Мне удалось узнать кое-какие подробности этой разведки со слов самого Яши. Он рассказал, примерно, так:
«Ну, пришли мы тогда с Гришаком в село Котовку. Дождь лил как из ведра. Зашли незаметно со стороны леса. Немецкие часовые пускали белые ракеты и стреляли из автоматов. Прямо скажу, боязно стало. А Гришак говорит: „Чего ты испугался? Это фашисты от трусости стреляют!“ Залегли мы за бугорком, недалеко от сарайчика с разбитыми воротами. Слышим, два фашиста по грязи шлепают, прямо на нас идут. Остановились от нас шагах в десяти-пятнадцати, прострочили из автоматов по лесу. Ну, замерло у меня сердце, прижался я к Гришаку: ни жив ни мертв. Пропали, думаю. А сам на всякий случай финку приготовил, другого оружия не было. Смотрю, Гришак капсюль в гранату вставил, вперед подался, глядит. „Ежели заметят, с двумя справлюсь, говорит. Уходить вон в тот лес будем“.
Постояли фашисты минуты две-три, затем кругом сарайчика обошли, карманным фонарем разбитые ворота осветили и к домам направились. Сразу легче стало. Да и ночь кончалась, светать начинало. Мы зашли в сарайчик с разбитыми воротами. Смотрим, в одном углу хворост лежит, в другом — так с копенку, не более, соломки. Сели мы на эту солому, а сами в щели смотрим. „Эх, Яшок, — говорит Гришак, — нам бы кого из селян увидеть. А там бы мы что-нибудь придумали“.
И только он это проговорил, смотрим, из небольшой хатки с разваленной крышей вышел чумазый, в больших рваных ботинках, мальчонка, лет десяти, и направился прямо в сарай. Гришак на всякий случай в солому спрятался, говорит, так лучше будет, не испугается, а я остался встречать мальчика.
„Ты спроси у него, чей он мальчик, где его отец и мать. Да узнай, кто в их доме. А затем и я покажусь“, — наставлял меня Гришак. Мальчик вошел в сарай и, увидев меня, остановился. Я сказал, что из Слободки. „А меня зовут Юркой“, — назвал себя мальчик. Спрашиваю, кто у них в хате. „Сейчас мать одна. А вообще немец живет“. Тут вылез Гришак. Юрка сначала попятился, но Гришак улыбнулся, и Юрка успокоился. Спрашивает: „Вы кто, дяденька, партизаны?“
Мы, конечно, прямо не сказали, но Юрка дал честное пионерское, что он свой. Гришак спросил, много ли у них в деревне фашистов. Юрка про себя посчитал и сказал: „В каждом доме по два-три, значит, всего сотни две“. — „А ты зачем в сарай пришел?“ — „Мать просила дрова принести“. — „Ну вот что, ты дрова отнеси, а потом пройди с Яшей по селу. Посчитайте машины, тягачи, танки… Яша знает“. Юрка даже просиял… „Я вам и кухню, и штаб, и где все машины немецкие покажу“.
Мать Юры приняла меня приветливо, накормила. „Мама, мы с Яшей на улицу!“ — сказал Юра. „Смотрите, к фашистам не подходите, — предупредила мать, — чего доброго наживу с вами беды“. — „Тетя, мы скоро вернемся“, — пообещал я.
По селу пошли не спеша. Считали немецкие машины, танки, тягачи, пушки… На одной из улиц у танков и автомашины возились гитлеровцы. Два офицера, подойдя к экипажам, давали какие-то распоряжения, а рыжий гитлеровец что-то записывал.
Юра, взяв меня за руку, тихонько сказал: „Видишь того рыжего, что пишет? У нас живет“. Он заметил нас и крикнул: „Пшел к матке, а то пах, пах…“ — „Понятно, — промолвил Юра. — Домой гонит“. Пошли дальше.
К вечеру мы узнали многое… А ночью мы с Гришаком пришли в Юркину хату. Рыжий крепко спал. Бесшумно подобрались к кровати, взяли автомат, пистолет и планшет с картой, записную книжку. Спящего фашиста связали, а чтобы не кричал, косынку ему в рот заткнули. Вот и привели этого рыжего пса в партизанский штаб…»
— Ну, а Юра с матерью там остались? — спросили мы Яшу.
— Мы проводили их в поселок Красный Стяг, там им будет лучше…
…В июне 1942 года в Красную Слободку прибыл крупный отряд гитлеровских карателей. Разведка сообщила, что фашисты решили очистить Ромасухские леса от партизан, сжечь села, а людей угнать в Германию.
В Красную Слободку были отправлены партизанские разведчики, они должны были уточнить силы карателей и предупредить жителей. Проводником с разведчиками, как местный житель, пошел Яша Бугаев. Разведчики выполнили свое задание, но на обратном пути наткнулись на фашистов. Пятеро из них пали смертью храбрых, а двоих и Яшу Бугаева гитлеровцы взяли живыми.
Фашисты пытали разведчиков, требовали ответа, где расположен отряд, но партизаны молчали.
Не добившись своего, фашисты учинили над героями страшную расправу: они впустили в загон около своего штаба четырнадцать овчарок, а затем втолкнули туда Яшу и его товарищей.
ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ
На третий день после боя за село Негино ко мне в землянку зашел помощник начальника оперативного отдела старший лейтенант Дмитрий Анатольевич Трофимчук.
— К вам перебежчика из 108-й венгерской бригады доставили, — доложил он.
— Введите.
Передо мною предстал невысокого роста, смуглый, с черными живыми глазами венгр. Он назвал свое имя — Венголя.
— Что вы хотели сказать? — спросил я.
Венголя улыбнулся и, не говоря ни слова, вынул из кармана брюк аккуратно сложенную вчетверо листовку, отпечатанную на машинке. На оборотной стороне листовки был пропуск для перехода к партизанам.
— Говорит, что будет с нами бить фашистов, — сказал переводчик.
— Чем бить-то будешь? Оружие принес? — спросил комиссар объединения Бондаренко.
— Он притащил автомат, две гранаты и индивидуальный пакет. Говорит, что к переходу готовятся еще четыре человека, — сказал переводчик.
Мы с комиссаром пожали Венголю руку.
— Пойдете в распоряжение разведгруппы полковника Саввина, — сказали ему.
Венголя удовлетворенно кивнул головой.
Боевые дела отвлекли мое внимание от этого события, и я забыл о перебежчике.
Командир отряда имени Чкалова Пшенев получил сообщения разведки о том, что из города в село Княгино прибыл новый отряд эсэсовцев, который должен выступить в Негино для подкрепления гарнизона.
— Думается мне, товарищи, что нельзя этих эсэсовцев не встретить, — сказал Пшенев своим помощникам Бирюкову и Астахову.
— Можно встретить даже с почетом и с музыкой, — вставил Астахов.
— Так вот, друзья, встречать их будем на дальних подступах к селу. — Пшенев указал карандашом место на карте. — Выступаем в три часа утра. Место для засады разведчики уже облюбовали. На сборы два часа.
— Фашистов-то много? — спросил комиссар отряда Бирюков.
— По три-четыре на партизанский нос, — ответил командир.
— То по нашим зубам, справимся, — будто подвел черту Астахов.
В три часа ночи партизаны вышли к месту засады, захватив с собой четыре пулемета и два ротных миномета. К восходу солнца отряд замаскировался в кустарнике возле овражка, невдалеке от дороги.
В 10 часов утра дозорные сообщили, что обнаружены гитлеровцы. Впереди шли попарно разведчики, тщательно просматривая складки местности, а за ними, на расстоянии километра, ехали на подводах эсэсовцы.
— Разведку пропустите. Сигнал к атаке — пистолетный выстрел! — скомандовал Пшенев.
Голова колонны поравнялась с засадой. Мертвая тишина. Кажется, партизаны перестали дышать. Но вот фашисты продвинулись дальше, и тишину нарушил сухой треск пистолетного выстрела. Тут же открыли огонь пулеметы, автоматы, винтовки. В обоз полетели гранаты. Гитлеровцы, не ожидая налета, бросились с телег врассыпную. Минут через 20 с отрядом эсэсовцев было покончено. Партизаны взяли пленных и на трофейных лошадях возвратились к себе.
А ночью в селах Шилинге и Негино гитлеровцев обстреляли бойцы бригады «За власть Советов». Боясь быть окруженными, фашисты оставили эти села и настолько поспешно, что не захватили своих раненых и имущество. Партизанам достались ящик со штабными документами, пишущая машинка с закладкой приказа, корзины с вином. А с трофейными лошадьми на первых порах получился конфуз. Когда их запрягли — они ни с места, пошли только после удара кнутом. И на «тпру» не реагировали, кричи сколько хочешь.
— Братцы, да ведь кони немецкие! — догадался один партизан и крикнул: — Хальт! — Лошади встали как вкопанные.
На второй день фашисты пытались было вернуться в села, несколько раз начинали атаку, но безуспешно.
Восемь населенных пунктов освободилось от фашистской нечисти. Колхозники, спасавшиеся в лесах, стали возвращаться в свои дома.
Я поехал в штаб. В поле ветер пронизывал насквозь, обжигал лицо и руки, а в лесу было тихо, только вверху шумело. Подъезжаю к землянкам — их не узнать, засыпаны листопадом. Слышу поют. Песня своя, партизанская, на мотив «Там вдали за рекой загорались огни», Вот ее слова:
В темной роще густой
Партизан молодой
Притаился в засаде с отрядом.
Дождь и ветер утих и на листьях сухих
Груда мертвых
Фашистов лежала.
Ни жена, ни сестра
Нас не ждет у окна,
Мать родная на стол
не накроет.
Наши семьи ушли,
Наши хаты сожгли,
Только ветер в развалинах воет.
И летит над страной
Этот ветер родной,
Он считает и слезы, и раны,
Чтоб могли по ночам
Отомстить палачам
За позор и за кровь партизаны.
Ночь упала, тиха,
Но светила луна,
Только в роще костер разгорался,
Там немецкий обоз
Полетел под откос,
На поставленной мине взорвался…
В штабной землянке сидели комиссар объединения Бондаренко, секретарь окружкома партии Суслин и начальник штаба Гоголюк. Бондаренко достал из планшета бумажку, подал.
— Вот, читай!
Я взял листок, поднес к глазам.
«Радиограмма. Майору Лейош. Немедленно сообщите штабу полка, сколько солдат дезертировали из батальона.
Подпись: штаб полка — Альтер.
Ответ штабу полка, Альтеру.
Доношу, что из батальона дезертировали: Ковач Дыдла, солдат, 1910 года рождения; Боды Золшан, солдат, 1921 года; Каршан Фаер, солдат, 1911 года; Кига Ференс, ефрейтор, 1912 года; Миш Люф, солдат, 1917 года; Дымер Фернс, солдат, 1918 года; Виэк Вендел, солдат, 1917 года; Раб Ласло, лейтенант, 1918 года; Надь Юзеф, солдат, 1918 года; Вебер Лейош, солдат, 1918 года; Вижем Ленголя, солдат, 1918 года; Брашкович Мейер, солдат 1916 года. Подпись: майор Лейош».