Танкер умер. Это было видно сразу, хотя казалось, никаких внешних изменений не произошло, если не считать оторванной кормы. Но уже каким-то мертвенным темным налетом, какой-то безысходной расстроенностью всего и вся, какой-то тоскливой, беспомощной обреченностью веяло от поручней, от дверей, люков, брошенных канатов, от самой рубки, куда и устремились по скользкой палубе старпом, штурман и японцы, которые тоже не без опаски ходили по танкеру.
Перерыли все тумбочки, все закутки, закоулки и, конечно, никакого бортового журнала не нашли.
Настроение от этого стало еще похороннее. Штурман матерился так, что понимающий его японец только уважительно кивал: у русского горе, понимал он.
Японцы проверяли судно на герметичность: танкер собирались оттаскивать в ближайший порт, не бросать же его посреди моря. Русские уныло бродили по палубе, опасаясь прикасаться к чему-либо, словно боялись заразиться смертью.
Было тихо-тихо. Даже чайки не кричали.
Вода – стекло, воздух прозрачен и пуст.
– Блин, – сказал штурман от избытка чувства страха, – знаешь, что это было: нас кто-то долбанул, понял?
Старпом удивленно обернулся на штурмана. Эта же мысль и ему приходила в голову. Не мог танкер расколоться от небольшой качки, не мог и на риф налететь; не было тут никаких рифов; а вот какая-нибудь падла, какая-нибудь бешеная субмарина…
Он не успел додумать эту важную мысль, потому что как раз какая-то «падла» вдруг в трехстах метрах от борта умирающего танкера, взбурлив воду, показала свой железный бок.
– Е-мое! – одновременно сказали штурман и японец – браконьер.
И тут же из-за горизонта вынырнули два самолета, которые на бреющем полете прошли над танкером и боком неизвестно откуда взявшейся и неизвестно чьей подводной лодки.
Лодка не стала выходить на поверхность вся, она снова взбурлила воду и ушла с глаз долой.
Пролетели над водой еще три самолета, потом появились американские и, кажется, французские торпедные катера, они что-то просигналили японцам. Покрутились на месте и ушли, оставив после себя неимоверный грохот в ушах и дымовую завесу выхлопных газов.
– Ты видел? – ошарашенно спросил старпом штурмана. -г Подлодка…
– А я думал, блин, акула такая обосранная, – злобно съязвил штурман.
В его неприличном определении все же была некая наблюдательность и даже, можно сказать, метафоричность: подводная лодка, которая столь неожиданно нарушила зеркальную гладь воды и вообще мозги всем перевернула, была… желтого цвета.
– Русские! – закричали японцы, когда тоже пришли в себя.
– Хрен вам, – сказал штурман, – стали бы русские в желтый цвет подлодку красить.
– А че? – пожал плечами старпом. – Может, у них другой краски не было. Может, желтая была дешевле: рыночные отношения все же…
Теперь оба убедились в том, что танкер их был кем-то атакован, вот только – кем? И кому понадобилось нападать на судно, перевозящее в замерзший Петропавловск-Камчатский поганый мазут?
И штурман, и японец-браконьер все же нашли этому необычному событию краткое и емкое определение, но уж очень неприличное…
Глава шестаяНЕ ОТДАМ!
Дверь открыл сам хозяин квартиры, тучный мужчина с розовым и кажущимся на первый взгляд добрым лицом, по округлым краям которого вплоть до самого подбородка тянулись густые всклокоченные бакенбарды. А в общем-то, вылитый Венька, только в сильно уменьшенном размере.
– А-а-а, вояки! – воскликнул он тенором, запахивая на обвисшем животе полы шелкового халата с драконами. – Ну заходите, орлы, заходите, добро пожаловать, таким гостям мы всегда рады!
Это был Леонид Моисеевич Сотников, Венькин отец и знаменитый виолончелист. Всемирно известный. Но Андрей и Кирюха почему-то не были знакомы с его творчеством.
Они шагнули в просторную прихожую. Застеснялись. Ничего себе квартирка… Прямо музей… Высоченные потолки, люстры хрустальные, картины на стенах, паркет блестит, будто зеркальный… И даже запах, теплый запах благополучия и состоятельности живущих здесь людей. В общем, разухабистый образ огромного Веньки очень уж не вписывался в эти хоромы.
– Тапочки берите, тапочки! – расточал радушие Леонид Моисеевич. – Так, кто из вас кто? Попробую угадать. Вот вы, – он ткнул пальцем в грудь Барковскому, – наверняка и есть тот самый гвардии капитан Андрей Чесноков?
– Нет, я Кирюха.
– Ошибочка вышла! – заливисто засмеялся Сотников – старший. – Простите, простите меня, старого дурня! Конечно же, вы – Кирюха. А вы – Андрей! Ну вот, теперь разобрались!
– А Венька где? – Чесноков сунул ноги в растоптанные тапки.
– Сына моя? Сына за шампусиком побежала. Как же без шампусика?
– Так у вас праздник? – смутился Кирюха. – Может, мы не в самый подходящий момент?
– Конечно праздник! – лукаво прищурился Леонид Моисеевич. – К моему сыну пожаловали его лучшие друзья! Я, знаете ли, сам в армии не служил, кхе-кхе, здоровье не позволило, но о настоящей мужской дружбе кое-какие представления имею!
Леонид Моисеевич провел ребят по своим владениям, жалуясь, какой кровавой ценой ему досталась эта квартира, а также загородный дом и две иномарки, на которых он все равно не ездит, потому что не умеет водить.
Наконец, он раскрыл дверь трофейной комнаты.
Он так и назвал ее – «трофейная». Чего в ней только не было! И медали на цветных лентах, и позолоченные статуэтки на инкрустированных драгоценными камнями подставках, и музыкальные ключи гигантских размеров, и бесчисленные папки с дипломами – словом, все регалии, коих Леонид Моисеевич был удостоен за свою долгую и успешную творческую жизнь.
– Ух ты! – Кирюха склонился над фотографиями, которые выстроились в солидный ряд на столике. – Это вы с американским президентом обнимаетесь?
– Да, я играл Рейгану сразу после его инаугурации, – пояснил Сотников -старший.
– А это вы с кем? Блин, да это ж Ельцин! – Он самый.
– Ну и какой он вблизи?
– Представьте, такой же, какой и по телевизору. А как руку крепко жмет! Я аж зубы от боли сцепил, оттого у меня здесь такое выражение лица. – Леонид Моисеевич снял со стены застекленный диплом, и глаза его увлажнились. – А это моя самая первая награда, так сказать, путевка в жизнь. Конкурс Чайковского… Дай Бог памяти, тридцать лет назад…
– Тридцать два, – послышался за их спинами приятный голос. – Именно тогда я тебя и увидела в первый раз. Ты был на сцене в белой манишке, а весь зал стоя тебе рукоплескал.
Голос принадлежал стройной миловидной женщине. Она была седовласой, но эта седина не старила, а, скорее, молодила ее.
– А если бы я тогда провалился? – не оборачиваясь, спросил Леонид Моисеевич.
– Неужели ты думаешь, что я стала бы женой неудачника?
– Кстати, познакомьтесь. Моя супруга, Софья Павловна.
– Ты же знаешь, я ненавижу это слово – «супруга».
– Вот еще! – капризно откликнулся хозяин. – А у меня все готово. Прошу за стол.
Но, усесться за стол не успели: появился Венька, Изменился парень… Раздобрел, округлился на домашних харчах и еще больше стал похож на своего отца. И прическа какая-то дурацкая, патлы отпустил до плеч.
Венька прижимал к груди бутылки с шампанским и растерянно улыбался. Андрей с Кирюхой, раскрыв объятия, бросились к нему с диким гиканьем. Он упредил их жестом, мол, осторожно, бутылки. Будто не был рад…
– Ты чего? – отстранившись, спросил Андрей.
– Ничего… – холодно ответил Венька. – Телячьи нежности…
Вскоре стало понятно, что виной всему было присутствие отца, который без доли застенчивости наблюдал за встречей друзей. Понял это и сам Леонид Моисеевич.
– Я исчезаю, исчезаю! – воскликнул он, прошмыгивая в комнату.
Вот теперь можно было обняться так обняться. Крепко, до хруста в костях.
– Едешь с нами?
– Тихо, батя услышит…
– Так едешь?
– М-м-м… ребята, вы должны меня понять…
– Значит, нет? – выдохнул Андрей.
– Вы должны меня понять, – сдавленно повторил Венька. – Я обещал. Что буду учиться. Что больше никаких приключений…
– На артиста? – усмехнулся Кирюха.
– Ты не скалься, мне самому тошно. Но я слово дал… Отец как услышал, что вы приехали, у него с сердцем плохо стало.
Венька замолчал, виновато опустил голову. Это был удар. Неожиданный и сразу наповал.
– Как же мы без тебя? – Взгляд Андрея заметался по Венькиному лицу.
– Вы бы тоже завязывали, ничем хорошим это не кончится.
– Что ж… Спасибо за совет. А может, ты сам боишься? Отец, может, ни при чем?.. – Это был ответный удар.
Но Венька выдержал его:
– Я не могу забыть ребят… И не хочу к ним, рановато еще…
Если бы все по-честному, тогда другое дело… А так… Бессмысленно, глупо, лживо. Я в такие игры больше не игрок…
…Угощения было много, все очень вкусно, но ребятам кусок в глотку не лез. Опустив головы, они изредка тыкали вилками в тарелки, для приличия…
Если бы не чудесное дарование заводить и поддерживать разговоры на самые разные темы, которым обладал Леонид Моисеевич, торжественный ужин прошел бы в полной тишине. Он очень тонко прочувствовал напряженную обстановку, а потому болтал без умолку, вспоминая смешные истории, случавшиеся с ним во время гастролей. Одна из них произошла еще в далекие советские годы, и не где-нибудь, а в Японии.
Конечно, все сводилось к экономии суточных. Традиционная артистическая байка о том, как кто-то пытался сварить картошку в унитазном бачке. Леонид Моисеевич рассказывал ее взахлеб и так образно, что Андрей с Кирюхой не могли не рассмеяться. Венька же остался серьезен, он слушал эту байку в тысячный раз.
– Эх, унижали тогда нашего брата, за людей не считали, – в сердцах махнул рукой Леонид Моисеевич. – Я не имею в виду только нас, артистов… Это сейчас уже не верится, что такое могло быть. А тогда… Коммуняки чертовы. Весь народ раком поставили!
– Ленечка, – укоризненно посмотрела на него жена.
– Когда разговор ведут мужики, женщина не должна влезать со своими замечаниями, – неожиданно грубо одернул ее Сотников – старший. – Если тебя коробит, иди на кухню, никто не держит.