— Меня удивляет твое хладнокровие! Нашему сыну…
— Мама, — перебил Костя, — ну чего ты? Все в норме.
Однако теперь каждый раз, возвращаясь домой поздно, Костя встречал полный тревоги взгляд матери, видел, что отец с облегчением отрывается от чтения газеты или журнала, тоже смотрит на него, из отцовских глаз уходит напряжение, они теплеют.
Был закончен восьмой класс, начались летние каникулы, семейство Пчелкиных переехало на дачу, и дворовый конфликт начал вроде бы забываться.
Но осенью, с сентября, все возобновилось: компания Мухи вечерами аккуратно дожидалась возвращения Кости. Это была травля, продуманная, точно рассчитанная до определенной грани, перейти которую, впрочем, ничего не стоило в любой момент, непредвиденно. Это понимали и мучители и жертва.
Однажды ранней весной Костя после занятий в музыкальной школе возвращался домой. Уже привычно собравшись, внутренне окаменев, он открыл дверь своего подъезда. Бренчала гитара, пахло сигаретным дымом, слышались негромкие голоса. Как всегда, Костю ждали. И вдруг там, у лифта, прозвучал легко и чисто смех девочки.
Костя поднялся по ступенькам. Стало тихо. Все — их было человек семь — смотрели на него. И на него смотрела девочка. Два невидимых луча из ее глаз коснулись сердца Кости. В тот первый день их встречи он запомнил только ее глаза, серые, глубокие, запомнил каштановые волосы, рассыпанные по плечам, и смех, этот призывный, легкий смех… Потом что-то обидное — как всегда — говорили вокруг, смеялись, к Косте подошел Дуля и тоже что-то сказал. Наконец пришел лифт и увез Костю — от нее.
В эту ночь он долго не мог заснуть: неотвязно думал о ней, ворочался, простыня была скомкана, он бегал на кухню пить воду, щеки его пылали.
Стряслось: Константин Пчелкин полюбил.
Гром, ураган, потрясение мировых основ.
Он узнал: ее зовут Леной Макаровой. И все. Больше ему ничего о ней не было известно. Непонятно, необъяснимо: в их классе, в музыкальной школе было много девочек наверняка красивее Лены. Но… она была лучше всех. Стала для него лучше всех в ту первую встречу. И с того вечера он, торопя время, ждал встреч с ними, своими мучителями. Это были встречи с ней, и ради нескольких мгновений, в которые укладывались его свидания с Леной, он смог бы перенести все. Это было свидание взглядов — и только. Он несколько мгновений смотрел на Лену. Она — эти же мгновения — смотрела на Костю. Всегда, казалось ему, серьезно. Иногда тень улыбки мелькала в ее глазах.
Вокруг смеялись, галдели. Подходил Дуля:
— Англичанин, дай рупь. Отдам два.
Они, оказывается, все знали о нем.
Гасла красная кнопка, расходились дверцы лифта. Свидание обрывалось. И Костя мучительно, сгорая от нетерпения, ждал следующего.
Так продолжалось уже третий месяц. Иногда Лены не оказывалось в компании Мухи. Костя начинал терзаться: заболела? Переехала в другой город? Умерла? Но Лена Макарова опять появлялась в подъезде или под старой липой. Костя заметил: она за все время не сказала ни единой фразы, ни одной репликой не оскорбила его. И не смеялась, когда смеялись над ним остальные.
Теперь стоило только Косте закрыть глаза — и он видел ее перед собой: легкая, с гибкими движениями, сверкающими глазами, слегка впалые щеки, тонкий нос, припухлые губы, родинка на правом виске. Везде, где бы Костя ни был, что бы ни делал, думал он только о ней — неотвязно, томительно, нежно. Она стала приходить в его сны, и прежние тяжкие сны Кости, наполненные желанием, бесстыдством, картинами, от которых он, проснувшись, приходил в ужас, стали другими: желание осталось, но Лена внесла в эти, как правило, цветные сны нежность, благородство, порыв — физическое влечение облагородилось его любовью к ней.
Костя чувствовал: больше так не может оставаться, что-то должно произойти, случиться… Но одно он знал точно: он не может подойти к ней, заговорить, написать письмо, назначить свидание. Почему? Ответа на этот вопрос не было…
…Костя Пчелкин через сумрачную арку вошел в свой двор.
Теперь двор был другим: в нем начиналась вечерняя жизнь. Горело несколько фонарей; светилось множество окон; гремела музыка — проигрыватели, магнитофоны, радиолы были выставлены на подоконники. В музыкальной какофонии господствовала песня — женский голос, сопровождаемый джазом, с напором повторял припев: «А он мне нравится, нравится, нравится…»
Это была старая, давно вышедшая из моды песня, но почему-то Костя, возвращаясь домой поздно, слышал именно ее.
Сидели на скамейках пары; над грубо сколоченным столом горела яркая лампочка, мужчины средних лет стучали по неотесанным доскам костяшками домино; другая компания таких же граждан, тесно стоя возле бачков для мусора, раскупоривала большие темные бутылки с «бормотухой», и там уже шел громкий разговор о футболе. Носились дети, слышался смех; двор пах молодой листвой и разогретыми ужинами.
Костя шел к своему подъезду.
«…А он мне нравится, нравится, нравится!» — надрывалась певица.
Впереди была старая липа, и тут они ждали его.
Костя увидел: Лена была с ними, сейчас он встретит ее взгляд.
Костя замедлил шаг. Их было человек семь: Муха, Дуля, рыжий парень, еще в прошлом году промчавшийся мимо Кости на красном мотоцикле. Худого парня, который прислонился к стволу липы, кажется, называют Жгутом. Имен других Костя не знал.
Муха, сидя на ящике, пощипывал струны гитары.
Лена стояла рядом с ним. Джинсы и легкий белый свитер подчеркивали стройность ее фигуры, каштановые волосы была рассыпаны по плечам.
Лена смотрела на Костю.
Их взгляды встретились.
«Я люблю тебя! Я люблю тебя!..» — стучало Костино сердце.
Еще несколько шагов, и свидание оборвется.
Костя проходил мимо своих преследователей.
Смолкли голоса, перестала бренчать гитара.
— Господа! — глумясь, сказал Муха. — Прошу любить и жаловать. Великий скрипач Константин Пчелкин собственной персоной!
— Интеллигент вшивый! — крикнул кто-то.
— Шпрот занюханный! — добавил Дуля.
Все засмеялись. Не смеялась только Лена.
— Маэстро, — сказал Муха — Не поднести ли вашу скрипочку?
Еще три шага, и он перестанет видеть Лену…
И вдруг!
Нежно, волшебно, немного капризно прозвучал ее голос:
— Оставьте вы его в покое! Хорошенький мальчик.
Они смотрели друг на друга. Лена улыбнулась ему.
Стало тихо под старой липой. Невыносимо тихо…
— Смотрите! — разрушил тишину Муха, и в голосе его прозвучало удивление. — Да тут, кажется, чуйства! — Он встал с ящика. — Ты это, Леночка, брось. Или меня разлюбила? — Муха внезапно притянул Лену к себе за плечи. — Демонстрирую поцелуй!
— Отстань! Отстань! Ненормальный! — закричала Лена, вырываясь из рук Мухи.
Но Муха не выпускал ее.
— Давай, Муха! Давай! — азартно кричали вокруг.
А Костя стоял столбом, пораженный всем, что видит.
Неожиданно Муха вскрикнул: Лена укусила его за руку.
— Ну, шизанутая! — Муха замахнулся, но не успел ударить.
Словно яркий свет на мгновение вспыхнул перед Костей.
— Не смей! Не смей! — Костя повис на руке Мухи. — Женщин… Женщин не бьют.
И опять стало тихо под старой липой.
— Значит, женщин не бьют… — повторил в этой взрывоопасной тишине Муха. — Пожалуй, ты прав. Зато бьют таких, как ты, заморышей!
И от сильного удара в челюсть Костя отлетел на несколько шагов.
Упали сумка с учебниками и скрипка. Костя почувствовал во рту соленый вкус крови. Темная струйка поползла из уголка рта, и Костя ее судорожно слизнул.
Несколько мгновений Костя с недоумением смотрел на Муху…
Потом, задохнувшись, ослепнув от ненависти, бросился на противника и налетел на второй удар, более сильный. Костя упал, но тут же вскочил. Его окружили. Со всех сторон посыпались удары. Костя, нагнув голову, закрывал лицо, нелепо, неумело отбиваясь обеими руками. Он не чувствовал боли, только звон стоял в его голове, и в этом звоне вспыхивали короткие молнии. Отодвинулись все звуки двора, мальчику показалось, что он глохнет. Но в этой все надвигающейся глухоте он успел услышать отчаянный голос Лены:
— Перестаньте! Перестаньте!..
И тут же кто-то пронзительно крикнул:
— Атас!..
Костя услышал топот ног. На одно мгновение перестал понимать, где он и что с ним, потом почувствовал спиной влажность ствола липы.
— Хулиганье проклятое! Шпана!..
Перед Костей стояла пожилая женщина, протягивала ему сумку с учебниками и скрипку.
— Сынок, может, тебя домой отвести?
— Нет, нет! — поспешно сказал Костя. — Я сам. Спасибо.
Он в странном розоватом тумане побрел к своему подъезду, и все, что сейчас с ним произошло, казалось ему невозможным, нереальным, будто было не с ним. И вообще не могло быть.
Но тут его пронзила мысль: «Она видела, как меня били! Каким я был жалким!»
Сами собой сжались кулаки, ярость наполнила все его существо: «Я отомщу, отомщу! Лена, я отомщу…»
Он зачем-то остановился у щита для объявлений и внимательно, медленно перечитал: «28 мая в красном уголке состоится товарищеский суд над гражданкой Савохиной О. П., которая недостойным поведением…»
Внизу фломастером было приписано: «Бедное, бедное Эфирное Создание!» — и нарисована потешная рожа, видно, это создание изображающая.
И приписка и рожа показались вдруг Косте невероятно смешными, и он засмеялся. Смех острой, обжигающей болью отозвался в голове и во всем теле. Но остановиться Костя не мог — так и вошел в подъезд, прыская судорожным смехом.
Глава третья
Родители Кости, Лариса Петровна и Виталий Захарович, сидели перед телевизором и оба делали вид, что смотрят документальный фильм о событиях в Африке. Было пять минут девятого. Костя задерживался на четверть часа. Любовь к Лене, все, что с ним происходит, Костя хранил в тайне от отца и матери. Лишь своим друзьям, Эдику и Кириллу, поведал он о Лене и теперь раскаивался в этом: его не поняли. Ирония, шуточки. «Вы, сэр, из девятнадцатого века, — сказал Кирилл. — В наше бурное время отношения полов просты, как мычание».