Кон-Хафт вырос в Западном Массачусетсе, как выяснилось, недалеко от того места, где живу я. “В родных краях я считал себя натуралистом широкого профиля”, – сообщил он. Он мог назвать большинство деревьев и насекомых, встречавшихся на западе Новой Англии, а также всех птиц. Но в Амазонии невозможно было оставаться натуралистом широкого профиля – здесь попросту слишком богатое биоразнообразие. На участках проекта BDFFP насчитывается около тысячи четырехсот видов деревьев – даже больше, чем на участках Силмана, расположенных на полторы тысячи километров западнее.
“Это экосистемы с мегаразнообразием, где каждый вид крайне специализирован”, – сказал мне Кон-Хафт. “И в подобных экосистемах поощряется способность каждого вида делать именно то, что он делает”. Кон-Хафт выдвинул собственную теорию о том, почему жизнь в тропиках настолько пестрая: биоразнообразие обладает свойством самоподдержания. “Естественное следствие большого разнообразия видов – это низкая плотность популяций, а рецепт видообразования как раз и заключается в пространственной обособленности”. Но, добавил Кон-Хафт, это также означает уязвимость, поскольку небольшие изолированные популяции значительно сильнее подвержены вымиранию.
Солнце садилось, и в лесу стало сумрачно. Возвращаясь в Лагерь-41, мы увидели колонну муравьев, ползущих своей собственной тропой примерно в метре от нашей. Красновато-коричневые насекомые двигались почти по прямой линии; их путь пересекало большое (особенно для них) бревно. Они маршировали вверх по бревну, а затем снова вниз. Я попыталась увидеть конец или начало колонны, однако она все тянулась и тянулась, как на советском параде. По словам Кон-Хафта, ее составляли кочевые муравьи, принадлежащие виду Eciton burchellii.
Кочевой муравей Eciton burchellii
Кочевые муравьи – в тропиках их десятки видов – отличаются от большинства собратьев тем, что у них нет постоянного дома. Они проводят время либо в кочевой фазе, охотясь на других насекомых, пауков и иногда даже маленьких ящериц, либо в оседлой – во временных “бивуаках”. (Бивуаки у Eciton burchellii составляются самими муравьями, образующими вокруг матки жалящий, злобный шар.) Кочевые муравьи славятся своей прожорливостью: колония на марше способна потребить в день тридцать тысяч жертв – в основном личинок других насекомых. Однако при всей своей ненасытности они помогают множеству других видов. Существует целая группа птиц, известных как облигатные сопровождающие кочевых муравьев. Таких птиц почти всегда можно встретить вокруг муравьиных скоплений – они поедают насекомых, которых муравьи выгоняют из лесной подстилки. Другие птицы – оппортунистические сопровождающие – не прочь поклевать рядом с муравьями, если случайно с ними встретятся. Вслед за сопровождающими птицами тянется цепочка других существ, которые тоже отлично умеют “делать именно то, что они делают”. Есть бабочки, питающиеся пометом птиц, и мухи-паразиты, откладывающие яйца на телах сверчков и тараканов, которых спугнули муравьи123. Несколько видов клещей путешествуют на самих муравьях: представители одного вида прикрепляются к конечностям муравьев, другого – к их мандибулам. Американские натуралисты123 Карл и Мэриэн Реттенмейер, дольше пятидесяти лет изучавшие Eciton burchellii, составили список из более чем трехсот видов, взаимодействующих с муравьями.
Кон-Хафт не слышал никаких птичьих голосов, да и было уже поздно, так что мы продолжили идти к лагерю. Мы договорились, что вернемся на то же самое место завтра и постараемся поймать всю процессию из муравьев, птиц и бабочек.
В конце 1970-х годов энтомолог Терри Эрвин работал в Панаме и кто-то спросил его, как много видов насекомых можно обнаружить на одном гектаре тропического леса. До той поры Эрвин занимался в основном подсчетом жуков. Он распылял инсектицид по верхушкам деревьев, а затем собирал тельца насекомых, сыпавшиеся хрустким дождем с листьев. Заинтересовавшись более масштабным вопросом о том, сколько видов насекомых водится в тропиках в целом, он задумался, как бы использовать для расчета собственные данные. С одного-единственного вида дерева, Luehea seemannii, он собрал представителей более девятисот пятидесяти видов жуков. Оценив, что от этого вида дерева зависит примерно пятая их часть, что другие жуки точно так же зависят от других деревьев, что жуки представляют собой около 40 % всех видов насекомых и, наконец, что существует около пятидесяти тысяч видов тропических деревьев, Эрвин рассчитал, что тропики служат домом аж для тридцати миллионов видов членистоногих124 (помимо насекомых, к ним относятся, в частности, паукообразные и многоножки). Впоследствии он признавался, что и сам был потрясен собственным выводом.
С тех пор предпринималось множество попыток уточнить оценку Эрвина. В большинстве случаев ученые корректировали числа в сторону уменьшения (например, Эрвин, скорее всего, преувеличил долю насекомых, зависящих от единственного дерева-хозяина). И все же количество видов остается шокирующе высоким: согласно недавним оценкам, существует по меньшей мере два миллиона видов тропических насекомых, а возможно, и все семь125. Для сравнения – во всем мире всего около десяти тысяч видов птиц и лишь пять с половиной тысяч видов млекопитающих. Получается, на каждый вид с шерстью и молочными железами в одних только тропиках приходится как минимум триста видов с усиками и фасеточными глазами.
Богатство тропической фауны насекомых означает, что любая угроза тропикам обернется очень большим числом потенциальных жертв. Произведем расчет. Скорость уничтожения тропических лесов, как известно, сложно измерить, но допустим, что ежегодно вырубается один процент леса. Используя зависимость между количеством видов и площадью, S = cAz, и приняв z равным 0,25, можно вычислить, что потеря 1 % исходной площади влечет за собой потерю приблизительно 0,25 % исходных видов. Если предположить, что в тропических лесах, по самым скромным оценкам, живет два миллиона видов, это означает, что около пяти тысяч видов гибнет каждый год, то есть приблизительно четырнадцать видов в день, или один каждые сто минут.
Этот точный расчет был произведен Эдвардом Уилсоном в конце 1980-х годов вскоре после одной из его поездок в BDFFP126. Уилсон опубликовал результаты в журнале Scientific American, на их основании он пришел к выводу, что современные темпы вымирания “примерно в десять тысяч раз выше, чем естественная фоновая скорость”. Это, подчеркивал он далее, “уменьшает биологическое разнообразие до самого низкого уровня” со времен массового вымирания в конце мелового периода – хотя и не самого ужасного в истории, но “вне всяких сомнений самого известного, поскольку оно завершило эпоху динозавров, установило господство млекопитающих и в конечном итоге, к счастью или к сожалению, сделало возможным происхождение нашего собственного вида”.
Подсчеты Уилсона, как и Эрвина, поражали. А еще в них было легко разобраться (или по крайней мере повторить их), и они привлекли очень много внимания – не только в довольно узком кругу тропических биологов, но и в ведущих СМИ. “Дня не проходит без сообщения, что сведение тропических лесов уничтожает приблизительно один вид каждый час, а то и каждую минуту”, – сетовали двое британских экологов127. Однако сейчас, двадцать пять лет спустя, все единодушны во мнении, что подсчеты Уилсона – опять же как и Эрвина – не соответствуют наблюдениям, и этот факт должен послужить уроком для научных журналистов и популяризаторов науки даже больше, чем для ученых. Причины пока остаются предметом споров.
Одно возможное объяснение связано с тем, что вымирание происходит не моментально. В расчетах Уилсона предполагается, что, как только на некоем участке площади уничтожается лес, виды исчезают более или менее мгновенно. Однако для полной релаксации леса требуется некоторое время, и даже небольшие остаточные популяции могут продержаться долго – в зависимости от степени своей удачливости в игре на выживание. Это явление, когда существует разница между числом видов, которые оказались обречены на вымирание из-за каких-либо изменений в окружающей среде, и количеством видов, которые уже действительно успели исчезнуть, часто называют “отложенным вымиранием”. Этот термин означает, что между изменениями в среде и исчезновением видов есть определенная временнáя задержка – как при покупке в кредит.
Другое возможное объяснение заключается в том, что среда обитания, изчезающая при уничтожении лесов, на самом деле не совсем исчезает. Даже леса, вырубленные для заготовки древесины или сожженные под пастбища, могут вырасти – и вырастают – заново. Как ни странно, это отлично иллюстрирует зона вокруг BDFFP. Вскоре после того, как Лавджой убедил бразильских чиновников поддержать свой проект, в стране разразился парализующий долговой кризис, и к 1990 году уровень инфляции в годовом исчислении составил 30 000 %. Правительство отменило субсидии, обещанные фермерам, и сотни гектаров оказались заброшенными. Вокруг некоторых квадратных фрагментов BDFFP деревья начали расти снова так буйно, что могли бы полностью поглотить те участки, если бы Лавджой не распорядился опять изолировать их, вырубая и сжигая новую поросль. Хотя коренной лес в тропиках продолжает исчезать, вторичный в некоторых местах интенсивно растет.
Еще одно возможное объяснение того, почему наблюдения не соответствуют предсказаниям, состоит в том, что люди не слишком-то наблюдательны. Поскольку большинство видов в тропиках представлено насекомыми и другими беспозвоночными, они-то и станут основной массой предполагаемых жертв вымирания. Но так как мы не знаем, даже с точностью до миллиона, сколько существует видов тропических насекомых, то вряд ли заметим исчезновение одной, двух или даже десяти тысяч из них. В недавнем докладе Лондонского зоологического общества отмечается, что “природоохранный статус известен для менее чем 1 % всех описанных беспозвоночных” и что подавляющее большинство беспозвоночных, вероятно, еще даже не описано