— Я тоже не понимаю…
— Мой отец — лицемер! — Муха вскочил и заметался по комнате. — Все они лицемеры! Наши дорогие папочки и мамочки, наши уважаемые воспитатели всех мастей! У каждого — двойное дно!
— Неправда! — перебил Костя, — Мои родители…
Но Муха не слушал его, он остановился у окна, жестко произнес:
— Одному меня научил родитель со своей новой половиной: в жизнь надо вцепиться зубами и рвать ее на куски.
Костя подавленно молчал. Взглянув на него, Муха мгновенно изменился — сел в кресло, закинул ногу за ногу, сказал, улыбнувшись:
— Чего это я? Воздух сотрясаю. Иногда, знаешь, тоже пружина ослабевает. Да, Пчелка! У тебя ко мне какое-то дело?
Преодолев себя, Костя спросил:
— Муха, ты ее любишь? Скажи честно.
— Честно? — Муха пристально вгляделся в окаменевшее лицо Кости. — Честно… не знаю. Привык. Не пойму… А вообще я не верю женщинам. Любить их? Увольте!
— Не их, — тихо поправил Костя. — Одну. — Он прямо смотрел в глаза Мухи. — Я не понимаю, зачем ты ее мучаешь?
— Мучаю? — удивился Муха. — Да она сама…
— Лена сейчас дома, — перебил Костя. — Ей очень плохо. Позвони…
Муха смотрел на Костю.
— Пчелка! — сказал он. — Ты совсем потерял голову. Чего ты в ней нашел? Да таких навалом на каждом перекрестке! Хочешь, познакомлю тебя с фирмовой герлой? Сразу позабудешь…
— Не надо, Муха! Так ты ей позвонишь?
— Не знаю. Особо не тянет. Да и футбол скоро по телеку.
— А я… — Костя вздохнул. — Если бы она сказала: «Прыгни с крыши нашего дома», — я бы прыгнул.
— Чокнутый ты, Пчелка, — даже с некоторым испугом произнес Муха. — По правде говоря, я никак не предполагал, что еще бывают такие чокнутые. На этой, прости, основе. Ты что, специально пришел сказать, чтобы я позвонил ей?
— Нет! — поспешно возразил Костя. — Не только из-за этого. С тобой хочет встретиться один человек. Ты ему понравился. Он сказал: «Ваш Муха мне понравился, как это ни парадоксально».
— Каратист? — догадался Муха.
— Да. Владимир Георгиевич. Знаешь, он поразительный человек!
— Если каратист, — усмехнулся Муха, — значит, уже поразительный?
— Дело не только в каратэ, — сказал Костя. — Мы с ним о многом говорим, спорим. Я у него книги беру. А недавно… Как раз о тебе речь шла. Владимир Георгиевич нашел на полке одну старинную книгу, сказал: «Вот здесь — для нашего бунтаря Мухи. Как теперь говорят, информация для размышления». И прочитал… Я потом для себя выписал. Хочешь послушать?
— Интересно, — без особого энтузиазма откликнулся Муха.
Костя достал из кармана пиджака записную книжку, полистал ее.
— Вот! Это английский философ сказал, Томас Карлейль. — И он прочитал, волнуясь — «Нет и не было никогда такого положения, которое не имело бы своей обязанности и своего идеала. Да, здесь, в этой жалкой, бедной, презираемой действительности, о которой ты сейчас находишься, здесь и только здесь твой идеал. Осуществляй его и осуществляя верь, живи и будь свободен. Идеал в тебе, препятствия к его осуществлению в тебе же, Твое положение есть тот материал, из которого ты должен выработать осуществление идеала, все равно, какой бы ни был материал и какую бы ты ни придал ему форму. Ты страдаешь, связанный действительностью, и жалобно молишь богов о таком царстве, в котором ты бы мог распоряжаться и творить. Познай же ту истину, что ты владеешь уже тем, чего ты так желаешь. Здесь или нигде». По-моему, здорово!
— Здесь или нигде… — повторил Муха. Он стоял спиной к Косте, смотрел в окно, — Наверно, это так. Только мне от этого не легче.
Глава тринадцатая
В комнате с лоцманской картой, макетом многомачтового парусника, фотографиями на стенах находилось четыре человека: Владислав Константинович Спивак сидел в своей коляске, которую подкатили к открытой двери балкона, рядом с ним, вокруг журнального столика, расположились Очкарик, Дуля и Костя. Дуля был в тельняшке, которая выглядывала из-под ковбойки. Вид у Дули был напряженный и печальный.
Владислав Константинович посмотрел на макет парусника «Меркурий», вздохнул. И нарушил молчание:
— Знаете, что я однажды прочитал у Бальзака? Примерно так: ничего на свете нет прекраснее, чем скачущая лошадь, танцующая женщина и фрегат, плывущий под парусами.
— Накрылись мои паруса, — понуро сказал Дуля.
— Нет, я не понимаю! — воскликнул Костя, — Как он может все за тебя решать?
— Может, — сказал Дуля.
— Ты заранее не расстраивайся, — посоветовал Владислав Константинович. — Поговорим.
И в это время в передней требовательно зазвенел звонок.
— Он… — произнес Дуля.
Очкарик быстро пошел открывать дверь и вернулся в комнату с мужчиной могучего сложения.
— Проходите, пожалуйста! — пригласил Очкарик.
Мужчина стоял в дверях, пристально осматривал комнату.
— Здравствуйте, — сказал он наконец довольно.-. хмуро. — У вас прямо, как в музее.
— Здравствуйте, — дружелюбно откликнулся Владислав Константинович. — Что же вы стоите? Вот. — Он показал на кресло рядом со своей коляской. — Садитесь.
Мужчина прошел к креслу, грузно сел, побарабанил сильными пальцами по подлокотникам. Взглянул на старика в коляске.
— Я вас представлял… — начал он и остановил себя. — Это, значит, вы нашего Георгия к морским делам пристрастили?
— Давайте для начала познакомимся, — предложил старик. — Меня зовут Владиславом Константиновичем. Я бывший моряк.
— Никита Иванович Гусаков, — представился мужчина. — Отчим этого оболтуса. — Он кивнул на Дулю. — По профессии слесарь-инструментальщик.
— Отличная профессия, — сказал Владислав Константинович.
— Я тоже так считаю, — твердо и угрюмо согласился Гусаков. — Позвольте, Владислав Константинович, сказать вам прямо, по-рабочему. Задурили вы нашему Гарьке голову. У нас с матерью на его счет план вот какой: с осени пойдет в ПТУ при нашем заводе, мою профессию освоит. — Гусаков усмехнулся. — Может, я династию начну. И для жизни… Ничего, как-нибудь две с половиной имею. Плюс премиальные раз в квартал. И его натаскаю. У нас семья — еще двое, Гарьки помладше, и сейчас супруга тяжелая ходит, к осени ждем пополнение. Так что второй работник очень даже к месту придется.
— Я хочу корабли строить! — отчаянно крикнул Дуля.
— А я хочу быть китайским императором, — зло отрезал Гусаков. — Мало ли кто чего хочет.
— Подождите, Никита Иванович. — На щеках Владислава Константиновича выступил румянец. Говорил он с одышкой. — Давайте все обсудим спокойно.
— Что обсуждать? — начал горячиться Гусаков. — Вы тут все за нас с матерью решили: заканчивать ему десятилетку, институт выбрали. А с нами вы посоветовались? С родителями?
— Для этого я и попросил Гарика пригласить вас, — устало сказал старик. — Ничего мы за вас не решали. Вы решать будете. И уже вижу, как. Вы, Никита Иванович, собираетесь совершать нравственное преступление!
— Не понял.
— Вы хотите убить в вашем сыне самое главное, основу будущей жизни — мечту! Крылья подрубить перед, полетом.
— Вы на меня высокими словами не давите…
— И знаете, что за сим последует? — продолжал Владислав Константинович. — Вы толкаете Гарика на старую дорожку…
— Опять не понял! — перебил Гусаков.
— Вы считаете… — Старик начинал задыхаться.
— Дед!
— Ладно, ладно. Вы считаете, будет лучше, если ваш сын опять вернется в подъезды, в какую-нибудь новую компанию, подобную той…
— Ничего! — перебил Гусаков. — Все мы через подъезды и компании прошли. Как видите, живем не хуже других. Дурь с годами слетит, и я из Гарьки рабочего человека сделаю. Или вы против?
— Да разве об этом разговор? — Очкарик подал Владиславу Константиновичу стаканчик с лекарством, и он быстро, казалось, не заметив, выпил содержимое. — Демагогией занимаетесь, Никита Иванович! Поймите, у Гарика блестящие способности! Он, может быть, родился для… А! — Старик безнадежно уронил руки.
— Владислав Константинович! — Костя вскочил. — Покажем? Витя, давай!
Костя и Очкарик ринулись в другую комнату и вернулись с макетами яхты, многомачтового парусника, военного корабля.
Мальчики выстроили на журнальном столике перед Гусаковым целую игрушечную флотилию.
— Вот! — сказал Костя. — Это все Дуля.
— Сам? — удивленно спросил Гусаков.
— Конечно, сам! — подтвердил Костя.
— Я у него в подручных был, — добавил Очкарик. — То подать, это подержать.
Гусаков осторожно взял макет трехмачтовой шхуны, стал ее рассматривать со всех сторон.
— Гарик прекрасно читает чертежи, — сказал Владислав Константинович. — У него природная смекалка, он рожден кораблестроителем.
— Для поступления в кораблестроительный институт, — сказал Костя, — надо уже сейчас готовиться. У меня в девятом по всем математикам — годовые пятерки. Я Дуле помогу. А по физике… Есть у меня приятель, он по физике прямо профессор.
— Когда у вас в семье родится еще один ребенок, — вставил Очкарик, — мы все будем помогать: что надо по хозяйству, по дому. Лишь бы Дуля учился, в институт готовился.
Гусаков теперь внимательно рассматривал макет эсминца. Однако лицо его оставалось хмурым. Наконец, он сказал:
— И все одно: блажь. Раз, два — и судьбу переменили парню.
— Да эту судьбу-то, — опять заволновался Владислав Константинович, — вы ему придумали. И не спросили у парня, нравится ли она ему.
— Зато верное дело. Ошибки не будет. А тут… Одно дело — игрушки городить, а настоящие корабли…
В дверь снова позвонили.
— Наконец-то! — вырвалось у Кости.
Очкарик убежал в переднюю и вернулся с Владимиром Георгиевичем.
— Всем общий привет! — сказал учитель школы каратэ. — Немного опоздал? Извините! Как всегда, транспорт, — Он подошел к Гусакову. — Никита Иванович, не так ли? — Он протянул руку. — Будем знакомы: Владимир Георгиевич Говорухин.
— Гусаков, — ответил отчим Дули.
— Так вы отпускаете нашего капитана? — бодро спросил Владимир Георгиевич.