– Я люблю Рим за то, что он словно галерея под открытым небом. Фонтан – работа Бернини, – начал ты.
Я подняла голову и посмотрела на высокий обелиск: под ним мастер сотворил из камня пещеру, белый мрамор волной взмывал вверх, на ней восседали четыре массивные фигуры.
– Семь фактов? – заинтригованно спросила я, и ты задумчиво почесал подбородок.
– Не знаю, наберется ли семь. Но кое-что точно знаю.
– Например?
– Например. Я помню, что заказчиком этого памятника был Иннокентий X, папа римский – глава семьи Памфили, еще знаю, что обелиск датируют первым веком нашей эры, он был привезен в Рим императором Каракаллой из Египта. Грани обелиска украшены изображениями правителей Рима, которые одеты как фараоны. Это своеобразный символ превосходства христианской веры над язычеством.
– Как претенциозно! – гнусавым голосом заявила я. – А почему «фонтан Четырех рек»?
– Статуи символизируют богов четырех великих рек того времени, – ты взял меня за руку и повел по кругу, указывая на скульптуры: – Дунай, Ганг, Ла-Плата и Нил. Смотри, – ты кивнул в сторону одной из них, – Дунай держит в руке свиток с высеченными эмблемами папства и геральдическими символами рода Памфили. Под изваянием Ла-Платы лежат монеты – символ процветания Америки. Ганг держит весло – символ развитой навигации Индии. А у Нила закрыты глаза, словно он не может смотреть на здание перед собой. Таким образом Бернини выказал неуважение своему сопернику Борромини. Ведь напротив статуи Нила возвышается его творение. – Ты показал на церковь Сант-Аньезе.
– Ты серьезно? – фыркнула я. – Ох уж эти люди искусства! Какие они все-таки пакостники!
Ты рассмеялся и чмокнул меня в лоб.
– Есть такое, но, несмотря ни на что, Бернини был гением! Смотри, он не только передал пейзажи континентов, каждой реки, но и воссоздал погодные явления: можно заметить, как ветер треплет листья пальмы между Гангом и Нилом, – закончил ты и заглянул мне в глаза. – Однако существует теория, что Бернини лишь нарисовал эскиз фонтана, а работу выполнили его ученики. Знатоки утверждают, что в ней нет той плавности и элегантности, которой славился мастер.
– Не могу согласиться или не согласиться: не помню, видела ли другие его работы.
– Я тебе сегодня покажу, – пообещал ты.
Я слушала тебя очень внимательно, рассматривала все, о чем ты говорил. Твой проникновенный, приятный голос открывал для меня новый мир. И этот мир вызывал во мне столько восхищения и вдохновения. Я поддалась наплыву эмоций, встала на носочки и прильнула к твоим губам. Мы стояли совсем близко к очередному шедевру Вечного города, брызги фонтана попадали мне на руку, охлаждая разгоряченную на солнце кожу. А я пробовала на вкус твой язык, переплетала его со своим и хотела раствориться в этом моменте окончательно. Ты приподнял меня за талию и отвечал на мой поцелуй так ласково и волшебно. Я тогда подумала, Адам: любовь, рожденная в Вечном городе, может ли она быть вечной? Тогда я так отчаянно хотела, чтобы ответ на этот вопрос был «да!». Сейчас же я понимаю, что это невозможно и глупо – надеяться на вечную любовь. Мы нехотя оторвались друг от друга, твоя папка валялась рядом с нами, когда именно ты уронил ее, я так и не поняла. А затем к нам подбежал парень и вручил бумагу, которая была сделана на манер старой газеты. Заголовок кричал «Добро пожаловать в Рим!», а прямо под ним была напечатана наша черно-белая фотография. На которой мы столь страстно целуемся, забыв обо всем на свете.
– Ноу мани! – быстро бросил парень и убежал в центр площади к стилизованному под старинный фотоаппарату, из которого, к удивлению, прямо на наших глазах вылез свеженький снимок, и паренек поспешил вручить его другим туристам со своим коронным «ноу мани». Фотоаппарат был на трех ножках, рядом лежала огромная черная шляпа, и мелочь сверкала в ней на солнце.
– Думаю, туристы щедро его благодарят, – засмеялась я, забирая у тебя из рук «газету», – это очень крутой способ заработать! И главное – оригинальный.
Ты, улыбаясь, полез в карман и вытащил пару монет.
– Считаю, и нам тоже необходимо сказать ему спасибо.
Взяв за руку, ты потянул меня к черной шляпе, в которую звонко кинул монеты.
А сейчас я пишу тебе и смотрю на эту самую «газету». Это единственная оставшаяся у меня наша фотография. Черно-белая, неважного качества, но зато момент, который на ней запечатлен, – бесценен. На снимке мы останемся навеки влюбленными, целующимися в Вечном городе Риме на площади Навона. Юбка моего платья развевается от легкого ветерка, мои руки обвивают твою шею, а твои сомкнуты вокруг моей талии, держат меня крепко, сильно, приподнимая над землей. И ты целуешь меня, а я тебя. Магия жизни. Волшебство любви.
Тот вечер мы заканчивали на шумной террасе кафе, вокруг бегали мальчики с розами в руках и, пользуясь романтичной обстановкой теплого вечера, продавали их беззаботным туристам.
– For your lady! – кричали они на английском с едва понятным произношением. И ты тоже пал их жертвой, Адам. Ты купил мне нежно-розовую розу, с пышным благоухающим бутоном.
– For my lady! – с иронией в голосе произнес ты, передавая мне цветок.
Огни города сверкали в ночи, мы пили вино, ели пасту. Я заказала карбонару, ты – пасту с соусом песто. И мы воровали друг у друга спагетти. В тот момент я была самой счастливой девушкой на земле. Я так благодарна тебе за эти моменты. Не могу перестать любить тебя, ведь все мои самые счастливые моменты были прожиты вместе с тобой. Я не могу перестать мечтать о тебе. Ты синоним слова «счастье» для меня, Адам. Ты и только ты. Как бы наивно и глупо это ни звучало.
Глава 17
Лили
Мы с Жеромом, как обычно, встречаемся в шесть утра.
– Доброе утро! – здоровается он и улыбается мне широкой улыбкой.
– Доброе, – потягиваясь и тихонько зевая, отвечаю я. Всю ночь не могла уснуть. Спотыкаюсь об обувь Адама, и Жером ловит меня налету.
– Выглядишь усталой, уверена, что хочешь сегодня бегать?
– Конечно, – говорю я и бросаю злобный взгляд на пару кедов.
– Они ни в чем не виноваты, – посмеиваясь, замечает Жером.
Я молча достаю наушники, и он хмурится. Впервые за все время наших общих пробежек я веду себя бестактно.
– Мне нужна музыка сегодня, – опуская глаза, бормочу я, и он кивает.
– Без проблем, я тоже свои прихвачу.
Я благодарно улыбаюсь, мы спускаемся по лестнице и начинаем бежать. Я ощущаю себя такой живой и свободной, когда несусь по пустому городу. Солнце постепенно поднимается, и на дорогу падают причудливые тени. Я бегу быстро, кроссовки ударяются об асфальт, легкий ветер развевает мои волосы. Чувство полета невероятно. Я останавливаюсь и полной грудью вдыхаю воздух, ощущаю металлический привкус на языке, обожаю это ощущение! В наушниках играет Max Richter «Spring». Я стою на набережной и впитываю в себя красоту мелодии и Парижа. В душе комок грусти и боли. Я закрываю глаза и пытаюсь почувствовать умиротворение и покой. Это совсем не просто. Но я стараюсь сосредоточиться на ощущениях. В воздухе пахнет весной и цветами, чувствую лучи солнца на коже, и от этого так тепло и приятно. Жером подходит со спины и неожиданно приобнимает меня за плечи. Этот жест наполнен заботой. Я открываю глаза, они полны непрошеных слез. Он улыбается мне и подмигивает. Как бы говоря, что все будет хорошо. И я как никогда хочу в это верить.
Когда мы приходим домой, вся семья в сборе и завтракает на кухне. Адам сидит рядом с Эммой, взъерошенный и сонный. Она что-то рассказывает ему, жестикулирует, солнечные лучи заливают комнату, освещая ее. Золотые волосы сверкают и переливаются, розовый румянец на щеках и наивная, детская улыбка на лице делают ее очень милой. Адам выглядит задумчивым, отрешенным, словно он вовсе ее не слушает. Эмма же всячески привлекает его внимание и бесконечно касается. Погладит по руке, по предплечью, взъерошит играючи его волосы.
– Тебе можно зачесать волосы назад гелем, как это делают все модные хипстеры! – Она звонко смеется и, видя меня на пороге кухни, спрашивает: – Что думаешь, Лили? Ему пойдет?
Я пытаюсь улыбнуться. Стараюсь вести себя естественно.
– Думаю, будет идеально, – не глядя на них, бросаю я.
– Доброе утро! – говорит мама и подает мне кружку.
Она тоже сияет. Жизнь с Жеромом делает ее счастливой. Я сажусь напротив Адама, и он смотрит куда угодно, только не на меня.
– У тебя усталый вид, плохо спала? – интересуется Эмма.
– Да нет. вы вели себя тихо, – отвечаю я и замолкаю. Не смогла сдержать колкость.
Эмма посмеивается, а Адам молчит.
– Выглядишь лучше, синяк, правда, темнеет. Но в целом не такой помятый, как вчера, – не выдержав, обращаюсь я к нему.
Адам поворачивает голову и смотрит мне в глаза.
– Это потому, что я выспался, – отвечает он без каких-либо эмоций.
Я чувствую, как краснею, и опускаю глаза.
– Да, перед встречей с директором лучше выспаться, – неловко шутит Эмма.
– А зачем вам к директору? – интересуется мама. Она нарезает тонкими ломтиками хлеб и не видит, как лицо Эммы краснеет.
– Да, так. ничего особенного. Надо подписать рекомендации для поступления. – Эмма не умеет врать, ее щеки пылают. – Кстати, Лили, – зовет она и нервно теребит салфетку, – Поль сказал, что позвал тебя гулять, и я подумала.
Мама не дает ей договорить:
– Кто такой Поль? – с интересом спрашивает она и присаживается с нами за стол.
– Наш одноклассник, – с улыбкой отвечает Эмма, довольная тем, что смена темы удалась, и добавляет: – Он классный!
– До такой степени, что Адам решил вчера сломать ему нос, – вставляю я, и Эмма бросает на меня укоризненный взгляд, а у мамы на лоб лезут брови. Адам молча откидывается на спинку стула.
– Она шутит, Амели! – быстро пытается поправить ситуацию Эмма.