– Лили, стой! – слышу я вдалеке голос Адама и бегу быстрее. Поворачиваю на широкий бульвар и только здесь замедляю ход.
Понятия не имею, где я. Бульвар красивый, солнечные лучи освещают османовские здания, высокие деревья и фонари бросают тени. Пытаюсь найти глазами название и натыкаюсь на синюю адресную табличку «Boulevard des Capucines». Интересно, как скоро я научусь ориентироваться в этом городе? На улице так хорошо, а в душе полный раздрай. Слушаю шум машин и голоса, доносящиеся из переполненных кафе в этот замечательный день. А затем мне попадается «Старбакс», и я решаю зайти внутрь. Выпить пряного чая и съесть чизкейк. Стараюсь думать о чем угодно, только не об Адаме. Гоню прочь боль, угрызения совести и чувство вины, которые испытываю думая об Эмме.
Я переступаю порог кафе и замираю. Такой красивый «Старбакс» я еще не видела. Я словно попадаю в богато украшенный зал замка. Расписные потолки, золотые карнизы и помпезные люстры. В Париже даже «Старбакс» прекрасен, думаю я и ловлю веселый взгляд баристы. Я подхожу ближе и, неловко улыбнувшись, делаю заказ. Он его принимает и указывает куда-то вверх.
– Там стеклянная крыша и все помещение в солнечных лучах, – говорит парень с улыбкой.
Я забираю стаканчик и благодарю.
– Спасибо.
Следую туда, куда он указал, и попадаю в квадратное помещение с высоким стеклянным потолком. Все пространство залито солнечным светом.
Я присаживаюсь за пустой круглый столик и собираюсь с мыслями. Как побороть притяжение к Адаму, как перестать лелеять жалкую надежду? Я не знаю. Телефон издает писк, оповещая о новом сообщении. Я читаю его, и тяжелое чувство вины обрушивается мне на плечи, тисками сдавливает грудь. Сообщение от Эммы: «Лили, как там Адам? Можешь, пожалуйста, присмотреть за ним? Феррар задерживает нас, и я очень за него волнуюсь». Я не знаю, что ей ответить. На глаза наворачиваются слезы. Я отключаю телефон и достаю свою красную тетрадь. Слишком много эмоций теснится в сердце. Страх, отчаяние, злость, негодование, разочарование и. любовь. Болезненная, никому не нужная и столь нуждающаяся во взаимности. Я открываю чистый лист и начинаю писать.
Я прерву последовательность событий и напишу о том, как призналась тебе, что именно делала во Флоренции. Я не помню, какой это был по счету наш день вместе. Но помню, с каким волнением передала тебе измятый конверт с пожелтевшими листами.
– Прочитай, – попросила я, и ты без лишних слов сделал это. Я знаю наизусть это письмо, Адам.
«От кого: Антуан Лепран, 21 дел сита де Фроренция.
Кому: Амели Шапре
45 рю де Шенансо, Лозанна.
Амели, мое сокровище!
Я не очень верю в Божье провидение, но порой кажется, что тебя мне послал Господь. Ведь с самого первого дня нашего знакомства ты делала и продолжаешь делать меня счастливым. Даже сейчас, когда нас разделяют тысячи километров, я чувствую твою любовь, и она придает мне сил.
Я безумно скучаю по тебе. По нашим прогулкам по городу и твоим историям. Ты невероятный рассказчик. Думаю, это следствие того, что ты всегда тянешься к красоте и подмечаешь ее там, где остальные не замечают. Хотя как иначе, ведь ты самая красивая женщина из всех, что я встречал. Я смотрю на тебя и не могу оторвать взгляда, и мне нравится, как ты смущаешься, когда я это делаю. А еще ты по-настоящему меня любишь, как иначе объяснить тот факт, что ты смеешься над всеми моими шутками?
Ты – лучшее, что случалось со мной в жизни. Встреча с тобой наполнила ее смыслом. В любой, даже самый ненастный день мысли о тебе заставляют меня улыбаться, идти вперед и становиться лучше. Быть лучшим для тебя, вот чего мне хочется.
Порой мне кажется, что я люблю в тебе все. Я люблю твои непослушные курчавые волосы и большие карие глаза, твое свободолюбие и взгляд на окружающий мир, твою открытость и даже твой характер. Особенно твой характер, не позволяющий страсти в наших отношениях угасать ни на секунду. А еще я люблю наши споры, перерастающие в долгие разговоры до самой ночи. Бесценней наших ночных разговоров лишь то, что бывает после них.
Сегодня я перечитывал твои письма мне и вдруг понял, что ничего дороже их у меня в жизни нет. Представляешь? В каждом листке, в каждой строчке я ощущаю такую любовь, что порой мне кажется, что я ее не заслуживаю. Я благодарен тебе за каждый миг, что мы прожили вместе, и за то, что научила меня любить. Ты всегда в моих мыслях и в моем сердце.
С любовью, твой и только твой Антуан».
– Адам, – шепотом позвала я и призналась, – я никогда никому не показывала это письмо. Красивое, правда?
– Да, – с улыбкой ответил ты. – Твой отец был романтиком.
– Когда они разводились, я украла конверт у мамы из шкатулки, – бросила я как бы между прочим, и ты удивленно приподнял брови. – Думаю, она даже не заметила, ведь при переезде на новую квартиру остальные письма она просто-напросто бросила в мусорное ведро. Будто ненужный хлам. – Я заглянула в твои глаза и, нервно заправив прядь волос за ухо, продолжила: – Листы, кричащие о любви, поехали на завод по переработке макулатуры, как какие-нибудь офисные бумажки, ненужные бланки. Есть в этом некая ирония, не находишь?
Ты ничего не ответил, подошел ко мне и крепко обнял. Я уткнулась носом тебе в грудь, остро осознавая, насколько сильно мне необходимо выговориться.
– Я его периодически перечитываю, лишний раз напоминая себе, что любви не существует. Звучит, может быть, жалко, зато реалистично.
Ты гладил меня по спине: успокаивающие, нежные прикосновения. Знаешь, Адам, ты отличный слушатель. Никогда не лезешь с умными замечаниями и не унижаешь других. По крайней мере, так было со мной. Ведь в чем, собственно, трагедия? Сколько людей на свете пережили развод родителей? Миллионы. А я стояла и плакала, потому что даже спустя двенадцать лет развод моих родителей, обида и разочарование душили меня изнутри.
– Они развелись, когда мне было шесть лет, до развода мой отец был для меня всем, – продолжила я изливать тебе душу. – Человеком номер один в моей жизни. Я была папиной дочкой, папиным хвостиком, папиной тенью. Первое, что я делала, когда просыпалась, бежала в родительскую спальню, залезала на его сторону постели и обнимала, он же чмокал меня в щеки, покалывая небритым подбородком. Помню, у меня на щеках оставались такие красные маленькие точки от его щетины, я любила эти точки. Любила, как он готовил мне завтрак, как играл со мной в прятки, как щекотал, смотрел со мной мультики и разрешал есть сладкое больше положенного. – Я горько усмехнулась и шмыгнула носом. – Мама в наших с ним отношениях всегда была плохим полицейским, который своими нравоучениями портил всю малину. Но у нас с ним были секреты, мы много чего делали втайне от нее. Например, ели мороженое зимой. Я хотела делать все на свете лишь с одним человеком – моим папой, – рассказывая тебе это, я чувствовала острую боль и вместе с тем освобождение, я так долго хранила это в себе, даже не осознавала до конца, сколько боли и отчаяния спрятано в глубине моего сердца.
– А затем мой самый лучший на свете папа меня предал, – горько плача сказала я, и ты крепче обнял меня. – Я очень хорошо помню каждый семейный скандал. Их было несчетное количество, мои родители не умели тихо-мирно выяснять отношения. Напротив, в них бурлило столько ненависти по отношению друг другу, сдерживать ее было невозможно. Но я расскажу тебе про их последнюю ссору – воздуха из-за слез катастрофически не хватало, я делала короткие вздохи, но замолчать и перестать говорить просто не могла.
– Ш-ш-ш, все хорошо, я рядом, – прошептал ты мне на ухо, я чувствовала твои крепкие объятия и ощущала себя в безопасности, как никогда и ни с кем.
– Однажды мама выкидывала вещи отца из их общего шкафа и кричала, чтобы он валил к шлюхе, с которой ей изменяет.
Я до сих пор вспоминаю этот момент с содроганием. Ведь моя мама, умная, спокойная, адекватная женщина, была не в состоянии себя контролировать. Она швыряла на пол выглаженные рубашки, штаны, галстуки, свитеры, носки. Все летело вниз, а она продолжала кричать и плакать.
– На тот момент мне уже было шесть лет, я не совсем понимала, что происходит, почему опять в доме скандал, даже слово «шлюха» я услышала, но все равно не поняла случившегося. А мама вне себя от злости продолжала кричать ему: «Пошел вон! Вон! Вон!»
Я вцепилась в тебя крепче и, сделав шумный вздох, продолжила:
– Она повторяла слово «вон» миллион раз, у нее была истерика, она плакала и швыряла в него вещи. Я сильно толкнула ее, услышав, как она его гонит. А затем начала судорожно собирать папины вещи с пола. Следующее, что я сделала, – притащила сколько смогла в свою комнату и пыталась развесить его рубашки на свои маленькие вешалки в детский шкаф. – Я замолчала и подняла голову, чтобы заглянуть тебе в глаза. – Знаешь, такие диснеевские вешалки? У меня были розовые с блестками, чуть ниже крючка были наклеены принцессы. Конечно, они были крошечными и тонули в его рубашках. Но я аккуратно и сосредоточенно продолжала вешать его одежду, порой по десять раз пыталась нацепить одну рубашку, чтобы та держалась. Мама, проследив за мной, разрыдалась еще сильнее, попыталась меня обнять, но я не дала ей этого сделать, слишком большой была обида на нее, ведь она выгоняла из дома МОЕГО папу. В тот вечер спать меня уложил он, от мамы я продолжала шарахаться. В ту же ночь после того как я уснула, он забрал свои вещи из моего детского шкафа и ушел навсегда.
Ты нежно поцеловал меня в лоб.
– Сначала я винила маму в том, что он ушел, потом поняла: он действительно выбрал другую женщину и оставил нас. Понимание пришло в один миг. Знаешь, Адам, я долго выпрашивала у него розовый iPod touch. Даже не знаю, продолжают ли их выпускать, но на тот момент это было моей мечтой. Я так по-детски клянчила его. Помню, папа поставил мне условие: если я на отлично окончу первый класс, он купит мне его. И я окончила. На тот момент они уже были в разводе, и он не пришел на родительское собрание в конце го