— Отец Глеб, наш настоятель, иеромонах. Он в городе. А старец у нас прозывается Серафим.
— Какое иезуитство! Разве монах и старец не тоже самое, а? И где же этот ваш Серафим Саровский?
— Старца Серафима тревожить не полагается. Он в затворе.
— Час от часу не легче. В каком затворе?
— В келии у себя. Пять лет мы его не видим. Вкушает только воду да просфору.
— Вот факир! Любопытно посмотреть. Товарищи, доставьте сюда святого Серафима.
Монахи столпились, глядя в землю. Через полчаса двое солдат привели высокого бородатого схимника.
— Отвечайте, как вас зовут.
— Раб Божий Серафим.
— Может быть, вы забыли ваше имя, так я напомню. Вы Глеб, не так ли?
— Отец Глеб у нас игуменом.
— Значит Цацкина ошиблась. Ну все равно. Ваш Глеб от нас не уйдет. Товарищи, приготовьте яму. Сейчас мы осмотрим труп. Ройте подальше за оградой.
— Непременно за оградой, — сказал старец. — Падаль нельзя зарывать в обители.
— Хо, хо! Это вы своего угодника зовете падалью?
— Не угодника, а тебя.
— Кто же меня зароет?
— А вот они.
— И когда?
— Завтра, об эту пору.
— Ну, я этих фокусов не боюсь. Товарищи, отведите старого попугая в его клетку. И все приходите в церковь.
Отец-эконом пытался объяснить Шоколаду различие между канонизированным святым и местночтимым усопшим, между мощами прославленного угодника и останками, находящимися под спудом. Шоколад хохотал.
— Мы сами прославим вашего угодника. А как зовут?
— Борис, в мире Георгий. Из роду бояр Ахматовых. Основал нашу обитель при царе Феодоре и преставился при нем.
Солдаты разобрали пол справа между алтарем и клиросом. Показалась каменная плита.
— Черт! Придется повозиться. Живее, товарищи!
Надписи на плите никто не умел прочесть. Чтобы поднять ее, пришлось орудовать ломом. Разбитая гробница открыла полуистлевшие кости.
— Вот вам, товарищи, поповские фигли-мигли! Вот чем морочили ваших отцов и дедов! Видите теперь?
— Видим, так точно.
— Убедились?
— Убедились, товарищ Шоколад. Знамо, обман.
— Товарищ Брагин, третьего дня мы вскрывали обыкновенный гроб. Какой покойник лучше сохранился, тот или этот?
— Стало быть, тот.
— Ну вот. Моя миссия закончена. Однако кто это из вас, товарищи, душится такими тонкими духами?
Все нюхали воздух.
— Быдто из гроба тянет, — заметил Брагин.
Жорж выступил вперед.
— Не смущайтесь, товарищи. Это монашеская хитрость. Они надушили кости. Закройте их крышкой до утра. Товарищ Брагин, вы здесь останетесь на ночь, а у дверей мы поставим караул. Покойной ночи.
Брагин один прошелся по церкви. Здесь стаивал он когда-то с отцом и матерью, сюда же мать водила его причащаться. Вспомнил он и ахматовскую церковь, покойного барина, батюшку отца Ивана.
Брагин дремлет. Ему чудится благоухание. Все нежнее, все сладостнее оно. В гробнице желтеют кости. И видит Брагин: они обрастают плотью, облекаются в одежду. Из гроба встает благоухающий старец. Глаза голубые, чище неба. И слышится ласковый, тихий голос:
— Что, веришь теперь, что я жив?
Шоколад, Жорж и все солдаты, шумно толкаясь, бросились в церковь. Лежа ничком на гробнице, Брагин ревел:
— Братцы, сюды! Православные, помогите! Господи!
В суете никто не мог ничего понять. Первый опомнился Шоколад.
— Тише! Что случилось? Чего вы кричите?
Брагин притих.
— Ну?
Брагин поднялся. Он постоял, подумал и вдруг развернулся что было сил. Шоколад отлетел, прокатился по полу вверх ногами и замер. Жорж заглянул в его лицо, пожал плечами.
— Уже. Товарищи, арестуйте убийцу.
Красноармейцы не двинулись. Брагин шагнул вперед. Розенталь отскочил и столкнулся с чернобородым монахом.
— Вы за мной приехали? Я игумен.
Жорж ободрился. Связанного Брагина посадили в автомобиль; рядом уселся солдат с винтовкой. Другой на переднем месте держал за руку отца Глеба. Жорж правил машиной, оглядываясь на спокойного игумена.
— Не может быть.
Шоколада зарыли за оградой. Под голову ему положен был череп Пушкина.
Лина бледнела и таяла с каждым днем. Последнее время ей было настолько плохо, что Жорж и Роза отказались от заседания в чрезвычайной комиссии. Соломон поморщился.
— Ну хорошо. Я их один допрошу. Это же все равно.
Усевшись за стол, он вытащил список.
— Все старые знакомые. Секретарь консистории Антонычев и жена его Клавдия Ивановна — за спекуляцию. Гм. Ну это понятно. Начальник охранного отделения полковник Белинский. Ага. Товарищи, введите обвиняемого номер третий.
Белинский, исхудавший и поседелый, в оборванном кителе без погон, звеня единственной уцелевшей шпорой, хмуро взглянул на Исакера.
— Бывший полковник Белинский! Что вы можете сказать в ваше оправдание?
— Я не знаю, в чем моя вина.
— В том, что вы жандарм. Этого слишком-таки достаточно.
— Я ничего особенного не сделал. Даже не понимаю. Служил из-за куска хлеба. Николая ненавижу, как все порядочные люди. Принципиально примыкаю к большевикам. Пощадите, товарищ председатель. Обещаю служить честно народному правительству.
— Ну знаете, что, господин полковник! Нам таких слуг не надо. Сегодня вы за Николая, завтра за нас, а там еще себе за кого-нибудь. И разве не так?
Белинский вдруг оживился.
— Тилли? Да неужели это вы?
— И какой там Тилли? Что вы, уже с ума свихнулись? Товарищи, уведите его. Номер четвертый.
Понурый Белинский вышел. В дверях его чуть не сшибла дородная дама в красном костюме.
— Вы не смеете держать меня под арестом! Что за свинство!
— Потише, госпожа Зарницына. Не волнуйтесь себе. Здесь не охранное отделение.
— Что вы хотите этим сказать?
— Сейчас узнаете. Семь лет назад вы состояли агентом в Москве при жандармском управлении.
— Ложь!
— Нет. Вас знали под кличкой Жар-Птица. Нам все известно от провокатора Тилли, который вчера расстрелян. Что вы, в обморок падать желаете: падайте, падайте.
Исакер велел унести бесчувственную Зарницыну. Ввели Зеленецкого. Весь бледный, он озирался.
— Ну, с вами, господин Зеленецкий, я много не буду говорить. Вас выдала Сандвич, ваша сотрудница по охранке.
Зеленецкий громко зарыдал. Упав на колени, он целовал сапоги Исакера.
— Я больше не буду!
Его увели. Соломон приказал дать чаю.
— Здравствуйте, дорогой товарищ Брагин. Садитесь себе. Как ваше здоровье?
— Покорно благодарим.
— Чаю желаете?
— Не охота.
— Что у вас там такое вышло, товарищ? Расскажите. Я же человек свой.
Брагин сморкнулся в руку и вынул платок.
— Да-к, что ж? Виноват я, стало быть. Убил этого самого Шоколада, точно.
— Ну, одного Шоколада убили, найдем другого. Фа! А где вы его убили?
— Стало быть, в церкви.
— И как вы туда попали?
— Мощи открывать. Товарищ Шоколад нам говорил, что быдто брешут попье, что нету мощей. Открыли гроб, а оттуда дух такой сладкий, сладкий, медовый. Нас тут сумнение взяло. Посадили меня в церкву на ночь, мощи караулить, ан старец-то мне и явись. Я, говорит, живой. Тут я и упал без памяти.
— Ну, ну?
— Ну, стало быть, вышло, что не попы брехали, а Шоколад. Уверовал я, да с сердцов и дерябнул его, значит, так, что у него инда мозги красные из носу помчались.
— И много вы выпили в этот день?
— Ни синь пороху. Третью неделю не пью. А теперича старцу Борису зарок дал. Шабаш.
— Хорошо, товарищ. Ну и что же вы думаете делать?
— Что делать? Каяться надо, грех замаливать. Ведь я царя убил. Опять же у причастия не бываю.
— Ну да, товарищ, отлично. Завтра мы вас освободим. До свидания.
Вошел отец Глеб. Соломон побледнел и долго его рассматривал.
— И кто вы такой?
— Настоятель Борисоглебской обители иеромонах Глеб.
— Как ваше прежнее имя?
— Георгий Николаевич Ахматов.
Исакер закрыл глаза.
— И потрудитесь перечислить точные факты из вашей прежней жизни.
— Я родился в селе Ахматовке, недалеко отсюда. Отец мой был в Малоконске губернатором. Мы здешние дворяне. Я кончил гимназию и кавалерийское училище, служил в драгунах.
— А потом?
— Потом состоял младшим адъютантом при московском жандармском управлении.
— И как вы относитесь к советской власти?
— Я признаю ее. Несть власти аще не от Бога.
— Но вы сочувствуете ей?
— Да. Я считаю ее заслуженным наказанием всем нам за измену Помазаннику Христову.
— И какой ваш взгляд на революцию?
— Революции в России нет, не было и не будет.
— Так кто же делает теперь все это?
— Вы знаете, кто.
— Товарищи, уведите отца Глеба.
Ночью в типографии «Малоконской Коммуны» набрано было определение чрезвычайной комиссии.
«Во вчерашнем заседании обвинялись:
Секретарь бывшей консистории С.С. Антонычев и жена его К.И. Антонычева в злостной спекуляции.
Начальник бывшего охранного отделения полковник В.Г. Белинский в сочувствии царизму.
Вывшая дворянка А. Г. Зарницына и секретарь бывшей губернской земской управы В.И. Зеленецкий в провокации.
Бывший член РКП(б) В. Брагин в нарушении партийной дисциплины.
Настоятель Борисоглебского монастыря Глеб Ахматов в контрреволюционных планах.
На следствии обвинение подтвердилось. Все означенные лица приговорены к высшей мере наказания — к расстрелу».
Соломон вернулся домой сердитый. Он прошел к Розе, ее не было. Заглянул на половину Розенталей.
— Как здоровье Алины Павловны?
Из кабинета выскочил Жорж.
— Представь, Соломон, они обе с утра исчезли.
— Жорж, скажи мне всю правду: ты ничего не знаешь?
— То есть?
— Как он остался жив? И кто его вытащил из гроба? Ну да, он был под гипнозом, но кто об этом мог знать?
Исакер всегда ложился одетый в куртке и с револьвером. Чутко дремал он, закинув хищную голову. Под утро раздались шаги.