Несвобода!
Да нас вообще здесь… затоталитарили.
И задиктатурили – продыху нет. Заговор на самой верхушке власти. Происки какие-то против оптимистов. Лишь бы притеснить кого-нибудь!
Сталина хотите вернуть?
Ну вот – затронули тему.
И как первый буревестник грядущей катастрофы: «Дети Арбата» Рыбакова.
Получите!
После «Кортика» и «Кроша» – как ушат ледяной воды в знойный день.
А потом от бедра очередями: «Ночевала тучка…» Приставкина, лагерные рассказы Шаламова, проза Домбровского. И контрольный в голову всему народу – перепечатка в «Новом мире» «Архипелага…».
А ведь фото усатого Генералиссимуса до сих пор – почти в каждом втором доме: скромненько ютится на дальних стенах, так, чтобы в глаза сильно не бросалось.
«Папа! А в школе нам про «культ» рассказывали. А почему тут… он?»
«А он, сынок, с нашим народом страшную войну выиграл».
И все! И крыть нечем.
На секундочку – мои личные воспоминания.
И это – несмотря на все старания Хруща, запуганного Женевой в пятьдесят пятом, и уже в пятьдесят шестом предавшего историю своего народа на двадцатом съезде КПСС. В мире что-то подобное случалось? Чтоб так наотмашь и… самому себе по роже! Какой подарок ненавистникам! Козырь русофобам на десятилетия: индустриализация, коллективизация, голод, репрессии. Бери и ешь ложками!
А потом к «голоду» хитроумные американцы прибавили окончание «-мор» и… нет Украины!
Ты сам-то понял, Хрущ, чего тогда наворотил?
Вот так! Не в восемьдесят четвертом все началось.
Неча тут на нас…
Тогда – да. На земле стояли, что еще после войны дымилась.
А сейчас… все же носится что-то в воздухе!
Сладкое.
Если пахнет сладко – значит, к нашему вагону добра обязательно еще прибудет маленькая тележка «добрищ-ща»! Представить то, что в этой тележке окажется муляж, подделка, а тот вагон, что побольше, что с реальным добром, возьмут и укатят по беспределу – оптимист не может. Не так учили! Цивилизация развивается поступательно: от простого к сложному, от слабого к сильному, от плохого к хорошему.
Вы что, теории не знаете?
Почитайте тогда классиков! Хуже просто не может быть, потому что… не может быть никогда! А с такой идеологической подкованностью, с такой уверенностью в завтрашнем дне, что бы там ни носилось в воздухе, – все пойдет в кассу! Все во имя прогресса и человечества. В будущем же – светлая идея, радость и счастье! Забыли, что ли?
Прошло время, и вагон отобрали.
Незадача.
А что ж так не по теории все? Не должно же быть… учили… обещали…
Не должно, но стало.
Кто-то сломался, кто-то загнулся, а кто-то озверел и стал стрелять вокруг себя от бедра во что ни попадя! Со всем своим оптимистичным азартом. «Мы мирные люди, но наш бронепоезд…» И даже те, кто схватился за стволы – они все равно пока еще оставались… оптимистами. Взращенный десятилетиями ген веры в светлое будущее так просто не убить. Да и то, что в воздухе летало, – оно врать не должно!
Оно сладкое.
И… стреляю ведь именно я! Не в меня. В меня нельзя, теория не позволяет. Летят в ответ пули? Это – нонсенс. Случайность. Исключение. Да и вообще… в молоко, мазилы! В самом худшем случае – в товарища. Что? Мне в лоб? Да ладно! Не попадет. Я же оптим…
Чпок!
Пули летели обратно, и не все… мимо.
Так из страны выбивали, выжигали, вытравливали и выдавливали по капле оптимизм. Уж больно много его стало в период застоя. Переели. Пресытились. Перестали полноценно переваривать то, что доставалось практически даром, – будь то хоть утопия светлого будущего могучей страны, хоть социальные гарантии пусть и не очень богатой, но все же стабильной, доброй и благополучной жизни.
А мы не хотим, чтоб благополучно!
Хотим – чтоб интересно.
Не ползать, а летать. Не тлеть, а гореть.
Не спать, а… проснуться! Проснулись? Опомнились? И что видим? Кто-то сгорел, кто-то улетел. А у тех, кто остался на месте, – лишь землянка да разбитое корыто. С лейблом «Сделано в СССР». Качественно ж делали! Хоть и коряво порой.
Как вариант – вообще не просыпаться.
Гляди – кто-то яростно продолжает цепляться за любимую подушку. А кто-то скачет по шпалам за исчезающим вдали паровозом. Что «вперед летит» в коммуну, где там у него остановка. Точно, не догонит, болезный!
А этот, смотри, и здесь пригрелся. Правда, душу свою человеческую продал за зеленые бумажки да потомство свое необратимо отравил вирусом мажорства и пресыщения жизнью. Кстати, кто-то совсем недавно рассказывал, как удачливый папа из партаппарата башку себе прострелил из-за повесы-сына. Из наградного оружия. Вот прямо на прошлой неделе был разговор, если мне память не изменяет. Не помню только где…
Впрочем, главные мажоры еще впереди.
И папы станут не такие впечатлительные. И без наградного оружия…
Куролесит сынок? Ничего страшного.
Зато кушается ему с аппетитом. Пока. И ездит он быстро на дорогой иностранной машине. По разбитым дорогам, на которые деньги есть, но папа их уже украл. И машину его делали уже не наши рабочие – пусть они лохи без работы сидят. И не на наших заводах – там сейчас торгаши развлекательные центры открывают, что горят, как спички. И супермаркеты, чтобы торговать… не нашими харчами, а иностранными. Пусть качеством похуже, зато – дешевле. А значит – прибыльнее. Экономика ж, блин! Маркетинг.
А не наплевать? Один раз живем!
Так или иначе – останутся в стране люди. Не переведутся в конечном итоге.
Вопрос только – а в будущем они останутся оптимистами? Будут вынюхивать блаженно ту субстанцию, что незримо порхает в воздухе? Или вынюхали уже все без остатка?
А ведь так витало! Манило. Пахло.
Лишь единицы тревожило и пугало.
Видимо… не напрасно!
Глава 31Бешеный
А все это пресловутое шестое чувство!
Оно и кричит, и шепчет.
Кричит, что хоть каждый день гопак на заднице отплясывай без использования ног – все равно страна рухнет! Предопределено это. Нашим совместным внутренним состоянием. Дурошлепным.
А шепчет…
Шепчет оно более приземленные вещи. К примеру: «Не сдашь ты курсовую, и не надейся! На второй круг пойдешь – досдачи, пересдачи, зачеты-перезачеты. Света белого не взвидишь!»
Или: «Не слушай этого бешеного Аниськина! Пургу несет твой новый друг. Плохо все это кончится. Настолько плохо, что можешь и не дождаться пересдачи своего курсовика, а также – скорого развала всеми нами любимой несчастной страны».
Не знаю даже, верить этому или нет?
Последнее – очень правдоподобно выглядит.
– Я не собираюсь ждать два дня! Что непонятно?
Аниськин – тот еще баран. Если упрется в чем-то – бульдозером его не сдвинешь!
Я вздохнул печально.
– Твои предложения?
– Маскарад!
Похоже, у напарника идея фикс.
А я, как на грех, вызвался ему помочь. Груздем назвался, а в кузов лезть не хочется. Знаете почему? Страшно. И шестое чувство… намекает на всякие «нехоро́шести». Я, может, и выгляжу как супермен пуленепробиваемый, а на самом деле – всего лишь из костей и мяса. И шкурку мою тонкую за прошедшую неделю уже несколько раз норовили повредить. И довольно болезненно.
Вот как мне его переубедить?
– Меня срисуют в течение часа. Влет! Пестрый знает меня как облупленного. Кролик видел. Самбист. Еще два терпилы, что с нами бились. Все со мной сталкивались, лоб в лоб! Если сильно повезет – клиент просто затихарится. А если нет?
– Я рядом буду.
– Да я в тебе не сомневаюсь. Я им не доверяю!
Аниськин забегал по комнате.
Мы сидели у него на кухне и пили грузинский чай с баранками.
– Ладно!
Аниськин неожиданно встал как вкопанный. Господи, что он еще придумал?
– Я приведу тебе человека, – сказал он придушенным голосом, видимо подчеркивая суперсекретность произносимого, – который тебя так загримирует, что мама родная не узнает!
– Что за человек?
– Говорю же – гример. Работает на оперативников городского управления внутренних дел. Разумеется – внештатно. И светить его перед посторонними – должностное преступление.
– Так и не свети. Не нарушай закон.
– Ты же боишься!
– Я не боюсь. Час уже тебе пытаюсь объяснить. Я взвешенно подхожу к реальному положению дел. И твой чудо-гример мне мало поможет.
– Почему это?
– Да потому, что любой грим, даже самый лучший, – не сможет долго выдержать пристального разглядывания в упор. Он работает, когда… на «целевой стимул» обращают внимание вскользь, мимоходом, краем глаза. А если на замаскированный объект полдня пялиться… то грим, извиняюсь, до попы!
Аниськин снова в досаде забегал по кухне.
– Кто тебе такое сказал?
Я сокрушенно покачал головой.
Рассказать ему, что я в свое время учился у самого лучшего в мире, на мой взгляд, мастера грима и полевой маскировки? И даже на практике порой применял полученные навыки. Бывало, что и успешно.
– Ну, допустим… Хе́йфец. И что? Говорит тебе о чем-то эта фамилия?
Аниськин перестал метаться по квартире и снова замер.
– Хаим?
Я вытаращился на него.
– Да. Хаим Натанович. А ты что, его знаешь?
– Знал. – Аниськин осторожно присел на край табурета и задумчиво отхлебнул остывшего чая. – Умер дед. Еще до Олимпиады.
Умер? Хейфец?
Я вдруг почувствовал, как зачесалось в уголке глаза.
Старый добрый Хаим! Главный костюмер и гример академического русского драматического театра имени Луначарского. А по совместительству – тайный инструктор спецслужб самых разнообразных силовых структур. Подозреваю, что и не только наших. И не только инструктор: от деда Землей обетованной разило за версту. Только неизвестно, кто еще на кого работал: Хейфец на Моссад или Моссад на Хейфеца.
Уже и не узнаем.
Там, где был Хейфец, – там всегда куча вопросов.
«Послушайте, юноша! Кто здесь еврей, в конце концов? Я или вы? Прекратите злоупотреблять вопросительными знаками и вытягивать из меня за кошачий гениталий мое же собственное время! Эйзе шоаль. Шлимазл…»