– Эмма уезжает к маме в Штаты? – удивленно переспрашиваю я. Мама тяжело вздыхает:
– Ее мама сейчас в Париже. И на вопросы должна отвечать ты, а не я, – зло бросает она.
– Мам, я пока тут поживу. Думаю, окончу старую школу.
– Нет, – тут же отрезает она, – ты не будешь жить там, ты будешь жить со мной под одной крышей, ясно тебе? Собирай свои вещи прямо в эту же секунду, я сейчас куплю тебе билет.
– Мам, – шепотом зову я, и, видимо, что-то в моем голосе ее пугает, потому что тон сразу же меняется.
– Да, детка, тебя кто-то обидел? – в вопросе слышится беспокойство. Мне становится стыдно, ведь никто не обидел меня. В этой истории главный злодей и есть я сама.
– Я очень сильно облажалась, – признаюсь я не своим голосом. Слезы собираются в уголках глаз.
– Что случилось, малыш? – тут же спрашивает она.
– Мне стыдно, и я пока не готова тебе рассказывать, – честно говорю я и хмыкаю носом, – мне так стыдно, мам.
– Детка, приезжай. Уверена, мы все поговорим и найдем выход.
Я качаю головой, хоть и знаю, что она меня не видит.
– Я не могу, пожалуйста, не заставляй. Я побуду здесь.
Она замолкает. Никогда в жизни она так просто меня тут не оставит. Уверена, все, о чем она думает, это как убедить меня уехать. Но, видимо, она решает дать мне время подумать, потому что говорит:
– Мы вернемся к этому разговору, а сейчас передай телефон отцу.
Я делаю что меня просят, а затем извиняюсь перед всеми:
– Мне как-то нехорошо, я побуду у себя.
Я ухожу в комнату и забираюсь на постель с ногами. Эмма тоже решила пожить у матери. Не представляю, как сильно удивился Жером, услышав эту новость. Я разрушила их маленькую семью. Тянусь за телефоном и вижу миллион пропущенных от мамы, в поезде перевела его на беззвучный режим, а потом забыла включить. Теперь понятно, почему она позвонила отцу. Я нахожу наш диалог с Эммой. И не знаю, что мне делать. Выхожу из приложения и захожу несколько раз подряд. Затем набираюсь смелости и пишу ей: «Никаких слов на свете не хватит описать, до какой степени я ненавижу себя за случившееся. Я знаю, что извинения ничего не решают. Это пустые слова. Но знай, ты последний человек на планете, которого мне бы хотелось обидеть. Я поживу у отца в Лозанне. Тебе не нужно уходить к матери. Ты больше меня не увидишь ни в школе, ни в доме. Обещаю».
Я нажимаю отправить до того, как успею передумать и струсить. Эмма сразу же читает мое сообщение. Я не жду ее ответа. Я знаю, она не ответит. Я бы на ее месте вообще заблокировала бы свой номер. Убираю телефон подальше и закрываю глаза. Как же все сложно. Как же стыдно и больно. Неуверенный стук в дверь нарушает тишину.
– Лили, я могу войти? – глухо звучит папин голос.
– Входи, – говорю я, не двигаясь с места.
Он оглядывает меня, смотрит на чемодан в углу, который я так и не разобрала.
– Мама рассказала про нападение на тебя, – он явно нервничает, толком не находит слов продолжить предложение.
– Мне так жаль, Лили. Ты должна была позвонить мне, ее же вообще не было в городе. Как ты могла весь день просидеть в больнице в ожидании ее приезда. Почему не сообщила мне? – Он выглядит растерянно.
Я смотрю ему прямо в глаза.
– Как часто ты звонил мне? – Голос звучит грубо, и я ничего не могу с этим поделать. Папа виновато опускает голову, и я закатываю глаза.
– Послушай, ты не должен чувствовать вину или угрызения совести. В конце концов все закончилось хорошо, мама приехала и забрала меня.
– Тебя чуть не изнасиловали и обокрали, а я об этом не знаю! – гремит он и обессиленно опускает руки. – Лили, так не должно быть! Я должен был встречать тебя на автовокзале, посадить в свою машину и довести до дома. Ты не должна была идти одна ночью, потому что у тебя не было денег на такси!
– Ты мне ничего не должен, – резко перебиваю его я, – ты сделал свой выбор очень много лет назад. А последние годы вообще не вспоминал о моем существовании.
– Я не знал, как говорить с тобой! Как вести себя! Что бы я ни сказал и что бы ни сделал, ты огрызалась и хамила мне. Я решил дать тебе время свыкнуться с мыслью.
– Ах, так теперь это все моя вина, – горько смеюсь я.
– Во всем виноват я один! – неожиданно кричит он и прикусывает губу. – Я влюбился в другую женщину, и в этом заключается моя главная вина перед тобой и твоей матерью! Но что ты хочешь от меня? Я должен был продолжать жить с Амели? Я должен был продолжать, глядя ей в глаза, врать? – Он переводит дыхание и продолжает. – Лили, ты же уже не маленькая. Ты же понимаешь, этот мир далек от совершенства. Люди неидеальны, и каждый из нас имеет за спиной багаж ошибок и сожалений. Но сколько можно держаться за обиды прошлого? Может, стоит попробовать. – он запинается. А я начинаю плакать, горько, навзрыд. Сама от себя не ожидала, но все эмоции, которые я сдерживала весь сегодняшний день, вываливаются из меня. Папа выглядит сбитым с толку. Но его слова про багаж ошибок попадают в самое сердце. Я злюсь на себя за излишнюю эмоциональность, за слабость, но ничего не могу с собой поделать.
– Лили, – бормочет он и рассеянным жестом ерошит волосы. Жест напоминает об Адаме, и поток слез становится сильнее. Папа неуверенно садится на кровать и легонько гладит меня по коленке.
– Все будет хорошо, кроха. Вот увидишь.
Детское прозвище едва ли помогает мне успокоиться, напротив, будит во мне новую волну обид, боли и стыда.
– Мне так сильно тебя не хватало, – сквозь слезы говорю я, и он с сожалением поджимает губы, – этой осенью я поехала во Флоренцию. Скучала по тебе так сильно. Ты не поздравил меня с восемнадцатилетием. А я так ждала. Чувствовала такое бессилие. Не нашла смелости в себе высказать тебе, до какой степени скучаю и злюсь на тебя. А потом я вспомнила про Флоренцию, и мне захотелось посмотреть город, в котором ты когда-то жил… и там.
– Иди сюда, – хрипло говорит он и неуклюже приобнимает меня.
– А там я встретила его.
Ирония заключается в том, что я рассказываю о своем разбитом сердце отцу, с которым думала, что не заговорю до конца жизни.
– Я влюбилась в него по уши, – размазывая сопли, признаюсь я, – как последняя глупая дурочка. Мы прожили эти каникулы в Риме. А потом. – у меня истерика, и я начинаю заикаться, папа молча гладит меня по спине. А я чувствую такую острую необходимость выговориться. Чувствую острую необходимость в том, чтобы он выслушал меня. Понял и принял.
– На меня напали, забрали телефон, и я потеряла с ним связь. А потом, – продолжаю я, и голос звучит хрипло, – он оказался парнем моей сводной сестры, а я его поцеловала. Я поступила как последняя тварь. Она не заслужила. Она такого не заслужила. Она была так добра ко мне.
– Тише, кроха, – шепчет он, и каким-то образом ему удается немного меня успокоить. Легкие поглаживания, тепло, исходящее от него.
– Я всю жизнь ненавижу Марго за то, что она сделала с нашей семьей. Я ненавижу тебя за все мамины слезы и за предательство. Ты ведь был для меня центром вселенной. Но я оказалась ничем не лучше вас двоих. Я так сильно ненавижу сейчас себя, – я признаюсь ему в своих чувствах, и он замирает. Я жду, когда он разозлится и посмотрит на меня с осуждением, но этого не происходит. В его глазах столько эмоций, но осуждения и недовольства в них нет.
– Я сейчас приду, – быстро говорит он.
Я не понимаю, куда он уходит, и резко замолкаю. Прослеживаю взглядом, как он поднимается и выходит из комнаты. Он возвращается быстро. В руках у него сверток. Он неуклюже пытается закрыть дверь ногой и неловко мне улыбается.
– Это твой подарок на день рождения, – видно, как он волнуется. Я тоже сбита с толку и, нахмурившись, забираю у него из рук коробку в подарочной упаковке с блестящим красным бантом. Я смотрю на нее, и у меня трясутся руки.
– Просто открой.
Я рву бумагу, приоткрываю и вижу внутри белую коробку с логотипом яблока сбоку. Поднимаю глаза на отца, он пожимает плечами.
– Это ноутбук, и он. – папа запинается, – розового цвета.
У него тоже в глазах стоят слезы, я делаю судорожный вдох. Розовый. Он запомнил. Он помнил. Папа вновь садится на кровать и нежно гладит меня по колену.
– Я не знал, как вручить его тебе. В день твоего рождения я не знал, как позвонить тебе спустя столько лет. Позже ты не брала трубку. Я хотел попросить тебя встретиться, чтобы наконец сказать тебе о том, что люблю тебя. И о том, что никогда не бросал. Ты возвела такую непробиваемую стену между нами, кроха, что я просто-напросто не знал, как вновь появиться в твоей жизни. Прости меня. – Искренность и сожаление в его словах находят отклик в моем сердце. Я бросаюсь ему на шею, обнимаю его крепко и чувствую, как его руки обнимают меня.
– Мама сказала, что тебе надо ходить к психологу, и, оказывается, твой врач Бертран считает, что нам с тобой нужны общие семейные сессии. Он утверждает, что тебе не нравится с ним разговаривать, потому что он спрашивает обо мне, – тихо начинает папа.
Я молча киваю, Бертран долго копался в моих отношениях с отцом. Будто все дороги вели именно к этому вопросу. Это главная причина, почему я не любила наши сессии. Он словно видел меня насквозь.
– Я очень скучала по тебе, – еле слышно говорю я.
И я так ненавидела скучать и чувствовать эту слабость в душе. Бертран будто специально напоминал мне о том, насколько сильно я нуждаюсь в папе.
– Я не думал, что развод до такой степени отразился на тебе, – как-то грустно заключает он. – Знай, я готов пройти любые сессии, если это поможет нам вновь стать ближе. Я тоже скучаю по тебе, кроха, – говорит он, щелкнув меня по носу, и мои глаза опять наполняются слезами.
Папа смотрит на меня внимательно, словно пытается подобрать правильные слова.
– Ты не виновата, – наконец говорит он, – в молодости все кажется трагедией, особенно, когда дело касается первой любви. Но мир не черно-белый, Лили. Грани стерты, нет четких рамок. Многие на твоем месте вовсе не чувствовали бы себя виноватыми. Напротив, действовали, исходя исключительно из собственного эгоизма. То, что тебе стыдно, то, что ты мучаешься и переживаешь, как бы смешно ни было. говорит о том, что ты хороший человек.