Асанума был заметной фигурой во время борьбы в Анпо, предшествовавшей его убийству в октябре 1960 года. Он был известным социалистом, но не был особенно знаменитым или динамичным лидером. Возможно, он был странной мишенью для молодого фашиста, но, несомненно, легкой. Утверждая, что Асанума — предатель своей страны за дружеские контакты с Китаем и СССР, Ямагути планировал убить и главу ЯСП. Его насилие не было чем-то новым, он неуклонно развивался в этом направлении еще с прошлого года. Он был членом «Дай Ниппон Айкоку-то» (Великой японской патриотической партии) Бина Акао, одной из правых группировок, часто вступавших в столкновения с демонстрантами «Анпо», и имел богатый криминальный опыт: срывал радиопередачи о договоре безопасности, бросал дымовые шашки, нарушал границы, ранил полицейских, уничтожил табличку с информацией о петиции против «Анпо» и применял насилие.
Однако в силу возраста за предыдущие преступления он получил лишь условные сроки. Через три недели после того, как его повалили на землю и задержали на месте преступления, Ямагути покончил с собой в тюрьме, но не успел написать на стене: «Служение отечеству окончено на семь жизней. Да здравствует Его Величество Император». Однако, несмотря на всю свою гордыню, все, чего Ямагути добился в реальности, — это снятие с проката в Японии фильма «Ночь и туман» на тему Анпо, снятого левым режиссером (и одно время старшим членом «Дзэнгакурэн») Нагисой Кисимой.
Ямагути было семнадцать лет, он был ребенком солдата ультраправых. Лауреат Нобелевской премии Кэндзабуро блестяще понял одиночество таких экстремистски настроенных подростков. В своей повести «Семнадцать», опубликованной сразу после инцидента в Асануме в январе 1961 г., он описывает процесс совращения и становления мальчика-ультранационалиста и связывает его политическое пробуждение не с экономическими или социальными обстоятельствами, а с глубиной личностных заморочек. Его рассказчик нарциссичен и самовлюблен, его комплекс — это одновременно высшая форма эгоизма: его мир — это все, и мазохизма: ты — ничто по сравнению со своим лидером, высшим примером которого является император. От этого персонажа легко перейти к убийству. Националист из «Семнадцати» тоже, конечно, ровесник Ямагути, но в нем нет ничего гламурного. Напротив, его нарциссизм проявляется в аутоэротизме — он хронический мастурбатор. Это также порождает постоянный стыд и чувство физической ненависти к себе и своей неполноценности. Его апогеем становится эпизод, когда он обмочился на глазах у своих сокурсников.
После унижения он вместе с однокурсником отправляется на выступление известного правого в токийскую школу Синбаси. Его вдохновляет злоба и ненависть оратора, который, кажется, обращается непосредственно к нему. Он вступает в группу правых и, превратившись из изгоя в изгоя в школе, становится страшно уважаемым учениками и преподавателями. Его новая принадлежность к группе даже служит пропуском к потере девственности.
Правая социальность связана с сосуществованием с ненавистью к себе и сексуальной дисфункцией. В конце концов его наставник окрестил его, написав на его форме каратиста те же слова, что и в напутствии Ямагути. К этому времени он, несмотря на возраст или именно благодаря ему, становится закаленным ультранационалистическим головорезом. Он объявляет свое «индивидуальное Я» мертвым, как и весь эгоизм. Бросившись в уличные бои конфликта в Анпо, после гибели Мичико Канба он впервые испытывает оргазм от изнасилования.
Оэ, левый писатель и антиимпериалист, получал письма с угрозами в свой адрес, а его издатель был вынужден принести извинения. Продолжение романа так и не было переиздано из-за боязни репрессий.
Анпо продемонстрировал нечто новое для Японии — объединенный политический гнев населения, который в значительной степени носил левый оттенок, но также всколыхнул и вывел на первый план то, что, как многие надеялись, умерло в 1945 г.: ультранационализм. По мере того как демонстрации и митинги перерастали в потасовки, на переднем крае столкновений между полицией и протестующими оказывались головорезы нового поколения японских правых. Возрождающееся правое движение (уёку), подобно вечной заразе, появилось в Токио во время Анпо, а также во время потасовок на шахте Миике. Его уродливое вмешательство служит напоминанием о том, что радикализм в послевоенной Японии принадлежит не только левым.
При всей своей агрессивной браваде правые тоже умели скрываться за кулисами и пытаться контролировать ход событий. Так, Кентаро Карудзи и Дзэнгакурэн финансировались Сейгеном Танакой, причудливой фигурой правого толка, который в 1920-е годы был секретарем коммунистической партии. Он был арестован в 1933 г. Во время правительственных репрессий, вооруженный пулеметом и в бронежилете. Он провел в тюрьме одиннадцать лет, но затем перешел в ультранационализм, используя свои деньги от строительной индустрии (среди его портфелей были американские базы на Окинаве) для финансирования левых студентов в надежде, что это продвинет их к саморазрушению. По слухам, элегантный и хорошо одетый бизнесмен дал 15 тыс. Долл. Дзэнгакурэну во время Анпо, имел тесные связи с ЦРУ и даже содействовал падению Сукарно в 1966 г. Точно так же во время кризиса Анпо Йошио Кодама, старший государственный деятель правых, которого Киси знал еще по тюрьме, предложил правительству использовать свои связи для мобилизации тысяч гангстеров якудза и тяжеловесов правого крыла для обеспечения безопасности Эйзенхауэра.
Эти предложения не попали в заголовки газет, как яркие обвинения студенческих радикалов, и остались скрытыми в полутени, где истеблишмент сосуществует с преступным миром. И все же, прежде чем мы поспешим обратить внимание на якобы имевшее место сотрудничество Кодамы с полицией, следует отметить, что власти и консервативный истеблишмент также сами были в пределах досягаемости правого ножа. Даже хитрый Киси, столь ненавидимый левыми за свою политическую целесообразность, оказался мишенью. В июле 1960 г. Тайсукэ Арамаки нанес ему шесть ножевых ранений в бедро.
В июне во время сбора подписей был ранен ножом один из политиков ДСП, а в мае в Асануму уже бросали бутылку с нашатырным спиртом возле здания парламента. В 1959 г. Бандит ударил в пах старшего политика ДСП, а еще двое были избиты. В 1961 г. Были приняты два отдельных законопроекта, направленных на противодействие участившимся случаям терроризма и принуждения, якобы со стороны правых. По иронии судьбы, именно левые помешали их принятию из-за опасений, что они будут подавлять свободу личности.
Эти события, хотя и были шокирующими, но носили спорадический характер и явно были делом рук бандитов. Еще более тревожной была наметившаяся в послевоенный период тенденция реабилитации бывших военнослужащих в политической жизни, участия в выборах, создания организаций и ветеранских групп, выступающих против коммунистического влияния. В основе их усилий лежало стремление вновь создать сильную армию. Кульминацией этого возрождения милитаризма в конце декабря 1961 г. стал неудавшийся переворот, получивший название «Инцидент Санму». Полиции удалось арестовать тринадцать главарей, которые собрали тайник с оружием и обмундированием в рамках заговора с целью убийства премьер-министра Икеды и других лиц. Подробности интриги и ее мотивы — предотвращение коммунистической революции — не так страшны, как тот факт, что заговорщики были выходцами из рядов ультранационализма, существовавшего до 1945 г., и что они обратились в Силы самообороны, чтобы вызвать интерес. Ультранационализм оказался политическим зомби Японии, которого невозможно уничтожить, даже закопав в землю, вскопанную американскими землепашцами.
Вскоре после убийства Асанумы ультраправые продемонстрировали, что и литературный мир может попробовать их клинки на вкус. Писатель Ситиро Фукадзава, наиболее известный по сельской сказке о сенициде Нараяма бусико (дважды экранизированной под названием «Баллада о Нараяме»), написал двенадцатистраничный рассказ-сон «Fūryū mutan», в котором повествователь изображает посещение императорского дворца, где в рамках народной революции казнят кронпринца и принцессу Мичико. Император и его супруга также обезглавлены. После появления в журнале в декабре 1960 г. этого романа издатель сенсационной фантазии был подвергнут нападкам. Представители правых группировок посетили офис Chūō Kōronsha и потребовали, чтобы президент Ходзи Симанака принес извинения в национальных газетах, а Фукадзава был «изгнан» из страны. В декабре и январе напряженность в стране нарастала; с вертолетов сбрасывались листовки с угрозами расправы.
Освобождение заложников с захваченного Боинга в Сеуле
На здание издательства с вертолета были сброшены листовки с угрозами расправы, а 1000 молодых ультранационалистов собрались на публичный митинг ненависти. Люди под предводительством Бин Акао ворвались в офис, требуя извинений. Наконец, в ночь на 1 февраля 1961 г. Кадзутака Комори ворвался в дом Симанаки. Президент был в отъезде, поэтому Комори ограничился тем, что зарезал горничную и ранил жену. В очередной раз продемонстрировав пророческую проницательность, Комори было всего семнадцать лет.
Симанака, как и издатель Оэ, пошел на попятную. Он публично заявил, что Chūō Kōronsha ошиблась, опубликовав статью, и что ответственный за нее редактор был снят с должности. Так называемый «инцидент Симанака» стал первым крупным случаем такого рода: до этого правая группа «Мацуба-кай» засыпала песком прессы газеты «Майнити Симбун» в отместку за клевету в апреле 1960 г., но после этого периодически происходили нападения или угрозы правых в адрес издателей с требованием опровергнуть или извиниться за любой проступок, как правило, за личное оскорбление правых или, что еще серьезнее, за любой намек на клевету в адрес императорской семьи. В связи с этим СМИ очень осторожно относятся к нарушению так называемого «хризантемового табу», запрещающего критику императора.
В гораздо большей степени, чем левые, правые группировки демонстрируют преемственность японской вертикальной иерархии «оябун-кобун», когда ряды младших аколитов собираются под всемогущим старшим лидером. Рост ультранационализма пришелся на конец XIX века, на период Мэйдзи, когда Япония начала усиленно подражать Западу, включая колониализм и иностранные авантюры. Только что восстановленный монарх Мэйдзи часто изображался в официальной иконографии в строгой военной униформе. Концепция японского государства — кокутай — была для ультранационалистов ярко выраженной, воспитывала поклонение императору как системе и идеологии, но сохранялась в достаточно двусмысленном и органичном состоянии, что позволяло политической элите вносить свои радикальные изменения и реализовывать собственные планы. Несмотря на то, что мы склонны мазать проигравших в войне редуктивной кистью зла, японских военных преступников и руководителей военного времени нельзя назвать ультранационалистами. Настоящие ультранационалисты были не из рода Тодзио; как и левые, крайне правые в период японского милитаризма были нетерпимы и представляли собой подавляемую и подпольную клику. Как и сегодня, ультранационалисты и крайне правые были еретиками и диссидентами, мешали истеблишменту.