более пестрым на виды. Однако в краткосрочной перспективе, то есть в любой период времени, актуальный для человечества, все обстоит совершенно иначе.
Можно сказать, что практически каждый из существующих ныне видов адаптирован к холоду. Золотые танагры и скальные петушки, не говоря уже о голубых сойках, кардиналах и деревенских ласточках, сумели пережить последнюю ледниковую эпоху. Также им самим либо их очень близким родственникам удалось уцелеть и в предыдущую ледниковую эпоху, и в ту, что была еще раньше, и так далее – до отметки в 2,5 миллиона лет назад. На протяжении большей части плейстоцена температуры были значительно ниже, чем сейчас, – цикл изменений параметров орбиты Земли таков, что ледниковые эпохи обычно длятся намного дольше межледниковья, – вследствие чего эволюционно поощрялось умение справляться с зимними условиями. Вместе с тем 2,5 миллиона лет способность справляться с жарой не давала ни малейшего преимущества, поскольку температуры никогда не поднимались сильно выше сегодняшних. На графике с перепадами температуры в плейстоцене мы сейчас находимся в самой верхней точке.
Чтобы найти в истории Земли более высокий, чем сейчас, уровень углекислого газа (а следовательно, и более высокую глобальную температуру), потребуется переместиться далеко в прошлое, возможно, в середину миоцена114, то есть на 15 миллионов лет назад. Вполне вероятно, что к концу этого века концентрация CO2 достигнет значения, невиданного со времен антарктических пальм эоцена, то есть последние пятьдесят миллионов лет. Сохранили ли нынешние виды те особенности, которые позволяли их предкам процветать в том древнем более теплом мире, пока сказать невозможно.
“Чтобы приспособиться к более высоким температурам, растения много чего могли сделать, – сказал Силман. – Они могли выработать специальные белки, изменить свой метаболизм и тому подобное. Но температурная устойчивость может быть очень затратной. А температур, какие ожидаются в будущем, не было уже миллионы лет. Поэтому вопрос вот в чем: не утратили ли растения и животные за столь огромный промежуток времени – многочисленнейшие и разнообразнейшие млекопитающие успели возникнуть и исчезнуть за этот период – эти затратные, скорее всего, особенности? Если нет, то нас ждет приятный сюрприз”. А если да? Что, если они не сохранили свои высокозатратные особенности, поскольку в течение стольких миллионов лет те не обеспечивали им никакого преимущества?
“Если эволюция продолжит работать так же, как и раньше, – сказал Силман, – то сценарий вымирания (а мы называем его не вымиранием, а «биотическим истощением» – миленький эвфемизм) начинает выглядеть апокалиптически”.
Глава 9Острова на сушеEciton burchellii
Шоссе BR-174 тянется на север от города Манаус (в бразильском штате Амазонас) до самой границы с Венесуэлой. Раньше его обочины были захламлены поврежденными машинами, некогда свалившимися в кювет, однако после того, как лет двадцать назад дорогу заасфальтировали, по ней стало проще ездить, и теперь вместо выгоревших корпусов автомобилей время от времени встречаются маленькие кафе для путешественников. Но примерно через час после начала поездки кафе заканчиваются, а еще через час вбок уходит съезд на однополосную дорогу ZF-3, ведущую на восток.
Эта дорога остается незаасфальтированной и прорезает сельскую местность ярко-оранжевой полосой (цвета почвы в Амазонасе). Проехав по ZF-3 три четверти часа, вы увидите деревянные ворота, закрытые на цепь. За ними бродят несколько сонных коров, а подальше располагается так называемый Заповедник-1202.
Заповедник-1202 можно назвать островом в центре Амазонии. Я приехала туда жарким безоблачным днем в разгар сезона дождей. Уже в пятнадцати метрах от входа растительность оказалась настолько густой, что даже несмотря на солнце прямо над головой стало сумрачно, как в соборе. С ближайшего дерева доносились пронзительные крики, напоминающие звук полицейского свистка. Мне сказали, что эти трели издает небольшая неприметная птичка – крикливая сорокопутовая пиха. Она вскрикнула еще раз и затихла.
В отличие от настоящих островов Заповедник-1202 представляет собой почти идеальный квадрат – десять гектаров нетронутых тропических лесов, окруженных зарослями кустарника. На аэрофотоснимках он напоминает зеленый плот, покачивающийся на коричневых волнах.
Заповедник-1202 – это часть целого архипелага “островов” в Амазонии с одинаково безликими названиями: Заповедник-1112, Заповедник-1301, Заповедник-2107. Площадь некоторых даже меньше десяти гектаров, но есть и чуть побольше. Вместе эти заповедники представляют собой объекты одного из самых масштабных долгосрочных экспериментов в мире – проекта “Биологическая динамика лесных участков” (Biological Dynamics of Forest Fragments Project, BDFFP). Буквально каждый квадратный метр этих заповедников исследован специалистами – ботаниками, размечающими деревья, орнитологами, окольцовывающими птиц, энтомологами, считающими плодовых мушек. В Заповеднике-1202 я познакомилась с аспирантом из Португалии, изучавшим летучих мышей. Проснувшись незадолго до полудня, он ел макароны в хижине, служившей одновременно научно-исследовательской станцией и кухней. Пока мы беседовали, к нам подъехал тощий ковбой на чуть менее тощей лошаденке. На плече у него висело ружье. Не знаю, почему он решил нас навестить – то ли потому, что услышал звук грузовика, на котором я приехала, и хотел защитить студента от возможных захватчиков, то ли просто учуял запах макарон.
Проект BDFFP стал результатом неожиданного сотрудничества скотоводов и специалистов по охране природы. В 1970-е годы бразильское правительство решило стимулировать фермеров к заселению территорий к северу от Манауса, тогда почти не обжитых. Программа предлагала субсидирование вырубки леса: фермеры, согласившиеся переехать в тропический лес, чтобы рубить там деревья и разводить коров, получали пособие от правительства. В то же время согласно бразильским законам землевладельцы в Амазонии должны были оставлять нетронутой минимум половину леса в своих угодьях. Противоречие между этими двумя требованиями натолкнуло американского биолога Тома Лавджоя на интересную мысль. Что, если удастся убедить фермеров позволить ученым решать, какие деревья срубать, а какие оставлять?
“Моя идея укладывалась всего лишь в одно предложение, – сказал мне Лавджой. – Я подумал, а нельзя ли уговорить бразильцев выбирать те самые 50 % так, чтобы получился колоссальный эксперимент?” Тогда появилась бы возможность изучать в контролируемых условиях процесс, происходящий неконтролируемым образом в тропиках повсюду, а на самом деле и во всем мире.
Лавджой полетел в Манаус и представил свой план бразильским чиновникам. К его большому удивлению, план они одобрили. Проект развивается уже более тридцати лет. За эти годы такое огромное количество аспирантов поработало в заповедниках, что возникло даже специальное слово “фрагментолог”[73]115. Сам проект BDFFP был назван “важнейшим из когда-либо проводившихся экологических экспериментов”115.
В наши дни не покрыто льдом около 130 миллионов квадратных километров суши на планете, и этот базовый показатель используется для оценки антропогенного воздействия. Согласно результатам недавнего исследования, опубликованным Геологическим обществом Америки116, люди “полностью трансформировали” более половины этой площади (примерно 70 миллионов квадратных километров), преимущественно превратив земли в пашни и пастбища, а также построив города, торговые комплексы и водохранилища, вырубив леса, выкопав карьеры для добычи полезных ископаемых. Из оставшихся 60 миллионов квадратных километров примерно три пятых покрыты лесом – по словам авторов, “естественным, но не обязательно девственным”, – а остальное занято высокогорьем, тундрой и пустыней. Согласно другому недавнему исследованию117, проведенному Экологическим обществом Америки, даже столь драматические оценки не описывают всей степени нашего влияния на планету. Авторы этого исследования, Эрл Эллис из Мэрилендского университета и Навин Раманкутти из Университета Макгилла, полагают, что нет больше смысла оперировать понятиями биомов, определяемых климатом и растительностью, – таких как степи или, скажем, тайга. Вместо этого они поделили мир на “антромы”: например, “урбанистический”, занимающий больше 1,3 миллиона квадратных километров, антромы “орошаемых полей” (2,6 млн кв. км) и “населенного леса” (11,7 млн кв. км). Всего Эллис и Раманкутти насчитали восемнадцать антромов, в совокупности простирающихся более чем на 100 миллионов квадратных километров. Неохваченными остались примерно 30 миллионов квадратных километров. Эти области, где почти нет людей, включают в себя некоторые участки Амазонии, существенную часть Сибири и Северной Канады, а также значительные пространства Сахары, Гоби и Большой пустыни Виктория. Ученые назвали их “нетронутыми территориями”.
Участки леса к северу от Манауса, вид с воздуха
Однако в условиях антропоцена даже эти “нетронутые” земли вряд ли заслуживают такого названия. Тундра иссечена трубопроводами, а тайга – сейсмическими профилями. В дебри тропических лесов прорываются фермерские хозяйства, плантации и гидроэлектростанции. В Бразилии определенную схему вырубки леса называют “рыбьим скелетом”: когда все начинается со строительства одной большой дороги – “позвоночника”, – но постепенно от нее ответвляется (порой незаконно) множество небольших дорог – “ребер”. В итоге от леса остаются лишь длинные тонкие полосы.
Сегодня каждый участок “нетронутой” земли в той или иной степени изрезан и урезан. Именно поэтому эксперимент Лавджоя с фрагментами леса так важен. Несмотря на свою квадратную, абсолютно неестественную форму Заповедник-1202 все больше напоминает реальный мир.
Сотрудники проекта постоянно меняются, поэтому даже те, кто работает в нем много лет, никогда точно не знают, кого могут встретить. Я приехала в Заповедник-1202 с Марио Кон-Хафтом, американским орнитологом, который начал работать в проекте еще в качестве стажера в середине 1980-х годов. В итоге он женился на бразильянке и теперь имеет должность в Национальном институте исследования Амазонии в Манаусе. Это высокий худой человек с тонкими седыми волосами и печальными карими глазами. Те энтузиазм и любовь, которые Майлс Силман проявляет по отношению к тропическим деревьям, Кон-Хафт переносит на птиц. Как-то я спросила его, сколько видов амазонских птиц он может различить по голосам, и он недоуменно посмотрел на меня, словно не понимая, о чем я. Когда я переформулировала вопрос, он ответил: все. По официальным подсчетам, в Амазонии водится около тысячи трехсот видов птиц, однако Кон-Хафт полагает, что их намного больше, поскольку при подсчете птиц слишком большое значение придают таким особенностям, как размер и оперение, и не уделяют достаточно внимания звукам. Птицы, выглядящие почти одинаково, но поющие по-разному, объяснил Кон-Хафт, зачастую оказываются генетически различными. Во время нашей поездки Кон-Хафт готовил к публикации статью с описанием нескольких новых видов: он открыл их, внимательно вслушиваясь в птичьи голоса. Представитель одного из новооткрытых видов, ночная птица из семейства исполинских козодоев, издает унылый жутковатый крик, который местные жители иногда принимают за крик Курупиры, персонажа бразильского фольклора. У Курупиры мальчишеское лицо, густые волосы и развернутые назад стопы. Он охотится на браконьеров и вообще всех тех, кто забирает у леса слишком много.