86, благодаря которому возникли Сибирские траппы, по-видимому, высвободило, в пересчете на год, меньше углерода, чем наши автомобили, заводы и электростанции.
Сжигая уголь и нефть, люди возвращают в атмосферу углерод, который был от нее изолирован десятки – в основном даже сотни – миллионов лет. В этом процессе мы прокручиваем геологическую историю не просто вспять, но и с безумной скоростью.
“Именно скорость высвобождения CO2 делает текущий великий эксперимент столь необычным с геологической точки зрения и, скорее всего, беспрецедентным в истории Земли”, – написали геолог из Университета штата Пенсильвания Ли Камп и специалист по моделированию климата из Бристольского университета Энди Риджвелл в специальном выпуске журнала Oceanography, посвященном теме закисления87. Если и дальше идти тем же путем, считают ученые, то “антропоцен станет одним из самых значительных, а вполне возможно, и самых катастрофических эпизодов в истории нашей планеты”.
Глава 7Изливая кислотуAcropora millepora
На другом конце света от Кастелло Арагонезе, у самой южной оконечности Большого Барьерного рифа, примерно в восьмидесяти километрах от побережья Австралии лежит остров Уан-Три[60]. На нем растет значительно больше одного дерева, что немало меня удивило – вероятно, я ожидала увидеть карикатурного вида пейзаж с одинокой пальмой, торчащей из белого песка. Оказалось, что песка на острове вообще нет. Остров целиком состоит из обломков кораллов размером от крошечных шариков до огромных глыб. Как и живые колонии коралловых полипов, частью которых они когда-то были, обломки представлены десятками различных форм. Одни короткие и пальцевидные, другие разветвляются подобно канделябрам. Некоторые напоминают оленьи рога, или обеденные тарелки, или кусочки мозга. Принято считать, что остров Уан-Три возник во время невероятно сильного шторма около 4 тысяч лет назад (как сказал мне один геолог, изучавший это место, “вам бы точно не захотелось оказаться там, когда это случилось”). Уан-Три все еще продолжает менять свою форму: шторм, пронесшийся над ним в марте 2009 года (вызванный циклоном Хэмиш), добавил острову кряж, протянувшийся вдоль восточного побережья.
Уан-Три можно было бы назвать необитаемым островом, если не считать крошечной исследовательской станции, которой заведует Сиднейский университет. Я попала туда точно так же, как и все остальные, – с другого, чуть большего острова в двадцати километрах от Уан-Три (он известен под названием Херон[61], что тоже сбивает с толку, так как на нем нет цапель). Когда мы причалили, а точнее, просто стали на якорь, поскольку на Уан-Три нет причала, на берег выползала головастая черепаха. В длину она была намного больше метра, а ее панцирь украшала широкая кайма, инкрустированная усоногими. Новости на почти необитаемом острове распространяются быстро, так что вскоре все население Уан-Три – двенадцать человек, включая меня, – наблюдало за черепахой.
Морские черепахи обычно откладывают яйца ночью, на песчаных пляжах; сейчас же это происходило средь бела дня, на иззубренных коралловых обломках. Черепаха попыталась выкопать ямку задними ластами. С большим трудом ей удалось проделать небольшое углубление, к тому времени одна ее ласта уже кровоточила. Черепаха переместилась чуть выше по берегу и предприняла еще одну попытку, но с тем же результатом. В том же состоянии все оставалось и через полтора часа, когда мне пришлось пойти на лекцию по безопасности, которую читал руководитель исследовательской станции Расселл Грейам. Он предупредил меня, чтобы я не ходила плавать во время прилива, потому что могу оказаться “унесенной на Фиджи” (я часто слышала эту фразу во время своего пребывания на острове, хотя не было единого мнения о том, куда движется течение – в сторону островов Фиджи или, наоборот, от них). Усвоив все наставления: укус синекольчатого осьминога обычно смертелен, а укол шипами бородавчатки – нет, зато настолько болезнен, что вы бы предпочли, чтобы он был-таки смертельным, – я вернулась, чтобы узнать, как дела у черепахи. Оказалось, она оставила свои попытки и уползла обратно в море.
Остров Уан-Три и окружающий его риф, вид с воздуха
Исследовательская станция острова Уан-Три очень незатейлива. Она состоит из двух полевых лабораторий, пары хижин и домика с биотуалетом. Хижины стоят прямо на коралловом щебне, почти безо всякого пола, поэтому даже внутри них вы чувствуете себя как снаружи. Группы ученых со всего мира резервируют места на станции, чтобы поработать там несколько недель или месяцев. Однажды кто-то, должно быть, решил, что каждой группе следует оставлять на стенах хижин запись о своем посещении. “ДОХОДИМ ДО СУТИ В 2004-М” – гласит одна из надписей, сделанная фломастером. В числе других есть такие:
крабовая бригада: клешни в дело – 2005
секс коралловых полипов – 2008
флуоресцентная команда – 2009
Американо-израильская группа, работавшая во время моего пребывания на острове, уже бывала там дважды. Сентенция с первого визита – “ИЗЛИВАЯ КИСЛОТУ НА КОРАЛЛЫ” – сопровождалась изображением шприца, из которого на земной шар падала капля, похожая на кровь. Последнее сообщение группы было посвящено месту ее исследований – участку кораллов, известному как DK-13. Он расположен на рифе настолько далеко от станции, что, с учетом местных средств сообщения, с тем же успехом мог бы находиться и на Луне.
Надпись на стене предупреждала: “DK-13: НИКТО НЕ УСЛЫШИТ ТВОИХ КРИКОВ”.
Первым европейцем, достигшим Большого Барьерного рифа, стал капитан Джеймс Кук. Весной 1770 года Кук плыл вдоль восточного побережья Австралии, когда его корабль “Индевор” налетел на участок рифа примерно в пятидесяти километрах к юго-востоку от места, которое сейчас неслучайно называется Куктауном. За борт отправилось все, что только можно было выбросить для облегчения веса (включая корабельную пушку), и “Индевору” с пробоиной удалось кое-как добраться до суши, где экипаж провел следующие два месяца, занимаясь починкой корпуса. Кука привело в замешательство то, что он описал как “стену из коралловых скал, поднимающуюся почти перпендикулярно из бездонного океана”88. Он понимал, что риф имел биологическое происхождение и был “сформирован в море животными”. Но каким образом, недоумевал позже Кук, риф оказался “поднятым на такую высоту”?88
Вопрос, как возникли коралловые рифы, оставался открытым и шестьдесят лет спустя, когда Лайель сел писать “Основы геологии”. Хотя сам Лайель никогда не видел рифов, он глубоко ими интересовался – и посвятил часть второго тома предположениям об их происхождении. Свою теорию – согласно которой рифы формировались вокруг кратеров потухших подводных вулканов – Лайель почти полностью позаимствовал у русского натуралиста по имени Иоганн Фридрих фон Эшшольц. (До того, как атолл Бикини получил такое название, он именовался куда менее соблазнительно – атоллом Эшшольца36[62].)
Когда пришла очередь Дарвина выдвинуть свою теорию о происхождении рифов, у него было определенное преимущество – на некоторых из них он побывал. В ноябре 1835 года “Бигль” причалил к берегам Таити. Дарвин поднялся на одну из самых высоких точек острова, откуда мог видеть соседний остров Муреа. Он заметил, что Муреа опоясан рифом, подобно тому как офорт в раме окружен подложкой.
“Я рад, что мы побывали на этих островах”, написал Дарвин в своем дневнике, поскольку коралловые рифы “занимают не последнее место среди изумительных явлений природы”. Глядя с высоты на Муреа и окружавший его риф, Дарвин представил себе возможное будущее острова: если бы он затонул, то его риф превратился бы в атолл. Когда Дарвин вернулся в Лондон и поделился своей теорией погружения с Лайелем, тот, хотя и был впечатлен, предвидел сопротивление в научных кругах. “Не обольщайтесь надеждой, будто вам кто-то поверит, пока вы не начнете лысеть, как я”, – предупредил он.
Фактически споры насчет теории Дарвина, которой он посвятил свою книгу 1842 года “Строение и распределение коралловых рифов”, продолжались до 1950-х годов, когда ВМС США прибыли на Маршалловы острова, чтобы уничтожить некоторые из них. Готовясь к испытаниям водородной бомбы, военные пробурили ряд скважин на атолле Эниветок. По словам одного из биографов Дарвина, результаты бурения подтвердили, что теория ученого оказалась, по крайней мере в общих чертах, “поразительно верной”36.
Данное Дарвином описание коралловых рифов как одного из “изумительных явлений природы” также до сих пор справедливо. Действительно, чем больше становится известно о рифах, тем более удивительными они кажутся. Рифы – органические парадоксы: жесткие бастионы, сокрушающие корабли, созданные крошечными студенистыми существами. Рифы – это отчасти животные, отчасти растения, а отчасти минералы. Кишащие жизнью и в то же время по большей части мертвые.
Подобно морским ежам, морским звездам, двустворчатым моллюскам и усоногим, рифообразующие коралловые полипы успешно освоили алхимию кальцификации. Однако от других кальцифицирующих организмов их отличает то, что они не работают в одиночку, создавая, скажем, раковину или кальцитовые пластинки, а участвуют в совместных масштабных строительных проектах, продолжающихся на протяжении жизней многих поколений. Каждая особь вносит свой вклад в коллективный экзоскелет колонии. На рифе миллиарды полипов, принадлежащих ста с лишним различным видам, все посвящают себя этой основной задаче. При наличии достаточного времени (и подходящих условий) результат оказывается еще одним парадоксом: живое сооружение. Большой Барьерный риф простирается, с некоторыми разрывами, более чем на 2600 километров, а в ряде мест его ширина достигает 150 метров. В масштабах рифов комплекс в Гизе – просто игрушечные пирамидки.