— Вспомнил, — по-доброму обрадовался сидящий передо мной человек, состоящий из двух. — Ну и хорошо. Так берешь карту?..
Что-то, вероятно, отобразилось на моем лице, отчего он дал задний ход: по-прежнему наклоняясь ко мне почти вплотную, еле слышно произнес:
— Да я шутил про семьдесят рублей! Конечно, эта карта — для тебя. Даром. Просто пора их сравнивать. Двум Хранителям.
Но мое изумление не проходило. И Володя властным жестом и мимикой дал мне знак: пойдем, мол, выйдем!.. Пошевелился я не сразу, и он прошептал:
— Пошли! Что я, должен при людях с тобой разговаривать?
И спрятал карту за пазуху.
Как сомнамбула, понимая, что кто-кто, а он имеет право отдавать мне приказы, я встал, и мы гуськом выкатились в вагонный коридор — среднедлинный я следом за низеньким ведущим. На откидном стульчике возле своего купе скучала, сонно глядя в коридор, проводница. Завидев нас, она просияла: хоть какое, но развлечение:
— Туалет закрыт! Санитарная зона!
Она повторяла свою коронную реплику, точно робот, но вряд ли роботам встраивают программу злорадства.
— Люба, заманала ты предупреждать, отстань! — голосом пропитого бродяги огрызнулся Володя. — Мы покурить!
— А распивать в тамбуре нельзя! — с еще большим злорадством сообщила нимфа РЖД. — Проверю!
— Да пошла ты! Обпроверяйся!..
Слушая перепалку Володи с проводницей, я медленно погружался в волны густейшего когнитивного диссонанса. Два человека в одном неказистом теле были настолько разными… никак не совместимыми…
В тамбуре мой спутник достал из кармана своей выцветшей и драной куртки полиэтиленовый пакет с комкастым табаком и мятыми обрывками газет, ловко скрутил “козью ножку”, затянулся и выпустил ядовитый дым, от которого я закашлялся. И устремил на меня взгляд Великого Инквизитора, допрашивающего ведьму.
— Пьер, — сказало это поразительное существо. — Теперь ты Пьер. Ты вместо него.
— Вчера утром звонил какой сумасшедший из Москвы… имя у него еще такое дурацкое…
— Пьер?! — непроизвольно выпалил я.
— Ну да. Просил меня записать важную информацию и передать только тебе, больше никому.
…Я вынул из внутреннего кармана записку и вновь перечитал странное послание от Багрова. Если домысливать и фантазировать, то все становится на свои места. Карта — нечто вроде артефакта, ее нельзя так просто украсть или забрать. Будь такое возможно, Багров давно бы лишился своей головы, как, впрочем, и я…
“Карта выбрала Вас. Теперь Вы ее хранитель”.
Так вот что значила записка от Багрова! Понятно. Далеко не все. И не легче от этого.
— Но я же не…
— Да, ты не Пьер. Ты Антон. Или Миша. Как ты хочешь, чтобы я к тебе обращался? Наверное, Антон? И ты привык, и мне легче.
У него было много имен. Пьер Багров — не первое, далеко не первое. За его плечами стояла, бледнея, тая, уходя в совсем уже неразличимый туман истории, над которым не властна была даже наука хронология, череда Картографов. Отчетливо различимы были резкие черты канадца Джошуа Верньона, странника-непоседы, большого друга индейцев-алгонкинов; маска Золотого Будды — вечно неподвижное, невозмутимое лицо китайца Линь Сяня; пеньковая борода Ивашки Крынкина, посадского человека из города Торжка; изуродованная шрамами, да и без них звероподобная, физиономия крестоносца Гуго фон Вигланда; рыжие непромытые косы до пояса викинга Торвальда, к которым словно прирос полукруглый железный шлем (никогда викинги не носили рогатых шлемов, рога им подрисовало воображение пуганых и покоренных приморских племен, путавших норманнов с чертями, — так и вошел этот образ в мировую художественную традицию)… Последним, кого достигал взгляд, был смуглый, по-своему красивый финикиянин Хаах, а у его колен притулился силуэт его любимой козы. Но и за Хаахом продолжалась вереница Картографов, хранивших каждый свою Карту.
Тот, кого перед нынешними событиями звали Володей, кто скитался по чащобам Карелии без видимой и внятной Антону Непомнящему цели…
Володю я легко в поход заманил. Он человек хороший, но забавный. Решил почему-то, что самое интересное в мире — это древние индейцы. Какой-то в детстве комплекс у него сформировался. И вот эти индейцы у него везде — в голове, в сердце и в глазах, больших и вечно удивленных. Ацтеки, майя, Кецалькоатль и прочие радости. Он даже книжку об этом написал, фантастические рассказы про индейцев, как они все предвидят и способствуют. Поэтому ему было достаточно лишь фотографии Праудедков показать — скал, что в пойме Поноя расположены.
…на деле тоже был Хранителем Карты, но Карты предыдущей. Соответственно, принадлежал он к той же династии Картографов.
Знание, априори доступное всем Картографам: миром правят две силы. Одна стремится удержать людей в жестких рамках нравственных законов, записанных Господом на скрижалях. Вторая подзуживает людей на вечный бунт, на сравнение себя с Творцом. Тот, Кто создал этот мир, милосердно избавил людей от чрезмерного, искусительного и вредного для них познания. Но второй, падший, ангел решил, что познание смертным нужно по целому ряду причин, а главный свой резон: опережение Господа в борьбе за души — конечно же, не озвучил. Но нужны ли Ему были слова?..
Карты отражают постоянное изменение Вселенной от противоборства этих двух сил, от их обращения с раз и навсегда заданными правилами — теми, на скрижалях. Даже в границах одной небольшой и несовершенной планеты Земля существует не один мир, а множество разных миров; из одного в другой постоянно кочует Земля с ее населением. Кто-то “переставляет” ее из мира в мир, как упрямые хозяева из квартиры в квартиру переносят фикус… или кошку, она одушевленная… И всякий раз новая квартира вроде бы и похожа на ту, что осталась позади, и населена теми же людьми, и над людьми этими стоит то же самое правительство, ан какими-то деталями, то мелкими, то разительными, квартиры отличаются. От них, прежних, остаются неопровержимые свидетельства — Карты. Есть плоские и мертвые карты, начертанные людьми ради каких-то утилитарных нужд. И есть Карты, к которым “приложили руку” обе вечно борющиеся силы. Эти карты живут собственной жизнью и подают “сигналы тревоги” — тем, кто способен оные сигналы воспринять. Таких сверхчутких людей очень немного. И зовут их Картографами.
“Качества” каждого нового мира, обстоятельства, определяющие его основные признаки, регламентируются Тем, Кто все это некогда задал. Временной момент “перестановки”, а также грядущие условия жизни в новой квартире зависят от самих квартирантов — как скоро они совокупной политикой сделают прежнее жилье непригодным для обитания и неприглядным для взгляда извне. От того, насколько население проявило себя возвышенным, гуманным, прогрессивным, разумным, предусмотрительным, думающим о завтрашнем дне и не только о себе. Либо, наоборот, — жадным, тупым, жестоким, агрессивным, потенциально опасным и для себя, и для следующего поколения. Тот, Кто все это задал, руководствовался парадоксом, который давно заметил в своем многоликом, разноязыком народе: чем хуже условия Он ему создавал, тем более люди мобилизовались и находили выход из того, что казалось тупиком. Но чем милосерднее Он был, чем ближе подводил свой разноликий, разноязыкий народ к жизни в условиях почти что Золотого века (отвечающего их порой варварским представлениям), тем больше народ развращала Его снисходительность.
Изначально людям Карты передал, разумеется, бес-искуситель, перманентно томимый гордыней и жаждой хоть минимального, хоть на волос, превосходства во власти над людским племенем. Сделал бес это, как привык после своего низвержения, исподтишка, но Господь вмиг оценил каверзу второго как лучшее средство предложить своим творениям Выбор. И не стал возражать. У Карт обозначилось предназначение нравственного смысла, и Он опять оказался на вершок впереди своего вечного соперника. Но тот, как было у него в заводе, опять извернулся — и разработал “экзамен” для попадания в касту Картографов. Картографы не знали друг о друге, не имели смертного главы, не сочиняли в соавторстве законы и ритуалы. Ритуалы посвящения им являлись извне как некое самодостаточное знание. Антипод постарался. Испытания были заковыристыми, но ассортимент их не блистал разнообразием — не так уж много способов проявить дар Картографа нашел даже хитроумный искуситель. Экзамен строился по этапам, от простого к сложному: найти лучший выход, когда заблудишься в чужой стороне, на незнакомой территории; нарисовать некую — сроду не виденную! — местность с закрытыми глазами; увидеть во сне чуднуй мир и зарисовать его карту наяву; увидеть и начертать схематичное изображение другой стороны земли (антипод подзуживал: она круглая, а не плоская, смотри же, рисуй!); изобразить схему неба… На этом внешне несложном задании погорело порядочное число многообещающих Картографов. Погорело не в фигуральном смысле, а в буквальном, на кострах аутодафе. Церковная цензура правила везде, церкви Создатель дал понять, что их задача — ограничивать познание, не допускать людей до откровений, что могли бы пойти им во вред, по слабости и малоумию… Но кто не пасовал перед этим заданием, из того мог бы выйти толк в деле Картографии. Безрассудных, тем паче принципиальных, смельчаков уважали оба.
Антипод иной раз нашептывал Картографам задачки вовсе дерзкие: начертать карту Аида, план чистилища, схему райского сада… на такое осмеливались уж совсем бесшабашные умы, которых сами же люди считали безумцами. Иных “безумцев” усмиряли простыми и надежными контрмерами — холодной водой, грубой рубахой со стянутыми за спиной рукавами, каменными мешками, прочными засовами… Иным посчастливилось обратить “безумие” себе на пользу, как тот аномально талантливый парень из города Нюрнберга, онемеченный венгр Альбрехт Дюрер (его фамилия буквально означала “дверь”, многие Картографы носили символические прозвища). Он вписал в контуры носорога Птолемеевскую структуру звездного неба, зафиксировал представления землян о зоне их тогдашнего обитания и грозно предупредил сограждан, как будут выглядеть всадники Апокалипсиса, — но мирно скончался в своей постели, передав будущим поколениям Картографов ценнейшие знания.