оянии как минимум полмиллиона лет, если не несколько миллионов (опустошенное постимпактное море прозвали “океаном Стрейнджлава”[36]).
Невозможно даже приблизительно подсчитать количество видов, родов, семейств и даже целых отрядов, исчезнувших с лица земли на K-T границе. Судя по всему, на суше вымерли все животные крупнее кошки. Самые знаменитые жертвы этого события – динозавры (точнее, нептичьи динозавры[37]) – исчезли полностью. Среди групп, просуществовавших, скорее всего, вплоть до конца мелового периода, были такие знакомые всем обитатели музейных витрин, как гадрозавры, анкилозавры, тираннозавры и трицератопсы. (На обложке книги Уолтера Альвареса T. Rex and the Crater of Doom, посвященной теме вымирания, изображен злобного вида тираннозавр, с ужасом наблюдающий столкновение с астероидом.) Птерозавры тоже исчезли. Птицы также сильно пострадали60, вымерло примерно три четверти всех семейств, возможно, и больше. Энанциорнисовые птицы, у которых еще сохранялись зубы, полностью исчезли, как и гесперорнисообразные, которые вели плавающий образ жизни и, как правило, летать не умели. То же касается ящериц и змей61, выжило не более пятой части всех их видов. Множество млекопитающих также было уничтожено62: на мел-палеогеновой границе исчезло около двух третей семейств млекопитающих, живших в конце мелового периода.
В море вымерли плезиозавры, которых Кювье счел невероятными, а потом назвал “монструозными”, – как и мозазавры, белемниты и, конечно, аммониты. Тяжелые потери понесли двустворчатые моллюски, знакомые нам сегодня по мидиям и устрицам, а также плеченогие (напоминающие двустворчатых моллюсков, но с совершенно иной анатомией) и мшанки (похожие на коралловые полипы, но опять же только внешне). Несколько групп морских микроорганизмов были в одном-двух микрометрах от полного уничтожения. Исчезло около 95 % видов планктонных фораминифер, в том числе Abathomphalus mayaroensis, чьи остатки обнаруживаются в последнем слое известняка мелового периода в Губбио. (Планктонные фораминиферы живут у поверхности океана, а бентосные – на дне.)
Вообще, чем больше становилось известно о K-T границе, тем очевиднее выявлялась ошибочность трактовки Лайелем палеонтологической летописи. Проблема с палеонтологической летописью не в том, что постепенные вымирания выглядят внезапными. А в том, что даже стремительные вымирания выглядят как происходившие продолжительное время.
Рассмотрим рисунок, изображенный ниже. У каждого вида шанс сохраниться в палеонтологической летописи – благодаря тому, что какой-то его представитель превратится в окаменелость, – свой. И зависит он среди прочего от численности вида животного, среды его обитания и особенностей строения (шанс сохраниться у морских организмов с толстыми раковинами существенно выше, чем, скажем, у птиц с их полыми костями).
Большие белые круги на этом рисунке обозначают виды, которые редко становятся окаменелостями, круги среднего размера – виды, сохраняющиеся чаще, а белые точки – виды, которые в изобилии встречаются в наши дни. Даже если бы все эти виды вымерли в один и тот же момент, выглядело бы все так, будто виды, обозначенные белыми кругами, исчезли значительно раньше – просто потому, что их остатки встречаются реже. Благодаря этому эффекту Синьора – Липпса (названному так по именам установивших его ученых) внезапные вымирания кажутся “размазанными” во времени, словно происходили очень долго.
После мел-палеогенового вымирания потребовались миллионы лет, чтобы жизнь восстановилась до прежнего уровня биоразнообразия. При этом представители многих выживших видов уменьшились в размерах. Это явление, заметное на примере крошечных фораминифер, появившихся над слоем глины с иридием в Губбио, называется эффектом лилипута.
Лэндмен, Гарб и магистранты все утро копались в русле ручья. Хотя мы находились в центре самого густонаселенного штата страны, ни один человек не прошел мимо, чтобы поинтересоваться, чем это мы тут занимаемся. Становилось все жарче, поэтому было приятно стоять по щиколотку в воде (хотя меня и смущал красноватый ил). Кто-то принес с собой пустую картонную коробку, и, поскольку у меня не было кирки, я помогала собирать и складывать найденные другими ископаемые. Удалось откопать еще несколько обломков аммонитов вида Discoscaphites iris, а также фрагменты аммонитов Eubaculites carinatus – их раковина была не спиральной, а длинной и тонкой, напоминающей копье. (Согласно одной из теорий гибели аммонитов, популярной в начале XX века, несвернутые раковины таких видов, как Eubaculites carinatus, якобы свидетельствуют о том, что биологическая группа исчерпала свои практические возможности и вошла в своего рода фазу декадентства, на манер Леди Гаги.) В какой-то момент ко мне подбежал взволнованный Гарб. В руках он держал глыбку донных отложений величиной с кулак и указывал в ней на что-то вроде крошечного ногтя. Это, сказал он, фрагмент челюсти аммонита. Челюсти аммонитов попадаются чаще, чем другие части их тел, но все равно крайне редки.
“Только ради этого стоило сюда поехать!” – воскликнул он.
Неизвестно, какое именно последствие столкновения – жара, темнота, холод, изменение химического состава воды – уничтожило аммонитов. Также не вполне ясно, почему уцелели некоторые из их головоногих родственников. К примеру, наутилусы, в отличие от аммонитов, пережили катастрофу: подавляющее большинство их видов перебралось из конца мелового периода в палеоген.
Одна из теорий, объясняющих это неравенство, начинается с яиц. Яйца аммонитов были крошечными, едва ли миллиметром в диаметре. Нововылупленные особи, или аммонителлы, еще никак не могли сами передвигаться, так что просто дрейфовали у поверхности воды, уносимые течением. Наутилусы же откладывают очень крупные яйца, одни из самых крупных среди всех беспозвоночных – свыше двух сантиметров в диаметре. Яйца созревают примерно год, и нововылупленные наутилусы представляют собой уже миниатюрных взрослых особей, поэтому тут же начинают активно плавать в поисках пищи на глубине. Можеть быть, вследствие столкновения с астероидом условия у поверхности океана стали настолько токсичными, что аммонителлы не могли выжить, тогда как поглубже ситуация была менее катастрофической, и поэтому молодым наутилусам удалось уцелеть.
Каким бы ни было объяснение, противоположные судьбы двух этих групп животных поднимают важный вопрос. Все ныне живущие организмы (и люди в том числе) произошли от организма, который каким-либо образом смог пережить столкновение. Однако из этого не следует, что они (или мы) лучше адаптированы. Во времена экстремальных стрессов вся концепция приспособляемости, по крайней мере в дарвиновском значении, лишается смысла: как может существо адаптироваться, неважно, хорошо или плохо, к условиям, в которые оно никогда раньше не попадало за всю свою эволюционную историю? В такие моменты резко меняются “правила игры на выживание”63 (это выражение Пола Тейлора, палеонтолога лондонского Музея естественной истории). Особенности, выигрышные на протяжении многих миллионов лет, внезапно становятся фатальными (хотя по прошествии многих миллионов лет и трудно узнать, какие именно это были особенности). И это справедливо не только в отношении аммонитов и наутилусов, но также и белемнитов и кальмаров, плезиозавров и черепах, динозавров и млекопитающих.
Причина, по которой эту книгу пишет волосатое двуногое животное, а не чешуйчатое, связана скорее с невезением динозавров, нежели с каким-то особым преимуществом млекопитающих.
“Аммониты все делали правильно”, – сказал мне Лэндмен, пока мы упаковывали последние окаменелости из ручья и готовились возвращаться в Нью-Йорк. “Их молодь вела образ жизни планктона, что было просто великолепно на протяжении всего времени их существования. Разве есть способ лучше, чтобы повсюду распространять свой вид? Однако же в конце концов именно это, возможно, и привело их к гибели”.
Глава 5Добро пожаловать в антропоценDicranograptus ziczac
В 1949 году двое гарвардских психологов пригласили группу студентов для участия в несложном эксперименте на восприятие: студентам показывали игральные карты и просили сразу их называть. Большинство карт были самыми обычными, но некоторые оказались изменены: в колоде имелись красная шестерка пик и черная четверка червей. Когда испытуемым показывали карты в быстром темпе, они часто не замечали этих странностей – скажем, принимали красную шестерку пик за шестерку червей, а черную четверку червей за четверку пик. Когда же темп замедлялся, студенты пытались осмыслить то, что видят. Увидев карту красных пик, одни называли ее “фиолетовой”, “коричневой” или “рыжей”, другие же были в полном замешательстве64[38].
Один студент сказал, что символы “будто выглядят перевернутыми, или что-то вроде того”. “Я вообще не могу определить, что это за масть! – воскликнул другой. – Я не понимаю, какой это цвет и пики это или червы. Теперь я даже не уверен в том, как выглядят пики! О боже!”
Психологи подытожили свои результаты в статье под названием “О восприятии несоответствия: парадигма”. Среди тех, кто счел эту работу интересной, был Томас Кун. С точки зрения самого авторитетного историка науки XX века, эксперимент был действительно хрестоматийным: он наглядно показал, как люди обрабатывают информацию, нарушающую привычный порядок вещей. Их первый порыв – загнать информацию в привычные рамки: червы, пики, крести. Признаки несоответствия игнорируются как можно дольше – красные пики кажутся “коричневыми” или “рыжими”. В момент, когда отклонение от нормы становится слишком явным, бросающимся в глаза, наступает кризис, который психологи назвали “реакцией «О боже!»”.