, где Гвен приподняла брезент, чтобы заглянуть под него.
Я приподнял край – и увидел матовый колпак и растрескавшуюся резиновую покрышку.
Автомобиль.
Вот в чем дело! Вот почему Гвен прихорошилась, вот почему бросилась мне на шею. Она радовалась, что орехового дерева тут нет, радовалась, что нас не затянет на самое дно оставленная нам в наследство навязчивая идея. На ночь она наверняка устроилась в гостиницу. Гвен на самом деле радовалась, выйдя из паромного терминала, к которому причаливает абердинский паром.
Тогда почему именно сейчас она сбежала?
Я аккуратно закатал брезент, чихая от поднявшейся пыли. Автомобиль был серым, как подводная лодка, потертым и помятым. Скорее всего, он был выпущен в начале шестидесятых. Никаких эмблем. Передняя часть вся в щербинках от прыскающих из-под колес камешков. Сиденье водителя потрескавшееся и продавленное. Длинный, но совершенно невыразительный капот. На парковке среди других машин эта не привлекла бы внимания.