Они ели суси, пили сакэ и обсуждали всякое, но в университете им старались не давать слово, так как они вечно призывали к насилиям и убийствам. От них только и слышалось «взорвать», «убить», «революция».
Я в то время предпочитала проводить время в клубе любителей горных путешествий.
Потом один парень оттуда (клуб был смешанный, там были мужики и женщины) пригласил меня на собрание этих алкогольных социалистов. Я удивилась, что такой красивый парень ходит по мутным собраниям, но пошла.
Тогда собрание было расширенным. Какую-то женщину хотели посадить за убийство её мужа-алкаша, но мы этому препятствовали. Люди из туристического клуба, алкогольные социалисты и ещё какая-то шушера собралась в помещении клуба путешественников. Человек шестьдесят нас было. Все кричали лозунги, громко возмущались, сморкались и плевали на пол.
Потом надели хатимаки, взяли бейсбольные биты и пошли на митинг.
По пути мы купили много бутылок сакэ и ещё пиво и виноградное вино, пили всё это. Мой друг-красавчик активно заливал в себя пиво, а я спрашивала, зачем.
Он сказал: «Это я специально пью, чтоб на митинге громче всех орать лозунги».
Орал он и вправду громко.
Мы подрались с полицейским спецназом и сильно его избили.
Мне понравилось. Так я и решила стать социалисткой. Тем более, что ехать в горы чтобы побухать — это извращение, которое мне надоело. Пить в тёплом баре оказалось приятнее.
В Японии тогда существовали две основные конфликтующие левые силы: Коммунистическая партия Японии и Новые левые, которых постоянно обвиняли в антипатриотизме. Были ещё троцкистские и анархистские группы, но они только воняли и клеветали на других, поэтому их я презирала.
Вскоре университет забастовал из-за того, что нам не дали создать самоуправление. В результате мы разгромили и разграбили кабинет ректора. Помимо этого социалисты постоянно ругались друг с другом за право руководить в нашем кружке.
В итоге наступил университетский фестиваль. И на него приехали люди из Социалистического студенческого союза. Они предложили мне возглавить наш алкогольный кружок, а я и согласилась.
Мы, первокурсники, плохо понимали содержание агитации, и в основном просто орали лозунги. Даже листовки мы не читали. Когда я прочитала нашу листовку о совместной борьбе японцев и корейцев и необходимости дружбы с КНДР, то на меня прямо озарение снизошло. Я до этого никогда ни о чем подобном не думала, а читала одну лишь порнуху.
В определённый момент я разругалась со старшекурсниками из кружка. Они были сектанты и вечно ко мне придирались. А я сказала им: идите к чёрту!
Кружок пополнялся новыми людьми. Мы постоянно дрались, били полицейских на демонстрациях и митингах и вообще вели себя буйно.
Ближе к каникулам одна профессорша дала мне почитать «Манифест Коммунистической партии» и ещё что-то. Я стала читать летом.
Тогда я впервые по-настоящему впала в экстаз и не спала сутками, читая и перечитывая и всё пытаясь осмыслить так, чтоб это было оригинально. Я впервые стала читать серьёзную литературу, и она поразила меня. Я поняла, насколько убогой и растительной была моя жизнь до этого.
Я поняла себя и осознала свою внутреннюю идентичность. Я добилась гармонии.
В учебной группе я выучила такие слова, как «буржуазия», «пролетариат» и «классовая борьба», и узнала, что «социалистическая революция» неизбежна.
«Призрак коммунизма бродит по Европе», «История всех существовавших до сих пор обществ — это история классовой борьбы», «Они сами себе могильщики», «Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей, но у него есть целый мир», «Пролетарии всего мира, соединяйтесь!»
Я была очарована этими словами. Кроме того, я узнала, что в капиталистическом обществе прибавочный труд эксплуатируется как прибавочная стоимость. Я была полна предвкушения, думая, что благодаря этому знанию марксизма я смогу понять как социальные, так и политические проблемы. Я была убежден, что участие в «классовой борьбе» и проведение «революционных движений» за «социализм» — единственный способ для людей жить по-человечески. Я почувствовала, что наконец-то нашла ответ на страшный вопрос о том, как жить людям, и с тех пор перестала об этом беспокоиться. Таким образом, я смогла участвовать в революционном движении с полузнанием марксизма.
Через некоторое время я присоединилась к Фракции марксистов-ленинцев.
В то время произошёл раскол в «Бунто». Откололись радикальные марксисты-ленинцы и умеренный «Марксистский фронт».
В то время я много читала поэзии Акико Ёсано — она работала на заводе в те годы и воспитывала 11 детей пока муж был на фронте. Она писала очень проникновенные стихи о любви, которые тогда запрещали из-за того, что они подрывают боевой дух.
Ну так о чем я? Да, «Марксистский фронт» выступал против китайских ядерных испытаний и против получения помощи от КНДР, так как это по мнению жалких оппортунистов могло настроить против нас массы. А вот мы были только за!
Вообще я и сейчас считаю, что ядерная война была бы тогда лучшим средством от капитализма.
К тому моменту всё ещё была популярна «теория империализма Нагисы», которая сводилась к тому, что Япония-де стала американской колонией, как и Корея или страны Латинской Америки. Следовательно, целью должна была стать борьба вместе с корейцами против США.
Эта теория появилась после Войны, но к тому времени было ясно, что она не работает. Япония становилась не периферией, а витриной капитализма (пусть и пыльной). Те, кто требовал бороться «как в Третем мире», не понимали ни хрена. Во многом именно эти оппортунисты испортили наши позиции те годы.
Потом в университетах Тюю и Сэнсю произошли кровавые погромы, когда полиция штурмовала корпуса и общаги. Тогда студенты заминировали комнаты, куда потом ворвался ОМОН. Несколько полицаев получили увечья.
Потом были страшные беспорядки, когда мы пытались не пустить атомную американскую подлодку в порт Иокогамы. Были убитые и раненые.
Мы тогда постепенно стали проникаться идеями Мао Цзедуна. Я даже самолично изготовила футболку с надписью «Солнце в нашем сердце — это Мао Цзедун».
Также мы постепенно стали практиковать тренировки по ножевому бою и строевой подготовке. Мы собирались в лесу и учились биться строем при помощи длинных арматурных прутов. Так мы отбивались от полицейских.
Однако в университете мои дела шли очень плохо. Экзамены я едва сдавала, сдавала что-то за взятку, что-то по знакомству, что-то за приготовление конспектов в «льготном» режиме.
Такие результаты были не удивительны, ведь всё свободное от политики время я безостановочно бухала и употребляла наркотики. В том числе я начала «пускать по вене». Я разграбляла университетские запасы и постоянно занимала лабораторию, но все делали вид, что ничего не замечают. Мне сходило с рук моё асоциальное поведение.
В то время женщин-фармацевток старались набрать на работу в аптеки. Обычно их брали в больницы выполнять чёрную работу. Я на это обиделась и сказала: фигушки! работать за гроши я не буду — лучше дальше буду горланить лозунги.
Потом я чуть не умерла, попав в больницу с передозом, но из вуза меня не выкинули.
Я мало занималась специфично феминистскими темами, решив, то борьба женщин возможна лишь как часть общей революционной борьбы.
Другими словами, я пришла к выводу, что борьба сама по себе универсальна, что борьба — это то, что значит жить как человек, и что невозможно влюбиться как женщина, не живя как человек.
Я думала, что в первую очередь нужно отрицать подчинение женщин. Эти мысли дали мне желание активно самоутверждаться и иметь независимость. Но такое мышление было чисто идеалистическим и ошибочным.
Также я ненавидела так называемую «свободную любовь».
После войны развелось много молодых девушек и женщин, которые норовили показаться раскрепощенными, но на самом деле жили ради мужчин, поклонялись им и во всем старались угодить. Они любили моду и косметику, а не классовую борьбу. Я презирала таких.
В итоге я поняла, что в по-настоящему равном обществе должно произойти возрождение древних феодальных норм верности и абсолютной любви. Убогие интрижки скучающих буржуазок должны уйти в прошлое.
Также в это время я увлеклась спиритизмом, японской и европейской магией и некромантией.
Марксистско-ленинская Фракция постепенно подыхала, но я сдаваться не собралась. Поэтому я плавно перетекла в коллектив ультрарадикального журнала «Набатный колокол», где агитировали за партизанскую борьбу.
Тем не менее, все эти мои рассуждения могутбыть не вполне понятны без знания тогдашнего контекста. Так что придётся погрузить читателя в хитросплетения левацкой политики того времени.
Председатель Японской социалистической партии Инедзиро Асанума произносил безобидную речь в Хибия (центр Токио), когда на трибуну выскочил молодой фанатик и набросился на него. На глазах у телекамер страны юноша вогнал меч глубоко в бок Асанумы, столкнувшись с шестидесятиоднолетним политиком, и повалил его на землю. Юноша был немедленно схвачен и оттащен толпой, а на сцене начался хаос.
Убийство Асанумы ультранационалистом Отоя Ямагути было запечатлено на пленке, хотя известность получил лишь один кадр. Какая-то нелепость сохраняется в фотографии Ясуси Нагао, запечатлевшей момент удара ножом Асанумы и сделавшей Нагао первым японским фотографом, получившим Пулитцеровскую премию. Очки жертвы, кажется, нелепо, невозможно балансируют на кончике его носа, бросая вызов гравитации. Он похож на незадачливого жертву трюка в стиле слэпстик. В то же время Ямагути застыл в момент яростной атаки; несоответствие с очевидной неуклюжей шутовской игрой Асанумы просто профанация. Точно так же на кадрах нет фонтана брызг крови, нет театральности. Где же смерть? Только с помощью воображения можно представить, что сделает с органами осколок бритвенно-острой стали, вонзившийся в тело.