Трудно, наверное, представить итальянскую площадь без фонтана. По крайней мере, я такой не встречала. Я шла мимо прекрасного восьмиугольного фонтана с бронзовыми нимфами и мифическими существами. В самом центре над ними, в колеснице, запряженной четверкой сказочных лошадей, возвышался мраморный морской царь. Я подошла ближе и опустила руку в воду, наслаждаясь легкой прохладой и чувствуя брызги на лице.
А затем я увидела тебя. Сработало первое чувство – зрение. Первое чувство, связанное с тобой. Это было на площади Синьории. Музей под открытым небом – я бы так ее назвала. Сколько на ней невероятных скульптур под Лоджией Ланци! Ты не сводил глаз со статуи Давида, что стоит у самого входа в палаццо Веккьо. Часы на башне показывали половину четвертого. Я очень хорошо помню все детали. Тем более что у меня было пять месяцев, чтобы снова и снова вспоминать каждую мелочь, связанную с тобой, Адам. Ты расстелил свою джинсовую куртку прямо на земле, сел на нее, рисуя что-то. Не знаю, что в твоем облике так привлекло меня, может быть, то, с какой сосредоточенностью ты рисовал в альбоме, или сигарета, зажатая в зубах, или, быть может, как ты устроился перед статуей Давида, наплевав на всех туристов, и делал свое дело. Я помню, как медленно подходила ближе. Не сводя с тебя взгляда. Твои каштановые волосы на солнце отливали золотом, серая футболка обтягивала грудь и бицепсы, я даже разглядела маленькую дырочку на рукаве. Ты стряхнул пепел и внимательно посмотрел на лист перед собой, чуть приподняв его и склонив голову набок. Между бровями залегла складка, ты сильно прикусил нижнюю губу. Я подошла совсем близко, и вдруг, к моему огромному удивлению, ты начал ругаться по-французски:
– Мерд, мерд, мерд, ничего не получается!
Ты резко закрыл альбом, так что у меня не было возможности разглядеть рисунок. Что было потом, ты прекрасно знаешь. Уверена, не только я часто вспоминаю в подробностях момент нашего знакомства.
– Если ты подвинешься, то на твоей куртке будет местечко и для меня, – я сказала этоуверенно, не особенно задумываясь о наглости просьбы и не боясь быть отвергнутой. Что-то во мне щелкнуло в тот момент, отключив всякие страх и неловкость. Ты поднял голову, слегка нахмурился, присматриваясь, и я увидела, как выражение твоего лица меняется. Я чертовски понравилась тебе, Адам. С этим, пожалуй, не поспоришь. Это читалось в твоих глазах: то, как ты смотрел на меня, не сводя глаз, было громче всех слов в мире. Ты неуверенно пожал плечами, отодвинулся на самый край куртки и сказал:
– Конечно, вот, присаживайся.
Я выбила тебя из колеи, ты был немного растерян. Я села рядом, поправила юбку и опустила голову на колени, поворачивая к тебе лицо:
– Ты говоришь по-французски с парижским акцентом, – заявила я.
Ты затянулся сигаретой.
– Неужели парижский акцент столь очевиден?
Мне нравился твой голос, глубокий, но не очень грубый, я бы сказала, бархатный. Второе чувство – слух. Я хотела слушать тебя. Но если быть до конца откровенной, в тот момент для меня наше знакомство было игрой. Я весь день провела одна и нуждалась в компании. Некоем приключении, о котором я буду вспоминать, думая о Флоренции. Если совершать безумные и необдуманные поступки, то уж по полной программе.
– Если честно, я сказала наугад, – улыбнувшись, ответила я, – но ты явно не из Швейцарии.
– А ты явно да, – лукаво улыбнувшись, отметил ты.
Меня зацепила твоя улыбка, было в ней что-то такое необъяснимое. Мое сердце забилось сильнее, я почувствовала, как краснеют щеки. Ты смотрел прямо, смущение пропало, в твоих глазах горел интерес. Тебе хотелось разгадать меня, Адам.
– Я, кстати, Лили. Из Лозанны.
Не поверишь, но я представилась лишь с одной целью, чтобы узнать твое имя.
– А я Адам, как ты успела догадаться, из Парижа. – Еще одна ленивая затяжка и изучающий взгляд карих глаз. – Чем обязан. Лили?
Ты сделал паузу нарочно, выделяя мое имя, выговаривая его, ты выдохнул дым и смотрел мне в глаза сквозь него. У меня по коже побежали мурашки, но я тут же собралась и, выпрямившись, заявила:
– Не смотри на меня таким взглядом, этот твой дешевый трюк с сигаретой не сработает. Я предупреждаю тебя сразу: у меня нет планов переспать с тобой, как бы томно ты не играл в гляделки.
Ты, наверное, подумал, что я сумасшедшая. Но, надо отдать тебе должное, не подал виду. Рядом с тобой, Адам, я не чувствовала стеснения и робости. Я видела, как ты разглядываешь меня, как твой взгляд бегает по моим ключицам, по плечам, останавливается на груди, затем падает на кисти рук и возвращается к глазам. Нет, ты не смотрел на меня голодным взглядом, и мне не хотелось спрятаться, скорее в твоих глазах читалось. восхищение. Ты смотрел на меня как на предмет искусства. Как на прекрасную картину, стараясь угадать ее тайный смысл. Твой взгляд будил во мне уверенность: я чувствовала себя красивой, чувствовала, что мне под силу контролировать ситуацию. Наверное, это очень наивно, но тон, которым ты произнес мое имя, заставил трепетать что-то внутри меня. Часть моей природы, с которой я еще не была знакома, и, признаюсь, даже не подозревала о ее существовании. Чтобы не растаять от твоих слов и прийти в себя, я выбрала лучшую защиту – нападение.
– Напомни это себе сегодня вечером: вцепишься в меня так, что отпускать не захочешь, – самодовольно ответил ты на мое заявление, и я рассмеялась:
– Мечтать, говорят, не вредно.
Ты приподнял бровь и затушил об асфальт сигарету.
– Если серьезно, такое в моей жизни впервые. Красивая девушка наглым образом усаживается на мою куртку и тут же заявляет, что мне ничего не светит. Может, есть какие-нибудь идеи или подсказки, как мне стоит себя вести?
Я заправила выбившуюся прядь за ухо и честно ответила:
– Покажи мне Флоренцию, Адам из Парижа. Я здесь совсем одна и ничего не знаю об этом городе.
Я решила не быть мямлей и не ходить вокруг да около. Мне хотелось продолжить знакомство с тобой, и я дала тебе это понять. Расстроилась бы я, если бы ты отказался? Немного… Но, как я уже сказала, для меня это было игрой. Веселым, ничего не значащим приключением. Ты придвинулся ближе и шепнул:
– Мне отведена роль гида, а не любовника. Ну что же, будем довольствоваться тем, что имеем. Перед тобой статуя Давида, но не обольщайся, это всего лишь копия знаменитого шедевра. Оригинал находится в галерее Академии изящных искусств. Есть желание постоять в очереди часа четыре?
Я не смогла скрыть свой ужас и полнейшее нежелание стоять в огромной очереди, воскликнув:
– Уж точно нет!
Ты улыбнулся и повернулся к статуе:
– Что ты о ней думаешь?
Я последовала твоему примеру и принялась рассматривать скульптуру. Точеное тело, каждая мышца прорисована, напряжена.
– Он упрямый, гордый, мужественный, сильный. и очень красивый. В нем есть характер и благородство. Идеальный герой. Ведь они так все между собой похожи.
– В твоем голосе слышится разочарование, будто быть героем плохо.
Я пожала плечами:
– До чертиков скучно.
Ты хмыкнул и с любопытством на меня посмотрел.
– Рассказать тебе интересную историю?
– Валяй, я вся внимание.
Ты сделал вид, что не почувствовал сарказм в моих словах или же решил не спорить.
– С 1501 по 1504 год Микеланджело высек это идеальное мужское тело из старого куска мрамора, который отвергли из-за изъянов другие скульпторы. По факту он создал шедевр из бракованного материла. Впечатляет?
– Немного.
– Ты не из тех, кого легко впечатлить?
– Я из тех, кто любит впечатлять.
Ты прикусил губу, будто пытался сдержать смешок.
– Даже не сомневаюсь, – пробормотал себе под нос и потянулся в карман за новой сигаретой. – Давида планировали установить под куполом Дуомо, но во многом благодаря да Винчи передумали. Леонардо был в составе экспертной комиссии и высказал мнение, что из-за излишних анатомических подробностей статуе не место на вершине храма. Что думаешь об этом?
– Его анатомические подробности меня тоже не впечатляют.
Ты глухо рассмеялся и сказал:
– Да Винчи просто подложил свинью своему сопернику.
– Они что, соперничали? Я думала, люди искусства, уверенные в своей гениальности, не замечают никого вокруг.
– Люди искусства жаждут признания и славы, а еще хотят быть единственными и неповторимыми. Обыватели бесконечно сравнивают их творения, сопоставляют, тем самым разжигая соперничество. Каждый из них был гениален и считал себя и свои суждения единственно правильными. Они просто не могли понять друг друга.
– Это как?
Ты выдохнул дым и пояснил:
– Их взгляды на искусство не совпадали. Они часто спорили: что важнее – живопись или скульптура? Микеланджело считал, что живопись плоская, а Леонардо – что скульптура грубая. Видишь, они были слишком разными, чтобы их сравнивали, к тому же своим творчеством оба доказали, что эти споры неуместны.
В этот миг я вспоминала, как папа рассказывал мне о Микеланджело. Даже иллюстрации из детской энциклопедии про эпоху Возрождения мелькнули перед глазами, и я быстро захлопнула дверь воспоминаний.
– Я не люблю искусство, – признание вылетело у меня, – и не надо смотреть на меня, будто я прилетела с Луны, – пробормотала я под твоим скептическим взглядом, который ты даже не пытался скрыть.
– Флоренция – колыбель эпохи Возрождения. Зачем ехать в этот город, если не ради искусства?
Ты действительно негодовал… Я отвернулась, ведь не могла рассказать правду первому встречному. Я приехала сюда, потому что скучаю по папе, а он двадцать лет назад ходил по этой самой площади и разглядывал скульптуру Давида. На глаза предательски выступили слезы. Ты уже знаешь, что я очень эмоциональная и мне сложно скрывать свои чувства. Но я научилась притворяться, прячась за маской легкомыслия. В тот момент я решила поступить так же, как и всегда. Я взяла себя в руки, широко улыбнулась и, вновь встретившись с тобой взглядом, заявила: