Медленно попивал он коньяк, заглатывая бутылку. Пассажиры на него глядели с тревогой.
— Это ваш, стало быть, дитенок? — указал Брагин на девочку лет семи.
Черноглазая дама в белом вздрогнула и прижала к себе ребенка.
— Да, это моя дочь.
— Ишь ты. Как звать-то тебя, касатка?
— Скажи дяде, не бойся: дядя добрый.
— Соня.
— Софья, стало быть, — Брагин хлебнул из бутылки, — откуда же ты теперича, Софеюшка, едешь?
— С хутора.
— С футура? У вас, стало быть, футор есть? На футуре хорошо. Собирайтесь дети в школу, петушок давно пропел! — гаркнул Брагин на весь вагон.
Девочка обеими руками вцепилась в мать.
— Одевайтесь попроворней. Смотрит солнышко в окно!
Девочка заплакала.
— Цыть, шкура! Я вас, буржуев, анафемов! Ишь, навалили, полон вагон! Перестрелять всех и больше никаких!
Брагин выхватил револьвер. Истерические крики и женский визг утолили его ярость. Он ухмыльнулся.
— Ладно, пес с вами, — и захрапел.
Малоконский губернский комитет российской коммунистической партии открылся в бывшем губернаторском дворце. Председательствует присяжный поверенный Исакер. Президиум: доктор Розенталь с женой, заведующая отделом народного образования Цацкина, редактор газеты «Малоконская коммуна» Лавринович и литератор из Петербурга Осип Шоколад. Обязанности секретаря несет жена председателя Роза Абрамовна Исакер.
— Товарищи, заседание открыто. И прежде всего поздравляю вас и за вами всю великую свободную Россию. Николай Кровавый со своей паскудной семьей казнен. Эту светлую новость привез нам один из исполнителей народного приговора, товарищ Брагин. Предлагаю выразить ему сочувствие.
Рукоплескания. Брагин угрюмо кланялся.
— Теперь на очереди универсальный вопрос о народном образовании, вопрос реагирующий на всю будущность нашей освобожденной родины. Товарищ Цацкина, изложите ваше мнение.
Цацкина, прокуренная, желтая, в кожаной юбке, наскоро затянулась.
— Я ставлю борьбу с религиозными пережитками на самом переднем плане. В нашей губернии замечается перепроизводство церквей, эксплуатирующих народный труд. Всех этих попов и архимонахов необходимо заставить работать, помещения в алтарях и папертях отвести под театры и кино, так называемые мощи разослать по музеям. Впрочем, о последнем специальном виде религиозного шарлатанства сделает сообщение товарищ Розенталь.
— Товарищ Розенталь, слово за вами.
— Уважаемые товарищи! Мне, человеку науки, смешно доказывать, что никаких мощей нет, что эти нетлеющие тела не что иное, как натуральные препараты, возникшие под совокупным влиянием физиологических и почвенных взаимодействий. Правда, все они издают особый специфический запах, напоминающий атмосферу парфюмерного магазина, но тут, по моему глубочайшему убеждению, действует какой-то бальзамический секрет, возможно, занесенный в Византию из Египта.
— Товарищ Шоколад, ваша очередь.
Шоколад, бледный, с желтой улыбочкой бритый человечек, называл себя «пушкинистом». Всю жизнь копался он в мелочах пушкинского текста, составлял статейки о Пушкине и этим жил.
— Дорогие товарищи! Я человек по натуре скромный. Моя обязанность оберегать памятники родной истории от роковых и, увы, неизбежных эксцессов. Правительством поручено мне регистрировать культурные ценности Малоконской губернии. Книги, рукописи, фарфор, картины, оружие, утварь, монеты, золото, драгоценные камни и прочие многообразные сокровища прошлого необходимо вырвать из дворянских берлог. В частности, мне говорили про какую-то Ахматовку.
Цацкина встала:
— Товарищ председатель, прошу слова. Насколько мне известно, упомянутое село принадлежало губернатору Ахматову, казненному по приговору партии в 1905 году. Сын его служил жандармом. Он тоже давно умер. Никаких особенных ценностей в усадьбе нет. Но рядом с ней находится монастырь, где похоронен предок жандарма, какой-то окольничий или сокольничий, которого считают святым. Необходимо подчеркнуть, что в настоящее время там оперирует какой-то старец Глеб и нахально морочит своих поклонников и, в особенности поклонниц.
— Благодарю вас, товарищ Цацкина. В таком случае комитет просит товарищей Шоколада и Розенталя немедленно ликвидировать монастырь, мощи мнимого святого сжечь, а старца Глеба доставить в губчека. Может быть, кто-нибудь из присутствующих знает эту личность?
— Так точно. Я знаю, — Брагин, качаясь, багровый, подошел к столу. — Дозвольте съездить. Не замолю ли греха.
— Хе, хе, товарищ. Вы очень остроумны, только напрасно пьете коньяк. Знали вы губернатора Ахматова?
— Как не знать. Добрейший был барин… Родитель у его кучером служил. Вместе их и убили. Их да еще барыню Зарницыну. Опять же…
Брагин не договорил. С мучительным криком Лина упала на ковер. Все сразу встали. Черные головы с вороньими косами склонялись над Линой, будто клевали ее.
Роза у окна презрительно улыбалась.
Исакер и Шоколад закусывают вдвоем в бывшем губернаторском кабинете.
— Выпьем, Оська.
— Выпьем, Мунька. Такие-то дела.
— А помнишь, Оська, как ты бедовал в Одессе? Уй!
Писал черносотенные статейки у Озмидова, православие принял. А теперь…
— А теперь… выпьем, Мунька.
— Выпьем. Да, семьдесят лет ровно шел процесс. Сколько крови! Мадзини, Бакунин, Гарибальди, Герцен — все на нас работали. Теперь каюк. Русская интеллигенция все сгноила. Дворянство — тю! — нет его, а мужичье, как бараны, побей Бог!
— Только боюсь я, Мунька, что с православной верой потруднее будет справиться, чем с царем.
— Дудочки! Церковь без царя нуль. Она им одним держалась. Культ вымрет через несколько лет.
— Скоро.
— Из такого народа! Да их, скотов, заставить можно опять Перуну лбом стукать. Через каких-нибудь двадцать пять лет русскую молодежь родная мать не узнает. Нет, Святая Русь осталась теперь только в учебниках, да и то у Иловайского.
— Значит, Мунька, мы с Розенталем отправляемся в Святогор на могилу Пушкина. Череп я привезу сюда.
— Час добрый. Гениально ты это придумал, Оська. Коллекция черепов. Кого ты еще подберешь себе?
— Представь, выходит не очень много. Ну, Лермонтов, Достоевский. Можно Алексея Толстого. Льва, конечно.
— Царей достань.
— Обязательно. В Америке их с руками оторвут.
— А Тургенев?
— Не стоит выделки. Все эти сморчки Тургеневы, Некрасовы, Салтыковы интересны только для интеллигентской слякоти.
— Слушай, Оська, с вами поедет Брагин, так что за ним посматривай.
— Пустяки. Розенталь его вытрезвил теперь. У него просто белая горячка начиналась. Ну, еще по одной! За новую Россию!
— Ура!
Комиссия по охране могил великих русских людей прибыла в Святогорский монастырь рано утром. Шоколад распорядился пригласить настоятеля.
— Здравствуйте, почтенный отец. Мы к вам по делу. Вот мой мандат. Нам необходимо удостовериться, как выглядят останки поэта Пушкина.
— Господи, помилуй! Да кто же их тронет. Нечего и тревожить покойника.
— Те, те, те, почтенный отец. Это уж наше дело. А вы дадите нам пока двух ваших братьев и три лопаты, только скорохухенько.
Суровый обрыв дожидался новых гостей. Они прошлись вокруг белого подновленного памятника, посмотрели на далекие луга. Бабочки вились под могильными крестами.
— И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть, и равнодушная природа красою вечною сиять… В четырех строках весь смысл человеческой жизни взят за квадратные скобки. Однако, приступим.
Брагин и двое монастырских служек взрыли могилу снизу. Заложенный досками склеп замазан глиной. Показался гроб.
— А, наконец-то! Пожалуйте сюда, Александр Сергеич, и дайте на вас посмотреть. Ставьте его здесь. Вот так.
Ветхая крышка легко снялась. В гробу трухлявый скелет; обрывками кисеи кой-где прикрыты желтые кости. На ногах истлевшие башмаки.
— Черт возьми, это не Пушкин.
Розенталь посмотрел.
— Скелет определенно женской структуры.
— Ну да. Это его мать. Товарищи, кладите мадам Пушкину обратно и отдыхайте пока. Честные братья, рюмочку финь-шампань.
— Бог спасет, нам нельзя.
— Вольному воля, пьяному рай, сказал Пушкин. А что много у вас молебщиков?
— Теперь не очень.
— Не очень? Ну, товарищи, продолжим. Алло!
Заступы снова зашуршали. Второй гроб показался из-под земли.
— Одну минуточку. Ну, это его гроб, несомненно. Дубовый, настоящий камер-юнкерский.
Крышка поддалась с трудом. Все увидели высохшего покойника; на желтом черепе два ряда белых зубов. Монахи перекрестились.
— Товарищ Брагин, проводите честных братьев и возвращайтесь сюда. Розенталь, озираясь, карманной пилой быстро снял голову Пушкина, Шоколад осторожно уложил ее в пустой ящик. Подошедший Брагин стал заделывать могилу.
— Товарищ Брагин, вы читали Пушкина?
— Никак нет, товарищ Шоколад.
— А слыхали про него?
— Слыхать-то слыхал.
— И что же вы слыхали?
— Да быдто левой ногой писал.
— Что? Хо, хо, хо! Левой ногой? Ну, до этого футуристы не додумались. Браво, товарищ!
Комиссия выехала в Ахматовку. Шоколад на прощание поднес настоятелю томик «Гаврилиады».
— Этой поэмой оригинально разрешается важнейшая религиозная проблема. Рекомендую вам, почтенный отец, прочитать ее. Вы увидите, как сразу расширится ваш духовный кругозор.
Шоколад сам правил автомобилем. В куртке и гетрах, напевая, поворачивал машину, задерживал ход, трубил. Одной ногой он упирался в ящик с черепом.
Пролетела Ахматовка, барский дом, колодезь, колокольня, Брагин покосился на свою закопченную избу.
В обители путников встретили пятеро красноармейцев.
— Отлично, товарищи. Всех сюда!
Игумена в монастыре не оказалось. Отец-эконом сообщил, что настоятель уехал в город.
— Черт побери, удрал. А где у вас старец Глеб?
Монахи переглянулись.
— У нас нет такого старца.
— Нет? Что вы мне голову морочите? Он есть. Эй, вы, эконом, как вас там, отвечайте, где старец Глеб?